Обручник. Книга первая. Изверец
Шрифт:
Но дети… Куча детей. Вот они должны были стать знаком какой-то особенности, которая не только объяснит, но и оправдает все.
Пока же Володе внушено, что – по матери – его родовые корни уходят куда-то в неметчину.
Как-то, в неком споре, им неожиданно сказалось: «Когда силу приобретает бессилие, тогда становится понятно, кто ты».
Сейчас Ульяновы переживали вот эту самую полосу бессилия. Ибо всем было понятно: из Симбирска надо уезжать. И вовсе не потому, что на них многие стали смотреть как на изгоев.
Об учебе в столице речь можно не вести. Равно как и в Москве тоже. Оставалась Казань.
И вот сейчас, когда появилось в газете объявление, что по улице Московской назначена распродажа некого скарба и самого дома, и пошли к ним гужом люди – больше любопытные, которым хотелось увидеть мать, воспитавшую покусителя на царя.
А один старик, который даже пробренчал что-то на рояле, уходя, сказал:
– Ваш весь род извести надо, чтобы еще подлее чего не выкинули.
Но были те, кто понимали. И даже сочувствовали.
Одна гимназистка, исполнив на рояле Баха, незаметно для остальных пожала руку Володе и шепнула:
– Ты отомстишь за брата!
И по душе у Володи как бы прокатился некий огненный шар, который, поуменьшившись, постоял в подгорлье и тихо сгас, словно его вовсе и не было.
И именно тогда Володя подошел к матери и сказал:
– Знаешь, давай не будем продавать рояль. Пусть останется на память.
И он не уточнил, о чем именно.
Глава пятнадцатая
1
– В Казани живут за наказанье! – выкрикивал, как Ульянов чуть позже понял, сумасшедший. – В Казани – одни терзания.
– В Казани и – знания, – подрифмовался и Володя к названию города, в котором надлежало жить и сбывать свое, не очень понимаемое многими, время. Студенты же, собранные вместе, говорили о чем угодно, только не о своей будущей профессии.
Всем правил и хаос и крамола. Умы находились в самом раздрайном состоянии.
Хотя порядки в Казанском университете были не из тех, где повольготничаешь или пошикуешь. Чуть чего – и выговор тебе. А он не поможет, тогда угодишь в карцер, где живо поймешь, чем отличается скучная классная комната от одиночной камеры.
Помимо карцера существовали штрафы и, конечно же, увольнения. Но и это еще не все. Наиболее строптивых ждала перспектива оказаться в солдатских казармах далеко не на правах экскурсантов.
– Одного из наших, – сказал Володе наиболее говорливый из студентов, – даже в дисциплинарный батальон отправили.
И вскоре Володя узнал, кто такие «педели». Это те надзиратели, которые считали предательство своим призванием и делали это с особым старанием и даже вдохновением.
– Смотри Потапу на глаза не попадись, – предупредили Володю чуть ли не в первый день.
Он
– Так это ты брат бунтовщика?
Володя не успел ответить, потому как в это самое время к ним подошел некий безликий «педель» и что-то шепнул громиле на ухо.
И тот – спешно – направился к выходу.
Так состоялось знакомство Ульянова с инспектором Потаповым.
И еще одно уловил Володя Ульянов, что не казалось с первого взгляда значительным, это разобщенность самих студентов.
Как-то он разговорился с одним малым с увертливыми глазами обо всем, что тут царит и процветает. И тот без обиняков сказал:
– Одни сюда пришли учиться. Это, как правило, те, кто думают, что в образовании счастье.
– Ну а вторые? – подторопил Володя.
– Это те, у кого папы люди весьма состоятельные, и они ходят в университет как на развлечение. Им все сходит с рук.
– И есть третьи? – поинтересовался Ульянов.
– Да! Это те, которые припожаловали под эти своды, чтобы хоть чем-то занять себя. Вот их-то как раз большинство.
О том, что бедным студентам в университете станет жить еще хуже, Володя вскорости убедился, прочитав вывешенный на доске объявлений приказ, в котором сообщалось, что плата за обучение подниматся чуть ли не в пять раз.
А буквально на второй день Ульянов заметил, как студенты терзают некую газету.
Она не переходит из рук в руки, а прямо, что называется, перелетает:
– Что там напечатано? – спросил он кого-то.
– Студенческие беспорядки в Москве, – ответил все тот же парень с увертливыми глазами.
Ульянов отделился от толпы и направился в классную комнату.
Нет, он не струсил. И вообще не смалодушничал. Он просто понял, что не должен мозолить глаза тем же «педелям», которые сейчас особо навострились, чтобы выловить зачинщиков вот этого студенческого восторга.
Он сел за свой стол, как вдруг увидел под стулом бумажку.
Поднял. На ней было написано: «Как один, встаньте за свои права! Боритесь!» Подписи не было.
Но одно можно было сказать определенно: это писали явно не студенты.
Значит, кто-то следит за настроением в университете.
Но – кто?
С этим вопросом он «укутался», если так можно выразиться, в скучную лекцию, которую читал чахленький, почти безжизненный профессор, фамилию которого Володя до сей поры не усвоил. А в полдень чей-то зычный голос провозгласил:
– Студенты! На сходку.
– Куда? – послышалось несколько вопрошающих воплей.
– В актовый зал.
И тут Володя совершенно забыл о той самой осторожности, о которой часом раньше думал с трезвой определенностью.