Обреченные на вымирание
Шрифт:
Я не знал, что делать. Уже привык к сообщениям, настигающим нас, как плеть кучера бедную лошаденку, которая от усталости и изнеможения не чувствует боли. «Уровень мирового океана сегодня поднялся еще на семь и четыреста двадцать семь тысячных миллиметров. Ученые не видят снижения темпов таяния ледников. По их расчетам в ближайшие год, два мы увидим землю, скрываемую тысячелетиями снежными шапками полюсов», вещало радио.
Много городов и государств исчезло под толщей высвободившейся воды. А Солнце все раскалялось, ширилось, словно гигантский нарыв. Климат изменился кардинально: бури, смерчи, землетрясения истязали
Единственное ценное, что нам оставили отъезжающие на Новую Землю, это анклавы. Небольшие участи в городах заперли в бетонные заборы и поставили вышки. Оружие по большей части было уничтожено в целях безопасности законопослушных граждан. Лишь в организованных поселениях оно оставалось у сил правопорядка и на складах для резервистского ополчения. По абсолютной амнистии тюрьмы всего мира распахнулись. Сброд хлынул на улицы и дороги.
В страхе люди спрятались за стены, под защиту пулеметов и отрядов самообороны. Там еще действовал закон. Но единого центра уже не было, каждый выживал, как мог, каждый анклав стал отдельным государством со своим порядком и уставом.
Под видом обычных граждан в поселения проникали воры, убийцы, мошенники. Полицейские пенсионеры оказались не такими прыткими, как засидевшиеся на казенных харчах уголовники. Все чаще гремели в ночи выстрелы, все раньше жители гасили в квартирах свет, все больше охранников правопорядка появлялось на улицах и все чаще похоронные процессии отправлялись на кладбище.
Вчерашний разговор с Андреем казался мне частью кошмарного сна. Стоило вспомнить, что надо идти к авиаторам, как внутри начинало жечь, словно в желудке лопалась склянка с кислотой. Я проглотил еще одну таблетку. Скрючившись, обняв себя за бока, стал ждать рассвета.
К одиннадцати часам я стоял у Христианского молодежного центра, возле высокого забора из металлической сетки. На противоположной стороне «аэродрома» виднелся легкий одномоторный самолет. ЛАшку не обнаружил, поэтому предположил, что она в ангаре. Я прошел вдоль рабицы к калитке. Сверху на меня глянул блестящий глаз камеры. Подрагивающим пальцем нажал на кнопку звонка и с выпрыгивающим из груди сердцем стал ждать неприятностей. Прошла минута, дверь оставалась запертой. Хотел позвонить снова, но передумал. Не хватило духа. Развернулся, чтобы уйти, как вдруг услышал щелчок электромагнитного замка. Я нерешительно приблизился к калитке, надавил на рукоятку.
Вытоптанная в травы тропа вела к ангару. Едва я приблизился к двери, как щелкнул замок. Сердце забухало молотом и гулкими ударами отдавало в уши. Я переступил порог. Просторный ангар освещался разной степени издыхания люминесцентными лампами. Окруженный полумраком, я остановился в длинном коридоре. Слева, справа за железными перегородками, как я мог догадаться по закрытым дверям, находились помещения. В темном брюхе железной конструкции угадывался силуэт самолета. Линия крыльев перечеркнула по горизонтали коридор, кабина между винтами казалась головой гигантской птицы, а фюзеляж -торчащий из нее шип.
Было тихо, лишь с улицы доносился приглушенный стенами стрекот цикад. Я стоял в темном коридоре и в нерешительности вертел головой. Вдруг сверху вспыхнули прожектора.
– Милости просим! – раскатисто и громко продребезжали колонки, спрятанные где-то в верхотуре. Я не успел вздрогнуть, как на плечо легла тяжелая лапища. Пальцы клещами сдавили плоть. Изнемогая от страха, прогибаясь под чьей-то рукой, я медленно повернул голову. Из полумрака выступало лицо, оно было отекшим и бледным, словно принадлежало утопленнику. Когда волна ужаса схлынула, я понял, что смотрю на Яхо. Его физиономия ничего не выражала и казалась маской. Я подумал: «Если они хотели нагнать на меня жути, то это им удалось». От страха у меня подгибались колени и давило в мочевом пузыре.
– Это…, прощение приперся вымаливать, дедан-пердан? На пузе приполз, как тряпка помойная. Дружок бросил, а хавать хочется? Это вот, в столовку дрейфишь показываться, скотина? И правильно, это, получил бы снова по соплям. Мы про таких, как ты, падлов, не забываем, – голос то опускался до громового, то срывался на фальцет. Усиленный динамиками он метался под железным сводом. Казалось, наркоман хотел казаться кем-то из всемогущих. В интонациях проскакивали нотки превосходства, самодовольства, по большей части, надо думать, взращенные моим испугом. Он продолжал, – да будет тебе известно, прыщ смердявый, это вот…, мы в твоих услугах не нуждаемся. Думаешь, это…, незаменимый такой нашелся блин. Катись отсюда, давай. Вали, это вот.
Я почувствовал, как с моего плеча убрался экскаваторный ковш. Левое плечо стало стремительно расти. Яхо неспешной грузной походкой подошел к одной из дверей, распахнул ее. За ней я увидел Шурума. Он вальяжно раскарячился на драном кресле. Согнув ногу в колене, подставил себе под зад, а вторую закинул на захламленный стол. Почти лежал, упершись затылком в спинку, а подбородком в грудь. Перед ним распологался огромный ЛСДишный монитор, на котором в круге света сиротливо стоял я с открытым ртом, похожий на обгадившегося идиота. Шурум резко, словно от испуга, обернулся на Яхо, вороватым, юрким взгляд стрельнул по мне.
– Он нам нужен… – услышал я угрюмый голос в колонках, а дальше было не разобрать, только шуршание ладони, которой Шурум закрывал микрофон. С минуту они спорили и решали мою судьбу.
– Ладно, это, Яхо, иди блин, закрой дверь, – негодовал Шурум.
Здоровяк подчинился.
– Мы посовещались и решили, – через минуту раздалось под куполом, – ты можешь нам помочь. Используй свой шанс, это…, сын мой и будет тебе счастье.
Шурум стал подвывать и растягивать слова, словно привидение.
– Мы сегодня добрые, – выл он в микрофон, – это…, добрые, как никогда. Яхо-о-о, выдай мастаку рабочку-у-у-у. А ты, это-о-о, старый пердун, зайди сюда-а-а.
Послышался щелчок, колонки смолкли. Я открыл дверь с надписью «диспетчерская». Пахнуло бензином, машинным маслом и каким-то смешанным продуктовым запахом, похожим на тот, который разносился по студенческому общежитию в годы моего отрочества. Кругом царили беспорядок и грязь. Часть покатой стены, плавно переходящей в потолок, занимали плакаты и страницы эротических журналов. Торцевая стена была утыкана саморезами, на которых висели жгуты проводки, ремни, цепи, кабеля, трубки, шестерни… Вдоль стены размещались громоздкие агрегаты. Под некоторыми поблескивали черные лужи. На запыленном стенде для электрических испытаний возвышался ворох грязной замасленной одежды.