Обреченность
Шрифт:
Борзенко встал и размазывая по седлу кровь, качаясь, с трудом сел на коня. Его взгляд был безумен, руки дрожали, сердце бухало под горлом.
Вцепившись занемевшей рукой в рукоять шашки он дал коню шенкеля и поскакал на звук выстрелов. Прорыв уже захлебывался в крови.
Казаки пытались отойти и пробиться из окружения в другом месте, но разгром был полный. Загнанные, обессилевшие кони падали, поднять их уже не могли. Те, которые еще могли держаться на ногах, качались, еле переставляли ноги и роняли на землю густые белые хлопья пены.
Сержант Борзенко лежал на земле захлебываясь кровью. Уже слышалась немецкая речь.
В руке у него был трофейный парабеллум.
— Все... трындец! — подумал он. — Отбегался Борзик.
И поднес к виску ствол.
***
Группа майора Гречаниченко на рассвете вышла к реке. Его остановили вооруженные автоматами люди. Это был конвой маршала Советского Союза Григория Ивановича Кулика, которого Сталин отправил на Западный фронт для выравнивания ситуации.
Конвой маршала пытался останавливать военных, ехавших и шедших вместе с беженцами. Но никто ничего не желал слушать. Зачастую, в ответ на требования раздавались выстрелы. Уже прошел слух, что занят Слоним, что впереди высадились немецкие десанты, прорвались танки, что обороняться здесь уже нет никакого смысла.
Маршал в парадном мундире и тростью в руках на фоне отступающей армии смотрелся нелепо. Мимо него сплошным потоком шли разрозненные группы красноармейцев.
В их глазах Григорий Кулик видел не только страшную многодневную усталость, вызванную бомбежками и боями, но и покорную безнадежность, как у скотины, которую ведут на бойню.
Солдаты смотрели себе под ноги и что-то угрюмо шептали потрескавшимися, сухими губами.
Слой мягкой бархатистой пыли вдоль дороги заглушал мерный топот солдатских ног.
Ряд за рядом мимо Кулика и стоящей рядом с ним группы командиров шла колонна обвешанных оружием красноармейцев. Большинство из них были в сбитых на затылки кубанках. У некоторых в руках немецкие автоматы. Бойцы были в расстегнутых и разорванных гимнастерках.
Отсвечивали серые от пыли повязки раненых. Товарищи помогали им нести скатки, и вещмешки.
Замыкал строй худощавый командир, с майорскими шпалами на петлицах, туго перетянутый ремнями портупеи. На темном лице с резкими чертами было какое-то жесткое выражение глаз.
Кулик приказал майору подойти к нему. Вертя в руках изящную трость и постукивая ей по голенищу блестящего сапога, спросил:
— Ты кто такой?
Придерживая рукой висевший на груди автомат, командир остановился, доложил.
— Майор Гречаниненко. Временно исполняю обязанности командира 94го кавполка.
Голос его звучал хрипло, смотрел без страха, будто спрашивая: «Ну, чем еще вы сможете меня напугать?»
Геройский вид Гречаниненко и его сохранивших строй бойцов воодушевили маршала.
— Майор! Ты очень вовремя со своими бойцами- сказал Кулик.- Приказываю организовать оборону за Россью севернее Волковыска- маршал ткнул тростью куда-то в сторону реки.
— Люди на пределе сил, товарищ маршал Советского Союза, - устало ответил
майор.
– Многие ранены.
— Не время отдыхать казак, — Кулик недовольно прищурился. Родина в опасности. Надо продержаться двое суток.
— Задача понятна, товарищ маршал Советского Союза — ровным голосом, словно речь шла о пустяковом задании, ответил майор Гречаниненко, глядя прямо в глаза маршалу. — Разрешите выполнять?
Гречаниненко понимал, что шансов выжить нет ни у него, ни у его бойцов. Но не было страха в его лице, только решимость и трагическая обреченность.
Кулик об этом уже не думал, посчитав свою миссию выполненной он со своим штабом решил выходить из окружения.
Бывший взводный унтер без сожаления содрал с себя роскошную гимнастерку с маршальскими петлицами, но не смог заставить себя снять роскошные хромовые сапоги. Он переоделся в крестьянское платье и теперь с недельной щетиной на лице казался деревенским мужиком.
Так и шел. В крестьянской косоворотке и хромовых генеральских сапогах.
***
Григорию Кулику всегда везло. Еще в детстве дед Матвей, живущий по соседству и слывущий в округе за колдуна, нагадал ему долгую и счастливую жизнь. Во время Гражданской он был пять раз ранен. Выжил в Испании. Пережил чистки и террор тридцатых.
Повезло и на этот раз, судьба уберегла его от встречи с немцами.
Сталин опасаясь того, что Кулик может попасть в плен, отдал приказ разыскать его. На поиски пропавшего маршала были брошены специальные группы. Но в начале июля Кулик сам вышел из окружения. В потертых холщовых брюках с пузырями на коленях, в застиранной серой рубахе, с заплатами на локтях. В грязных, не чищенных сапогах со сбитыми каблуками. На голове — кепка, на лице многодневная щетина. Затравленный взгляд, в глазах вопрос - как встретят соратники?
На следующий день после возвращения в Москву, он выглаженный, чисто выбритый и переодетый заявился к старому другу Ворошилову. Но красный маршал ему не обрадовался, напротив, нахмурился.
— Здравствуй, Клим, — дрогнувшим голосом сказал Кулик.
— Здравствуй, Гриша. Что скажешь?
— Вернулся вот...
— Для тебя было бы лучше не возвращаться.
— Это как же, Клим? К немцам?..
— Нет. Пулю в лоб. Тогда бы написали героически погиб.
— Клим, что случилось?
— А то и случилось, что у хозяина на столе уже рапорт лежит, что ты дескать все просрал, документы сжег, оружие бросил и бежал с передовой как Керенский в семнадцатом. Кстати, ты не в бабьем платье сбежал?
— Да, я Клим!..
— Ладно, ладно… Знаю что ты! Завтра тебя хозяин вызывает. Молчи. Делай глупые глаза. Хозяин дураков любит. Может быть пронесет.
На Кулика было страшно смотреть. Его лицо словно омертвело, глаза остекленели. Предстояло объяснение с хозяином.
Когда Кулик предстал перед Сталиным, тот, делая вид, что видит его впервые, спросил, пыхнув трубкой: