Обреченные
Шрифт:
Языком скользить по ее языку, лаская, успокаивая, и, отрываясь на секунды от поцелуя, шептать:
– Маленькая...такая маленькая...сладкая Лори…Слышишь? Посмотри на меня. Ты такая сладкая, моя девочка. Я так хочу тебя...бешено хочу.
Первыми толчками глубже, шевеля пальцами, дразня ее изнутри и терзая дрожащий рот, и снова вторую руку к себе между ног, проталкивая внутрь пальцы и не вынимая своих из нее.
– Моя? Скажи, что ты моя. Громко скажи...маленькая.
Сильнее вбивая в себя пальцы и закатывая глаза от приближающегося оргазма, но очень медленно, двигая пальцами второй руки в ней, сгорая от невероятного ощущения тесноты и влаги. Придет время, и я буду остервенело трахать эту узкую дырочку всеми мыслимыми и немыслимыми способами, а пока что я хочу, чтобы она сказала мне, что она моя. Сказала, проорала,
– Давай, Лори...скажи мнеее, им иммадан, скажии, - все быстрее и быстрее двигая рукой, рыча в ее губы, срываясь на гортанные стоны.
***
Не позволила опьянеть окончательно. Словно вырвала флягу с дамасом из рук, наполнив тело острой болью, от которой слёзы выступили на глазах и закричать захотелось. Но она заменяет вкус этой боли вкусом своих губ, нежно целуя, переключая внимание. И слова...эти откровения срывающимся хриплым от страсти голосом хлеще любой самой страстной ласки. И ощущение её дрожи. Да, Иллин, я чувствую, как она дрожит, нависая надо мной...и это...это словно самое искреннее признание. Осторожными движениями пальцев во мне, разгоняя боль, отмечая свою территорию, подобно хищной волчице.
– Твоя, - тихо, отвечая на ее требовательные поцелуи, - твоя, - смакуя ощущение собственной власти, глядя, как всё яростнее двигает рукой у себя между ног, - твоя, Далииии, - дернуться вперед, накрывая её губы своими и осторожно касаясь кончиками пальцев ее округлой груди.
***
И меня разорвало, едва она коснулась кончиками пальцев моих сосков. Остро, безжалостно разодрало на осколки разрушительного взрыва. Настолько сильно, что я закричала, сжимая коленями свою руку и ощущая, как нежные пальцы трогают соски, а мне каждое прикосновение отдается судорогой оргазма непрекращающейся агонии. И пот по спине градом катится... и мне впервые не противно от прикосновений впервые хочется, чтоб касалась...Задыхаться ей в рот, закатив глаза и содрогаясь всем телом, позволяя жадно целовать себя, продлевая мое наслаждение. И рухнуть рядом, запрокинув голову стараясь унять бешеное сердцебиение... а потом медленно распахнуть веки и потянуть ее к себе, укладывая сверху, вдыхая запах ее волос.
– Дерзкая девочка...,- усмехаясь уголком рта, - им иммадан, какая дерзкая.
Приподняла, заставляя смотреть себе в глаза.
– Нарушила все запреты, - поднесла ее руку ко рту и обцеловала тонкие пальцы, - не отпущу теперь...убью, но никому не отдам, слышишь, велиария Туарна? До самой смерти со мной будешь.
Сплела пальцы с ее пальцами и сжала до хруста.
– Поняла?
***
Вздрогнула от ощущения триумфа, прокатившегося по позвоночнику, когда Дали закричала...Закричала со мной и для меня. Словно мир на цветные стекла разбился. На мириады осколков, и каждый из них в небо взлетел, разукрашивая его, делая ослепительным свет солнца и заставляя искриться сам воздух. Её наслаждение оказалось не менее сладким, не менее потрясающим, чем свое собственное.
А когда сплела свои пальцы с моими, требовательно ожидая ответа, мне пришлось тряхнуть головой, чтобы скинуть с себя оцепенение и улыбнуться, засмеяться тихо от того счастья, которое затопило всё тело.
Поднесла её руку вместе со своей к губам и коснулась ими костяшек её пальцев, глядя во всё ещё темный взгляд.
– Разве смеет велиария Туарна ослушаться велиарию Лассара и самого свирепого разбойника на островах?
– Моара лаана…, - укладывая меня обратно к себе на грудь, и я закрываю глаза, чувствуя, как от счастья дух захватывает. От счастья и от какой-то безумной любви к ней. Моя женщина, моя любовница, моя вселенная. Хочу жить для тебя и умереть рядом с тобой.
ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ. РЕЙН
Мы шли через замерзшее болото, которое всегда обходили десятой дорогой дозорные Валласса. Слишком много людей здесь погибло. Пошли через топь и не вернулись. Даже зимой коварная жижа местами замерзала, а местами покрывалась тоненькой коркой, и стоило ступить на нее ногой, как тут же вязкая грязь засасывала свою жертву на дно. И чем глубже несчастные погружались под воду, тем горячее она была. Когда трясина смыкалась над утопленником, очень часто в этом месте возникали клубы пара – несчастные
Староверы поговаривали, что руки утопленников тянут к себе живых, дабы высосать с них души и утолить жажду мести. Ведь несколько сотен лет тому назад, когда земля принадлежала не только трем главным королевствам, но и мелким лионствам с маленькой численностью населения, имевшим суверенитет и иногда весьма прибыльное и выгодное месторасположение, Рамстан Третий, прадед Ода Первого, захватил северное королевство Суманжи и всех его жителей, включая стариков и детей. Их согнали на Мерцающее озеро и, привязав камни на шеи, утопили.
Инквизиция Лассара утверждала, что все они –приспешники саананские, мадоры, нагоняющие напасти и хворь на людей, оборачивающиеся зверьми дикими и поклоняющиеся идолам. На месте руин города Суман все еще оставались высеченные из камня фигуры богов. Вязкая грязь добралась и до них, и теперь они торчали из воды, как жуткие призраки прошлого, погубившие тех, кто в них верил.
На самом деле Рамстан присвоил себе плодородные земли у горячего источника с залежами драгоценных камней в горах у самой кромки воды. Но земля Суманжей была словно проклята. Урожаи горели, как в засуху, оползень похоронил под собой все рудники вместе с лассарскими рабочими-рабами, а потом и само озеро начало наполняться горячей грязью, превращаясь в лютое место, где по ночам слышались крики мертвых людей, плач младенцев и проклятия суманжских женщин, погребенных в заводи вместе со своими детьми.
Рамстан не поверил, сам приехал на рудники и…все его войско пошло ко дну при переходе через заводь по узкому мостику, а сам велиар вернулся в лагерь бледный как смерть. С тех пор он тронулся умом, и на трон взошел его брат.
Лассары бросил Суманж, и никто из них больше никогда не приближался к этому гиблому месту. Здесь не рыскали даже баорды, а валласский дозор и подавно обходил это место стороной. Но Алс дас Гаран прав: это место было стратегически идеальным для нападения на Нахадас в самые кратчайшие сроки.
Мои люди наотрез отказывались идти, пока я не пригрозил лично утопить самых трусливых в Мерцающем. Сивар притихла и вцепилась в прутья своей клетки, глядя вдаль белыми глазами. Я ничего у нее не спрашивал, потому что не хотел слышать ответов – они бы не изменили моего твердого намерения идти в Нахадас именно этой дорогой. У меня не было выбора.
Да и я не суеверен. Смешно верить в потустороннее, когда прекрасно знаешь, какая на самом деле тварь живет внутри тебя и что ты человек лишь условно с огромными оговорками. Мне было плевать на россказни перешептывающихся воинов. Самое страшное, что нас здесь ожидало – это вероломство астрана и мое обманутое доверие. Моя рука ни на секунду не отпускала рукоять меча. В любое мгновение я был готов разрубить на куски ублюдка Ода Первого, который походил на него как две капли воды…как, впрочем, и на Одейю. Каждый раз, когда я смотрел на его спину и на развевающиеся белые волосы, мне хотелось снести ему голову мечом и посмотреть, как она покатится по припорошенной снегом грязи и как уйдет под булькающую воду. Но у меня в висках пульсировали его слова, что она меня ждет. Да, умом понимал почему: я – ее единственная надежда выжить, а сердце, оно, проклятое, дергалось и агонизировало от какого-то идиотского счастья и предвкушения встречи. Я лишь панически боялся не успеть. Боялся, что Данат казнит ее. Саананский сукин сын перестал бояться даже Ода Первого. И я хотел понять почему. Что именно заставляло эту подлую тварь не трястись за свой жирный зад? Кто обещал Астрелю прикрыть его…кто-то хотел, чтоб он казнил Одейю? И в ту же секунду меня словно било ножом под дых, и я с трудом сдерживал стон. Идиот. Жалкий идиот. Какая разница, кто и зачем? Разве ты сам не за тем идешь по ее следам, чтоб лично казнить красноволосую суку? ЛИЧНО! Именно! Лично и никак иначе. Только мне решать, как, где и когда. И ни одна тварь не имеет права даже пальцем ее коснуться, не так посмотреть или оскорбить хотя бы словом. Что бы ни натворила эта шеана, она моя женщина. И ничто этого не изменит, даже ее смерть. Астран вдруг осадил коня, и я поднял руку, давая знать отряду, что мы не двигаемся дальше. Спустя секунду мы поняли, почему он остановился – в темноте по всей поверхности болота вспыхивали огоньки, словно из-под вонючей жижи вырывались языки пламени.