Обретешь в бою
Шрифт:
Гребенщиков резко, как от толчка, вскочил на ноги. Прошелся взад-вперед по комнате, стараясь обрести спокойствие.
— У меня о любви особое представление, — степенно, с расстановкой сказал он. — Любовь — это предпочтение. И когда такое предпочтение исключает всех других — это и есть то, что в обиходе называют любовью. Я ни одной женщине не говорил этого слова. Оно старо, как мир, и было затаскано уже десять веков назад.
— Даже первой жене? — жалобно проговорила Алла.
Он еле-еле кивнул головой.
А вот Алла чувствовала, что любит его. Такого, какой он есть. Угловатого, колючего и недоброго с другими, заботливого и нежного с ней. А
Когда Гребенщиков спросил, любит ли она его, и услышал короткое «да», самообладание покинуло его. Он бросился к Алле и стал осыпать ее поцелуями. Он был более страстен, чем нежен, но разве могла она разобраться в таких нюансах?
В эту ночь Алла не ушла домой. У нее появился свой дом.
Глава 17
От обкома до Приморска два часа хорошей езды, и все эти два часа Даниленко кипел, как паровой котел с закрытым клапаном. Быстрая езда всегда успокаивала его, а на этот раз условный рефлекс не сработал. Он опасался, что, влетев в кабинет к Троилину, устроит такой дебош, что потом самому стыдно будет. Сколько труда стоило ему уговорить Гребенщикова, этого аса мартеновского дела, переехать в Приморск, а Троилин освобождает его от работы и ставит молодого, никому, по сути, не известного и ничем себя не зарекомендовавшего инженера. Нет, он, Даниленко, не против молодых, но он за тех, кого знает, кого проверил в работе. А Рудаева он еще не проверил. Встречался с ним накоротке несколько раз, но никакого представления о нем не вынес. Чем он проявил себя? И можно ли ему доверить такой цех? Шутка ли сказать — шестисоттонные и девятисоттонные печи! Много ли таких в стране!
Как ни спешит Даниленко, но, поравнявшись с главным корпусом строящейся агломерационной фабрики, останавливает машину и выходит на пригорок.
Это приметное место. В самой середине пригорка торчит голова каменной скифской бабы, которую до сих пор не удосужились выкопать для музея только лишь потому, что изваяния эти в здешних местах не редкость. Их можно увидеть даже у старых домов на улицах.
Всего четыре года назад группа людей появилась здесь, в голой степи. Мечтали о новом заводе. Именно мечтали, потому что ни в одном плане строительство завода не было предусмотрено. Предстояло еще доказать, что завод нужно строить и можно построить быстро.
Почему-то эта картина видится Даниленко со стороны, будто стоит он поодаль. Небольшой пригорок, скифская баба, чуть высунувшаяся из земли, будто украдкой наблюдающая за всем происходящим, и пять человек с поднятыми воротниками, плохо защищавшими от косого осеннего дождя. Большой, видный, красивый, хоть монумент с него лепи, первый секретарь обкома, надутый Троилин, раздосадованный тем, что его вытащили в непогодь и заставили заниматься делом, в успех которого не верит, застывший в немом восторге Черемных, кряжистый, экспансивный руководитель Южгипромеза Штрах, взахлеб рассказывающий о том, что здесь будет, вернее — что может быть, и он, Даниленко, главный зачинщик происходящего. Эту картину можно было бы назвать «Мечтатели», если бы не скептическое выражение Троилина. Чуял, бедняга, что на этом заводе ему придется туго.
Каждый раз, когда Даниленко едет сюда, он останавливается на этом пригорке. Каждый раз любуется изменяющейся на глазах панорамой. Стоит ему на несколько мгновений смежить веки, как
Сегодня тоже моросит нудный сеянец, легкий ковер тумана, как и тогда, стелется над степью, крепко пахнет землей и гниющими травами, и потому вспоминается все с предельной четкостью. Даниленко слышит словно записанный на пленку взволнованный голос проектировщика.
— Вы только посмотрите как природа идет нам навстречу! Ровная степь, ни холмов, ни ложбин. Минимум земляных работ. И неограниченные возможности расширения. А это так важно. Мы ведь не успеем построить, как начинаем расширяться. Я полностью за инициативу Даниленко.
Никто ему не сказал спасибо за инициативу, никто не пел дифирамбов. Наоборот, многие поругивали на бесконечных обсуждениях, доругивают и сейчас, уже по инерции. А он удовлетворен и горд. Не у каждого такое на личном счету. Не было завода — будет завод. И первые бои вел он, первых сторонников своей идеи искал он. И нашел! Да каких! Ярых, увлеченных, одержимых.
Придирчивым глазом хозяина осматривает Даниленко каждый участок фабрики. Заметно выросли корпуса, прибавилось кранов у здания склада. Кишмя кишат бульдозеры, самосвалы, тягачи. Прошло всего две недели как приезжал он сюда, а сдвиг заметен на глаз. Каждый понедельник здесь бывают или он или первый секретарь обкома. Не налетом, не проездом. Обходят участки, сидят на оперативках строителей. Их присутствие помогает. Оно подчеркивает грандиозность затеянного дела, люди меньше задерживаются на пустяках, сами решают спорные вопросы — стыдно перед партийными руководителями демонстрировать свою неуступчивость, ведомственную разобщенность, делячество. Но воздействуют секретари обкома на ход строительства не только своим участием в нем. Как-никак в их распоряжении материальные ресурсы области.
Даниленко возвращается в машину. Он немножко остыл.
— Быстро поднимаются, — говорит шофер.
— Это бывает иногда обманчиво, Тихон Петрович. Нужно, чтобы все росло одновременно, а у нас зачастую какой-нибудь участок обязательно отстанет и потом все задерживает.
— И здесь? — Шофер обрадовался, что Даниленко, который за всю дорогу не проронил ни слова, наконец-таки подал голос.
— Пока нет, — буркнул Даниленко и снова замолк.
Проплыло мимо открытое всем ветрам здание копрового цеха, потом пролетел пустырь, потом потянулся километровый корпус листопрокатного цеха и слябинга, потом мартен и как венец всему — шеренга доменных башен.
— Вот так, ступенька за ступенькой, и перерастет Кузнецк, — мечтательно говорит Даниленко.
В заводоуправлении обрушиться не на кого. Ни директора, ни главного инженера. Хотя главный тут ни при чем, но на худой конец и его пропесочил бы. Секретаря парткома тоже нет на месте. Да что они — сговорились, что ли? Позвонил в редакцию газеты Филипасу.
— У себя? Посиди, сейчас приеду.
Как нарочно, редактор не один, у него в кабинете женщина, да еще молодая, приятная. Тут с крика не начнешь, а Даниленко как никогда хочется выкричаться — слишком долго он сдерживался.