Обручник. Книга первая. Изверец
Шрифт:
Но «утешительный» при чем тут?
И вдруг понял, что тот хотел сказать «Утеснительного». И это язык не дает ему как надо распоряжаться собственной речью.
– И если человек, – продолжил урядник, – способен отвести беду от себя, то почему он не отводит ее от других?
От него – помимо живого сивушного духа – попахивало дымком дремучести.
– Один мне умный человек говорил – а был он явно из бошковитой команды, – продолжил урядник, – что в печали каждый постигает степень загаженности, – нет, кажись, загнанности
Он зачем-то забрел в воду по щиколотку и оттуда, ласкаемый небольшой волной, провозгласил тоже, видимо, сугубо чужое:
– Ты должен воскресить тех, кто уже умер, и просчитать тех, кто еще не родился.
Володя хмыком хотел выразить свое отношение к этой фразе, как урядник неожиданно рухнул в воду и, возопив: «Тону!» – на карачках выполз на берег.
И тут же к нему подскочили двое, которые, видимо, наблюдали за всем, что происходило на берегу. Подхватили его под руки и повели прочь от реки.
– Вот так все сходится! – сказал он, полуоглянувшись в сторону Володи.
Глава четырнадцатая
1
Предчувствие – это не что иное, как ожидание того, что должно случиться или произойти.
Поэтому Володя Ульянов предчувствовал, что где-то идет параллельная сила, которая домогается той откровенности жизни, какой, собственно, так не хватает и ему.
Как-то Ульянову удалось познакомиться с одним, как тот про себя говорил, трижды бывшим.
Сперва он был преуспевающим ловеласом, потом ушедшим в себя мудрецом и, наконец, богобоязненным монахом.
В пору, когда его Володя встретил, он просто жил в отдельной от других каморке, водил неимоверное количество кошек, и – по утрам – кормил с руки голубей.
Так вот этот человек ему сказал, что устал молиться, устал просить о чем-либо Бога и устал, можно сказать, жить.
Но все же он не хотел умирать.
Из любопытства. Ему было интересно узнать, чем же все это кончится?
А когда Володя у него поинтересовался, что же это «все»? Он просто ответил:
– Когда человек подбирается к веку своего существования, то за его спиной остается многое из того, что он уже не способен осмыслить, тем более осуществить. Да и отчувствовать и даже озвучить тоже. И это нечто – тоска по мудрости. Тот самый задний ум, на который так легко умеют уповать русские.
Этот человек, почему-то с почти безбровым лицом, словно он их каждый день, выходя на люди, специально подпаливал, обладал той магической силой, которая к нему притягивала, опять же из любопытства: а что он еще изречет или содеет?
– Здравый смысл, – как-то сказал он, – это понятие сугубо безропотное. Как сундук, в котором ты хранишь вещи. А все, что имеет истинный интерес, существует вопреки ему.
Кажется, невесть что сказал старик. Но заставил Володю задуматься.
– Жизнь – это упрощенный вариант понимания отношения к нам Вселенной.
Сказать откровенно, тут у Володи были какие-то шансовые варианты попробовать уточнить: Бога ли он имеет в виду или тот самый Высший Разум, о котором стало модно вести разговоры последнее время.
Видимо ум, а может, интеллект, как ученее сказать, никак не хотят смирить Володю с мыслью, что в появлении жизни на земле участвовал Бог с набором своих примитивных манипуляций, которые пытаются, но ничего не могут не только объяснить, но и прояснить.
Потому ему даже милее думать, что он произошел от обезьяны, в период эволюции добившись той самой неимоверности, которая, конечно же, когда-то станет эталоном.
Но ему было приятно, ежели бы сам Бог или его наместник на земле сообщили людям о его исключительности. О том, что он самый-самый.
Он знал одну старую актрису, которая из букетов, преподнесенных ей поклонниками, сделала некий «гербарий любви», лукаво при этом добавив:
– Женщина – это собиратель вселенской информации. Причем делает она это душой, умом и даже чревом.
Далее она говорила, что мужчина, любящий хищных животных, женственен по натуре.
– Вы заметили, – произнесла актриса, плавя в глазах воск прошлого, – даже кошка вымогает у нас ласку. А вы хотите, чтобы перед этим устояла женщина.
Да вы скажите какой-нибудь даме, что у нее необыкновенная попа, то она тут же вообразит себя пупом земли.
На гербе всех государств мира я бы изобразила женщину, с факелом сидящую на бочке с порохом.
А тот самый таинственный старик как-то сказал то, что и жило у Володи в анналах предчувствия:
– Жизнь тяготеет к парности. Добро и зло. Радость и горе. Женщина и мужчина. Потому, если ты сейчас обозначил себе горизонты возможного, то постарайся заметить где-то того, кто занозой вонзится в твою судьбу и, может, даже нанесет ей какой-либо урон.
Но поскольку обо всем этом Володе думать, если признаться, вовсе не хотелось, он и оставил без внимания эту фразу, взамен сочинив свою, которая звучала так: «Пространство, оправленное в бесконечность, и есть время».
Говорят, родителей не выбирают, их чаще теряют.
И вот если бы все же выбор был, Володя непременно выбрал бы себе мать с отцом тех, которые у него были.
В них сочеталось что-то сугубо разное. Они как бы пришли из чуждого друг другу мира. Создали семью безропотного согласия. И продержались один подле другого ровно столько, чтобы неожиданно понять, что были созданы друг для друга.
Но это все случилось уже после того, когда своим вскриком Мария Александровна возвестит, что Ильи Николаевича больше нет.