Обретешь в бою
Шрифт:
— Вы что так задержались с выездом? — спросил он.
— Маме не выдавали паспорт на обратный проезд, поскольку брак, заключенный в советском посольстве, посчитали не действительным.
— Но во Францию впустили.
— А вот обратно отказали. Префектура полиции предложила родителям вступить в брак по французским законам. Это означало, что маме надо было принять подданство. Такой вариант ее не устраивал — она лишилась бы защиты со стороны советского правительства, если бы вдруг потребовалось. И действительно, выручило
— Как ты вошла сюда? — спохватился Рудаев. — Сквозь замочную скважину?
Жаклина расхохоталась.
— Скажите пожалуйста! Вот в такой манере спросил бы француз. Но разве я настолько тонка?
— А все-таки?
Она достал из карманчика платья ключ, повертела его перед носом Рудаева и тотчас спрятала.
«Вон оно что. Мамочка реализует свои планы».
— Мне тебя и угостить нечем, — подосадовал Рудаев. — Все запасы уничтожил.
— Зато у меня есть чем.
Жаклина выскочила в коридор и вернулась с огромной кожаной сумкой.
— Только сначала нужно побриться. Неудобно как-то принимать… даму в таком затрапезном виде.
Пока Рудаев скреб отросшую щетину, Жаклина нашла и принесла рубашку и как раз ту, которая ему нравилась больше других — темно-гранатовую с молнией.
Он признательно чмокнул ее в лоб, оставив на нем след мыльной пены.
Вернулся в кухню, надеясь увидеть накрытый стол, по он был пуст. Жаклина занялась другим делом — убирала комнату.
— Ну, вот теперь не стыдно, если кто зайдет из чужих, — сказала она, загребая веником мусор на разостланную на полу газету. — Совок не мешало бы приобрести. Ладно, я тебе французский подарю.
— Это очень правильно, что домашнюю работу делают женщины, — с наигранной убежденностью произнес Рудаев. — Я бы на такую уборку затратил полдня…
— …бесценного мужского времени, — Жаклина снова закатилась звенящим смехом, и в глазах ее заблестели влажные звездочки.
Рудаев знал, что и звездочки, и смех принадлежали ему — так смеются женщины от счастья, а не из вежливости, не из желания доставить приятное партнеру.
— Ты — как колокольчик, который звенит от малейшего прикосновения.
— И даже без прикосновения… Разгружай сумку и накрывай на стол. Фартука в этом беспризорном доме нет, но тряпка найдется?
К удивлению Рудаева, нашлась и тряпка, и даже ведро.
Он с вожделением стал выкладывать содержимое сумки на стол. Бутылка бордо, куски курицы, мисочка холодца. В полотенце — пирог с тыквой. «Это уже материнского приготовления, — сразу узнал он. — Значит, тоже снаряжала Жаклину в поход». Пакет с фотографиями. Принялся рассматривать их, но Жаклина отняла пакет.
— Это на десерт.
Рудаев потянулся за папиросой. Жаклина отодвинула пачку.
— Уже курил натощак.
Впервые за долгое время он рассмеялся
— Вот это здорово! Слушай, Линка-Жаклинка, даже жены стараются не сразу ломать холостяцкие привычки мужей.
— Им надо применяться, а мне незачем, — отпарировала девушка и вдруг напустилась: — Ты что, свалил все в кучу и на этом закончил? Сервируй, пожалуйста, а я посмотрю, как у тебя получается, и отдохну. И откупорь бутылку.
Жаклина присела на стул, но долго не усидела, взялась помогать. И снова без устали щебетала. Рудаев мало вникал в ее слова, но звук ее голоса и даже бесцеремонно повелительный тон успокаивали, отводили навязчивые мысли. Но едва она умолкла — перед глазами снова замельтешили, громоздясь одна на другую, врезавшиеся в память картины. Огромная глыба металла, распластавшаяся в разливочном пролете, и сразу — склонившийся над тазом мужчина. Глыба под печью. Лицо Лагутиной. Глыба. Глаза Лагутиной. Троилин в гневе. Глаза Лагутиной. Он и тогда не понял выражения ее глаз, и сейчас, когда они появлялись, огромные, как на экране. Он всматривался в них и не мог разобрать, что они выражают. Удивление? Негодование? А может быть, боль.
— Боря, не оставляй меня одну, — услышал он голос Жаклины и даже вздрогнул — так прочно он забыл о ее присутствии.
— Прости.
— И, пожалуйста, выше голову. Ничего страшного не произошло. Вот если бы это там случилось… Кстати, страх потерять работу очень дисциплинирует.
Жаклина подвинула Рудаеву стакан вина, и он с удовольствием проглотил сухое, кисленькое, терпкое бордо. Проглотил и удивился. О чем шум? Мукузани не хуже.
Чувство голода оказалось мнимым. Отведав понемногу того-другого, Рудаев отставил тарелку.
— Расскажи мне о француженках. Красивые они?
— Всякие есть. У нас красивых больше. Вот если ты спросишь — изящные ли? — тут я вынуждена отдать им предпочтение. Там редко встретишь расползшуюся женщину. Даже в пожилом возрасте они умеют не распускать себя. От этого общий вид. Женщина утрачивает привлекательность, когда толстеет.
— Смотря на какой вкус.
— А я считаю, что если мужчине нравятся толстушки, то у него нет вкуса.
— В наших краях многим мужчинам правятся толстушки.
— Значит, у многих нет вкуса.
— Позволь, что же делать раздавшимся?
— Меньше есть. Здесь полнота считается чуть ли но доблестью, а еда возведена в культ. Нигде не едят так много, как у нас. Француженок еще отличает небезразличное отношение к своей внешности. Там жена не встретит с работы мужа в замызганном платье и непричесанная. Кстати, полнотелую женщину, как она ни будет стараться, мало украсит даже самый изысканный туалет. А здесь… Наденет дорогое платье и уже считает, что покорила вселенную. Я никогда не буду толстухой. Клянусь. — Жаклина подняла кверху два пальца.