Обряд на крови
Шрифт:
— Вот так — другое дело! Так пойдет, — сразу же успокоившись, согласно кивнул Семеныч и принял из руки Мостового маячок. — А ладанку свою повесь в обратку. И не сымай больше.
Славкин
«Опять штормит, шкивает, бля, как сосунка какого-то, — выхрипел с отвращением к себе, обхватив здоровой рукою стволик тонкой осинки, прислонился к нему разгоряченным вспотевшим лбом. — Да ни черта не догоню такими темпами».
Шел уже третий час, но разлитая по телу дикая слабость по-прежнему не отпускала. Потому только и успел за это время, что доползти на пределе сил до места оставленного Мостовым бивуака. Дошел и рухнул на землю в полнейшем изнеможении. Кое-как отлежался, отплевался, потрогал мутным взглядом присыпанное снегом кострище, лежанки из сложенных кипами еловых лап и, напряжением всей воли заставив себя подняться, побрел дальше. Но теперь дело пошло еще хуже. Сумерки сгустились. Со всех сторон вплотную придвинулась непробиваемая взглядом чернильная мгла. Пришлось достать из рюкзака фонарик. Но и от него толку было совсем немного: подсевших батареек хватало только на то, чтобы осветить, выхватить из темени мизерный пятачок перед самым
Дальше поплелся наобум, буквально на ощупь. Благо еще стенки оставленной мужиками борозды в снегу успели слегка подмерзнуть и отвердеть. А потому, прежде, чем проломиться, стукали по берцам, сигналя, предупреждая о том, что он начинает опасно отворачивать в сторону.
Планшетник старался включать как можно реже: «На сколько там еще зарядки хватит? Всего вроде бы на пять часов работы батарея рассчитана. Но сколько из них я уже использовал? Неизвестно. Я же не считал. Судя по индикатору, совсем немного… Есть еще в запасе один аккумулятор. Но это же надо в темноте копошиться. А ручонки-то дрожат, как с перепоя. А если я и его потеряю? Выскользнет, провалится куда-нибудь в сугроб, и тогда — кранты! Нет, рисковать, конечно же, нельзя. Пока не рассветет, ни о какой замене батареи и думать нечего».
К тому моменту, когда выросла перед глазами высоченная стена лесного завала, гудящая, как колокол, голова уже с трудом соображала. Остановившись, матюгнулся, представив себе, что придется забираться наверх по наваленным одно на другое засыпанным снегом бревнам, но, пошевелив немного раздробленными мозгами, все-таки допетрил: «Нет, не могли они с раненым туда вкарабкаться? Не смогут. Да и зачем им это делать, когда ведь бурелом и обойти можно?» Тяжело, покачиваясь, опустился на корточки, пригляделся, напрягая зрение, пошарил вокруг себя рукой и вскоре убедился в том, что оставленная беглецами борозда странным образом раздваивается. «Разделились они, что ли, сволочи? И куда же теперь свернуть? Налево или направо? По планшетке вроде куда-то левее. Значит, Андрей с дедом туда поперся?.. Надо туда двигать… Надо вставать и идти дальше. Надо… Вставай! Поднимайся!» И он попытался подняться, но, словно упершись в нависшую над головой невидимую стену, задрожал от сковавшего мышцы чудовищного напряжения и через мгновение сломался, упал на колени. И застонал, согнулся, сложился пополам от моментально одолевшей дурноты. Выхлестал, вырыгал на снег все содержимое желудка. Блевал и блевал, пока внутри не осталось ни капли, пока во рту не появилась противная, вяжущая язык горечь. Вытер губы тыльной стороной дрожащей ладони, покачнулся, закатил глаза и за мгновение перед тем, как потерять сознание, услышал громкий треск кустов за спиной.
Андрей
Как только стихли в отдалении шаги мужиков, залег за бугорком в полста метрах от прорехи в лудёве. Не прямо, конечно, напротив нее, а сместившись немного в сторону. Так, чтобы и под прямой огонь не угодить, если вдруг Славкин, почуяв неладное, еще не вступив, не просочившись в проход, свинцом поливать надумает, и чтобы в то же время ловчая яма хорошо просматривалась, видна была полностью, как на ладони.
