Обреченность
Шрифт:
— Бей ее! Бей подстилку комиссарскую! — орали бабы.
И она била, таскала ее за волосы. Откуда только взялись силы в худом, чахоточном теле.
Всхлипывая и вытирая кровь с лица извиваясь как змея ползла по полу любовница Шкуро, стараясь забиться, спрятаться под столами, за шкафами с продуктами, но есаульша оседлав ее спину, яростно колотила ее по голове.
Оторвать ее не было возможности. Кто-то из казаков зайдя в кухню, схватил ее за волосы и что было силы потащил назад.
Дробышева вырвалась, поднялась, тяжело дышащая, растрепанная, с налитыми кровью глазами, дрожащая от напряжения, и первое, что она сказала, было позорное слово для избитой женщины, лежащей на полу с вырванными волосами.
И ушла. Вслед за ней ушли и другие.
На полу осталась только та, которая собиралась жить. Она сидела на полу, растерзанная, жалкая. Один глаз ее заплыл и распух, синий и страшный, он испуганно таращился на опрокинутый стол, кастрюли, рассыпанную по полу муку. Бледное лицо было в царапинах и синяках, платье изорвано. Она плакала горько и навзрыд, словно девочка, потерявшая самое дорогое.
Из открытого крана лилась вода, в чайнике на плитке выкипали последние остатки воды, по заваленному картофельной шелухой и обертками столу ползали черные мухи.
* * *
28 мая офицерам приказали явиться на встречу с фельдмаршалом Александером. Англичане заверили, что встреча продлится несколько часов и уже к вечеру все вернутся в лагерь. Многие офицеры начепурились перед конференцией, надели награды, надраили сапоги.
Муренцов всю последнюю неделю лежал в лазарете и на конференцию поехать не смог. Провожая мужа Лидия Федоровна Краснова, как то испуганно сжалась и поцеловала его в лоб.
— Мне почему то тревожно. Может быть ты не поедешь, Петя?
Петр Николаевич погладил ее по руке.
— Улыбнись еще разок, Лидуша. Мне так нравится, когда ты улыбаешься.
Застегнул мундир на все пуговицы и опираясь на трость шагнул за порог.
Кто же знал, что это их последняя минута вместе. Они больше не увидятся никогда.
По дороге колонну окружили танкетки.
На нескольких грузовиках прибыло больше сотни кавказских офицеров. Впереди в открытом автомобиле ехал генерал-майор Султан-Гирей Клыч, первопоходник, бывший командир «Дикой» дивизии. Высокий, жилистый, с маленькими усиками на жестком лице. Потомок династии Чингисхана. Горячий, упрямый, самолюбивый, не верящий никому.
Но восточному самолюбию польстило, что в списке приглашенных он стоял первым.
Как все таки мало нужно, для того, чтобы обмануть человека.
Автомашины остановились перед высоким забором, опутанным колючей проволокой. За забором стояли бараки.
Английский офицер приказал полковнику Борсоеву сдать кинжал. Тот стоял навытяжку. Стремительный и злой, свел гибкие пальцы на рукояти кинжала.
Глаза почернели от гнева, густые черные усы топорщились как пики. Борсоев вырвал кинжал из ножен, сломал о собственное колено и бросил обломки к ногам британского офицера. Не оглядываясь пошел в барак, у дверей которого уже стояли вооруженные часовые.
* * *
После прибытия кавказцев машины пошли сплошным потоком.
Прибыл генерал Доманов вместе со своим адъютантом есаулом Бутлеровым и офицером-ординарцем.
Их отвели в барак за оградой, выставили охрану.
Пришла машина с генералом Красновым, его сопровождал сын, генерал- майор Семен Краснов.
Все грузовики тут же обыскали. Офицер разведки 36й британской бригады начал сверять имена прибывших офицеров со своим списком. Это сильно замедляло процедуру приема, и полковник Брайар начал нервничать. Приближался вечер и он остерегаясь эксцессов решил на свой страх и риск сократить проверку, чтобы до темноты успеть загнать офицеров в бараки.
Брайар объявил Доманову, что казаки и кавказцы проведут эту ночь в лагере, а он, Доманов, назначается старшим и по-прежнему отвечает за дисциплину своих офицеров. Утром, всех офицеров построят в группы по 500 человек и объяснят, что с ними будет дальше.
Несмотря на то, что перед ним стоял всего лишь полковник, Доманов встал и взял под козырек. Подобострастно заверил, что казачьи офицеры выполнят приказ британского командования. Присутствующие при этом офицеры отводили глаза. Доманов производил впечатление совершенно раздавленного человека. У него тряслись щеки, дрожали губы.
Собрав всех офицеров он запинаясь, коротко и сбивчиво пересказал им распоряжение британского командования. Поняв, что их ждет репатриация, офицеры побледнели. Это известие было как смертный приговор. Многие из них тут же стали скидывать с себя офицерские мундиры и черкески, рвать и жечь документы, подтверждающие их чины. Пораженные предательством и коварством англичан, казаки кричали, искали виновных.
Но генерал Краснов прицыкнул на крикунов.
— Стыдитесь господа. Если нам уготована страшная смерть, то мы должны принять ее с достоинством.
Тут же генерал повернулся к Доманову и с упреком сказал:
— А вы атаман, по меньшей мере, должны были предвидеть случившееся и проверить правдивость информации англичан о конференции.
Доманов поднял голову, посмотрел на Краснова потускневшим, затравленным взглядом.
— Предвидеть, еще не значит спастись... Петр Николаевич.
И пошел прочь с опущенной головой, зная, что за все сделанное им не будет прощения.
Если и можно было что изменить — то упущено было еще вчера.
* * *
Спертый воздух в бараке едко вонял хлоркой, она была насыпана в углах и у стен. Люди заходились в кашле и задыхались.
И никто даже не пытался присесть. Так и стояли офицеры на ногах, потерянно глядя в пустой пол и набираясь тревоги друг от друга.
До поздней ночи генерал Краснов писал обращение к мировому сообществу, королю Георгу VI, фельдмаршалу Александеру, римскому Папе, в штаб-квартиру Международного Красного Креста и королю Югославии Петру. Сидя перед зажженной свечой, русский генерал писал: