Обручённая
Шрифт:
Не та это была песнь о любви и верности, какую выбрал бы де Лэси; но нечто похожее на стыд не позволило ему прервать ее; быть может, он не хотел поддаться неприятному чувству, какое вызывала у него песнь, или даже признаться в нем. Вскоре он заснул или притворился, что спит; музыкант еще продолжал некоторое время свое монотонное пение, но потом и его начала одолевать дремота; слова песни и звуки, еще издаваемые лютней, стали отрывочными. Затем звуки умолкли совсем, и менестрель, казалось, погрузился в глубокий сон: голова его свесилась на грудь, одна рука опустилась вдоль тела, другая лежала на лютне.
Однако сон его
— Твоя служба на эту ночь окончена. Ступай к себе, и притом как можно тише.
Менестрель, не отвечая, завернулся в плащ и вышел, все же несколько обиженный столь бесцеремонным прощанием.
Глава XXI
Ну, это королевы Маб проказы! [24]
Предметы, занимавшие наши мысли в течение дня, обычно являются нам и во сне, когда наше воображение, не сдерживаемое рассудком, сплетает из обрывочных мыслей собственные фантастические узоры. Неудивительно поэтому, что де Лэси в своих сновидениях каким-то образом отождествлял себя с Марком, несчастным королем Корнуэльса, и что он пробудился от этих неприятных снов более мрачным, чем был, когда укладывался спать. Пока оруженосец обставлял его levee со всей почтительностью, какая в наши дни окружает одних лишь монархов, он был молчалив и погружен в задумчивость.
24
Пер. Б. Пастернака.
— Гуарайн, — промолвил он, наконец, — знаешь ли ты дюжего фламандца, который, говорят, отлично показал себя при осаде Печального Дозора? Такой высокий, дородный детина.
— Конечно, знаю, милорд, — ответил оруженосец. — Это Уилкин Флэммок; я только вчера его видел.
— В самом деле? — сказал коннетабль. — Здесь, в городе Глостере?
— Так оно и есть, милорд. Он прибыл сюда со своим товаром, но также и затем, думается мне, чтобы повидать свою дочь Розу, которая состоит при особе молодой леди Эвелины.
— Он ведь, кажется, бравый воин?
— Как большинство его земляков. В обороне — крепче нету, а на поле толку мало, — ответил оруженосец-норманн.
— И, кажется, человек верный? — продолжал коннетабль.
— Верный, как большая часть фламандцев, когда за верность им платят, — сказал Гуарайн, немного удивленный необычным интересом, какой проявлялся к существу, как он считал, низшего разряда.
Задав еще несколько вопросов, коннетабль приказал немедленно доставить фламандца к нему. В то утро коннетаблю предстояли и другие дела, ибо его поспешный отъезд требовал многих, также спешных, распоряжений; принимая у себя нескольких офицеров своего войска, он заметил при входе в шатер осанистую фигуру Уилкина Флэммока в белой куртке, вооруженного всего лишь ножом, висевшим на поясе.
— Оставьте шатер, господа мои, — сказал де Лэси, — но останьтесь поблизости; пришел некто, с кем мне надобно поговорить наедине.
Офицеры удалились; коннетабль и фламандец остались вдвоем.
—
— Я старался, как мог, милорд, — ответил Уилкин. — Такой был заключен со мною уговор; а я надеюсь всегда оправдывать доверие.
— Мне думается, — сказал коннетабль, — ты так крепок телом, а духом так смел, что мог бы рассчитывать на большее, чем твой ткацкий станок.
— Каждый не прочь улучшить свое положение, милорд, — сказал Уилкин. — Однако я и на нынешнеене жалуюсь и охотно соглашусь не улучшать его при условии, чтобы оно не ухудшилось.
— Но я, — сказал коннетабль, — задумал для тебя кое-что получше, чем ты по скромности своей ожидаешь. Я хочу доверить тебе нечто очень важное.
— Ежели, речь идет о тюках сукна, милорд, — отвечал фламандец, — никто лучше меня с этим не справится.
— Уж очень низко ты летаешь! — сказал коннетабль. — Что, если посвятить тебя в рыцари, как того заслуживает твоя отвага, и поставить кастеляном замка Печальный Дозор?
— Что до посвящения в рыцари, милорд, то прошу прощения; мне это нужно как кабану золоченый шлем. А если надо что-нибудь сторожить, хоть замок, хоть деревенский дом, то я надеюсь справиться не хуже кого другого.
— И все-таки тебя надо повысить рангом, — настаивал коннетабль, оглядывая фигуру Уилкина Флэммока, очень уж непохожую на фигуру воина. — Нынешний чересчур низок, чтобы защищать и опекать высокородную молодую леди.
— Мне-то опекать высокородную молодую леди? — переспросил Флэммок, и его круглые светлые глаза еще больше округлились.
— Да, тебе, — отвечал коннетабль. — Леди Эвелина измерена поселиться в своем замке Печальный Дозор. Я обдумывал, кому бы доверить охрану ее особы, а также замка. Если я изберу для этого кого-нибудь из рыцарей моего окружения, он либо станет прежде всего исполнять свою вассальную службу и пойдет на валлийцев, подвергая замок опасности, либо будет часто отлучаться на турниры и на охоту; а то еще станет устраивать шумные игрища под стенами замка или даже во дворе и нарушит тихое уединение, подобающее положению леди Эвелины. Зато на тебя я могу положиться. Воевать ты станешь лишь при необходимости и не будешь сам искать опасности; твое рождение и твои привычки заставят тебя чураться увеселений, быть может, привлекательных для других, но не для тебя; хозяйство ты поведешь рачительно; я позабочусь, чтобы должность твоя была почетной; а твое родство с ее любимицей Розой сделает тебя более приятным леди Эвелине, чем кого-либо из равных ей. Ну а если говорить с тобой на языке, который твои соплеменники понимают лучше всего, то награда за исправное исполнение столь важной службы превысит все твои ожидания.
Фламандец сперва слушал эту речь с выражением удивления, а затем с глубокой озабоченностью. Когда коннетабль кончил, он с минуту молчал, уставясь в землю, потом, подняв глаза, сказал:
— Не стану ходить вокруг да около, а скажу прямо. Вы говорите не всерьез, милорд. А если и всерьез, то ничего тут не выйдет.
— Это почему же? — спросил коннетабль с удивлением и неудовольствием.
— Другой польстился бы на вашу щедрость, — продолжал Уилкин, — и не заботился о том, что вы за свою щедрость будете иметь. А я делаю дело честно и не стану брать плату за то, чего выполнить не сумею.