Обретешь в бою
Шрифт:
— Я могу объяснить, почему на других заводах торкретирование не пошло. Честно, — продолжал Корытко. — Решили переделать машину по-своему, чтобы ихней считалась. Премии больше. А результат — ни машины, ни премии. Почему? Мы свою машину долго отрабатывали, днями и ночами мучились…
— Однако на замученного вы не похожи, — ядовито ввернул Гребенщиков.
— Это потому, что я не у вас работаю, — походя обронил Корытко и, как ни в чем не бывало, продолжал рассказывать об ухищрениях непрошеных соавторов.
Гребенщиков словно ждал повода, чтобы осложнить еще не сложившиеся отношения с техсоветом. Он посидел еще немного с отсутствующим видом и, провожаемый настороженными взглядами,
В девятнадцать пятнадцать он вернулся домой. Позвонил, хотя ключ от квартиры был с собой, — любил возвещать о своем прибытии продолжительным, требовательным звонком, любил, чтобы его встречали.
Против обыкновения дверь открыли дети.
— А у нас какой-то дядя, — таинственно шепнула Светочка, расценивая такое событие как чрезвычайное происшествие.
— Какой? — нахмурился Гребенщиков.
— Веселый. Что-то все рассказывал, все рассказывал, а мама все смеялась, все смеялась…
В коридоре стоял табачный дым от папирос довольно посредственного качества. Это тоже было грубым нарушением домашних устоев, и Гребенщиков отметил про себя, что Алла окончательно вышла из повиновения.
Он долго мыл руки и умывался. Поглядывал на ванну. После работы он, как правило, двадцать минут отлеживался в воде, вспененной специальным шампунем, слушал, как с легким хрустом лопаются мыльные пузырьки, и выходил бодрым, свежим. Ванна словно смывала и усталость, и раздражение, которое накапливалось к вечеру. Сегодня она была особенно нужна ему. Этот непонятный техсовет, этот Корытко. А потом еще бурный разговор с Троилиным. В который раз пытался он убедить Троилина, что пора снова вернуть экспресс-лабораторию в подчинение цеха, — это ему нужно было, собственно, для того, чтобы избавиться от Аллы, — применил все методы воздействия, даже унизился до просьб. Ничто не помогало. Ему нестерпима была мысль, что жена по-прежнему будет ходить на рапорты, и на утренний, и на дневной, и связывать его своим присутствием. Он не мог вести при ней рапорт так, как вел без нее. Она ни во что не вмешивалась, только не спускала с него глаз, но этого было достаточно, чтобы он придерживал себя. Конечно, ни для кого не было загадкой, кто обуздывает его, и, наверное, потому он с лихвой отыгрывался потом на людях в цехе. В общем — раздвоился. На рапортах — официальная часть — скрупулезный разбор, технический анализ, поучения и наставления, на рабочей площадке — художественная часть — шум, гром, брань. Главный метод воспитания — публичное воздействие — выбит у него из рук. И о Рудаеве каждый день что-нибудь напоминало. Прямо или косвенно. Из-за него приходится форсировать ход печей, он привил людям дух непокорности. А тут еще этот чертов Корытко. И надо же было напомнить, что Рудаев, не в пример другим, бывал на Запорожстали. Ему легко бывать. Попробуй, когда тебе стукнуло полсотни, поболтайся по заводам вместо отпуска. Как ты будешь себя чувствовать, как будешь тянуть одиннадцать месяцев?
Бросив еще раз сокрушенный взгляд на ванну, Гребенщиков направился в гостиную с твердым намерением выдворить нахала, который позволил себе задымливать квартиру.
К его крайнему изумлению, это был Корытко. Он сидел в непринужденной позе хорошо настроенного человека и беззастенчиво пыхтел папиросой. Пепельница с горкой окурков стояла перед ним, и зоркий глаз Гребенщикова заметил окурки с розовой каймой — от губной помады.
Но самое грустное заключалось в том, что тут же была Валерия Аполлинариевна. Даже чад не мешал ей принимать участие в общем, должно быть, довольно оживленном, разговоре. С блаженной улыбкой приглядывалась она к пришельцу.
— Чем обязан проявлению высочайшей милости? — выспренно спросил Гребенщиков,
Алла перевела растерянный взгляд с одного на другого. Она поверила Корытко, что муж обрадуется этой встрече, и сейчас силилась разгадать: обманул ее гость или сам обманулся?
— Вы извините, Андрей Леонидович, за неожиданное вторжение, — учтиво, без тени наигрыша, сказал Корытко, — но у меня не было другого выхода. Мой поезд уходит ночью, я не могу уехать, не поговорив с вами. Искал вас в цехе после техсовета, но не нашел.
Почтительный тон сталевара не убавил у Гребенщикова желания немедленно выпроводить незваного гостя, но сделать это в присутствии Аллы, а тем более матери, не решился. Пришлось пригласить его в кабинет.
Корытко забрал с собой пепельницу, удобно пристроился на диване и, мельком оглядев замысловато оформленный кабинет, чему-то улыбнулся. Гребенщиков закрыл дверь в гостиную, сел за письменный стол. Так он чувствовал себя отгороженным от своего недоброжелателя и обязывал того держаться в рамках официальности.
— Итак, что еще намерены вы возвестить мне?
В вопросе Гребенщикова проглядывало явное желание поскорее закончить еще не начатый разговор.
— А что, если мы обойдемся без выпадов по отношению друг к другу? — обезоруживающе-миролюбиво произнес Корытко.
— Попробуем. Вы по поводу своих машин?
— Из-за своих машин я не рискнул бы прийти к вам на квартиру. Кстати, мне что-то расхотелось, чтобы вы внедряли их.
— Вот как? Почему?
— Лучший способ угробить любое дело — это отдать его людям, которые настроены против него. — Папиросу из вежливости Корытко не зажигал, держал ее наготове. — У меня вопрос более общего порядка. — Он извлек из кармана диаграмму, положил на стол. Густая сеть линий испещряла ее. — Поступление рацпредложений по цехам вашего завода. Все кривые неуклонно ползут вверх. Видите? А вот эта, по вашему мартену, затухающая кривая. Потом резкий взлет вверх, а потом еще более резкий спад.
До Гребенщикова сразу же дошла убийственная доказательность необычной кривой. Подъем совпадал с его уходом из цеха, спад — с возвращением в цех. Апогей при Рудаеве. Это обстоятельство до сих пор проходило мимо его внимания.
— Простите, я могу узнать, с кем имею честь? — нашелся Гребенщиков. — Если просто со сталеваром чужого завода, то какое ему дело до этой кривой?
Корытко развернул удостоверение члена правления Общества изобретателей и рационализаторов, протянул Гребенщикову.
— Мне предстоит делать сообщение на правлении, я собираю материалы по заводам.
— И вы хотите сказать, что кривая эта зависит… — начал было Гребенщиков, но Корытко прервал его.
— Я ничего не хочу сказать. Я пришел послушать вас. Как вы объясните ее?
Гребенщиков рассмеялся ему в лицо.
— Ах, вот в чем причина вашего экстраординарного визита! Решили оказать давление громким титулом, чтобы… протолкнуть свои машины.
У Корытко резко закосили глаза, и Гребенщиков решил, что добился своего. Сейчас пришелец поднимется, уйдет, и ему не придется давать ответ на этот каверзный вопрос. Но выдержка у Корытко оказалась железная.
— Отложим психологические изыскания на потом, — хладнокровно произнес он. — А пока… разъясните все же характер загадочной кривой.
— Существует старая истина, — снова беззастенчиво вильнул в сторону Гребенщиков. — Один простак может потребовать больше разъяснений, чем это в состоянии сделать десять мудрецов.
Корытко молчал. Рассматривал Гребенщикова с любопытством. Как диковинку.
— А все-таки? — спросил он после длительной паузы.
— По-видимому, здесь действует закон приливов и отливов, — буркнул Гребенщиков.