Настроившись на долгое ожидание, расположился относительно комфортно: и руки с зажатым в них автоматом можно было удобно пристроить, твердо уперев локтями в покатую кромку надежно прикрывающего от огня противника импровизированного бруствера; и тело от мерзлой земли холодило не слишком ощутимо: добросовестно разгреб снег, расчистил «лежку» до самой земли и застлал толстым слоем наломанных тальниковых веток.
Первое время лежал, совсем не шелохнувшись, всматриваясь до рези в глазах в тускло подсвеченный звездами полумрак, ловя слухом каждый возникающий в округе шорох. Но время шло, ничего не происходило, и поневоле исподволь полезли в голову разные мысли. «Что у него за ствол, интересно? Свой любимый винторез прихватил или еще какую-нибудь дуру поубойнее? Но в любом случае с ПНВ, глушаком и хорошей оптикой. А скорее всего, и с тепловизором к тому же? Так что маячить у него перед носом, в поле его зрения попадать совсем не желательно — в техническом оснащении я ему, естественно, проигрываю. И это надо обязательно учитывать. А потому одна надежда у меня, что я его первым увижу. Первым увижу и первым на курок нажму… И что он все-таки за человек-то такой? Как же он себе всю эту свою извращенную подлость мотивирует? Должен же он хоть как-то все это сам перед собою оправдывать. Это же — просто аксиома. Да изначально так — в человеческой натуре… Ну а если нет? Если живет, как тупая скотина, как растение, не морща лоб и особо не парясь, как теперь говорят, ни о чем вообще особо не задумываясь? Нет. Неправда. Он вовсе не такой. Отнюдь не дебил с одной-единственной извилиной. Я же его совсем другим знаю. Сколько мы с ним в свое время переговорили обо всякой всячине? Не только же на пару водку кушали да баб-подружек имели. Да в такие дебри философские порой залазили, что просто мозги плавились… Может, это Афган его так изменил? Конечно, Афган. Трудно даже представить себе, какого мерзкого дерьма он там нахлебался, чего он там насмотрелся воочию. Да что там насмотрелся? И сам, конечно, в этом участвовал. Пусть даже и не по своей воле. Ведь он не просто каким-то там обыкновенным ванькой взводным воевал, а командиром разведроты… Была, наверно, изначально у него в душе какая-то скрытая червоточинка, а после Афгана его окончательно переклинило. Да он же потом еще и на эту вонючую «контору» сколько лет отпахал! Да и сейчас еще, как видно, пашет. А и ежу понятно, какие там, во всех этих «конторах» гребаных, правила игры, какие нравы… А ведь если по большому счету, то я его толком-то и не знаю? Знаю только, что детдомовский, и все. Ведь он же мне ни о детстве своем, ни о родителях, ни о друзьях почти ничего не рассказывал.
Положил на «бруствер» автомат. Поднес ко рту онемевшие руки и начал согревать дыханием застывшие от металла пальцы, а мысли все теснились, роились в голове, возникали все чаще совсем непоследовательно: «А неужели я смогу его спокойно убить? Так же спокойно и хладнокровно, как он этого егеря Кудряшова?.. Но он же не убил его, а только ранил. Мог убить, но не убил же? И почему? Да зачем-то он ему еще живым нужен… Да, в принципе, понятно зачем. Уже понятно. Он, естественно, хочет, чтобы все мы «в полном составе» к кержакам дотопали. А там уже всех нас заодно и порешить, и тех и этих скопом к стенке поставить, чтобы нигде по тайге лишних трупяков не валялось. Да так, безусловно, для него удобнее… Ну а трупы можно же и сжечь. Так ведь? И тогда вообще никаких следов от всей нашей компашки не останется. Вот такая, наверно, у него, похоже, и есть задачка максимум. Потому и гонит он нас, как баранов, как бычков на бойню. Потому и Бориса серьезно ранил, чтобы мы резвее к скиту припустили. Видно, не хочется ему, говнюку, долго за нами по тайге таскаться… А убить его? Смогу, конечно. Он же нас щадить не собирается… Да наверняка смогу, да точно… только… этого совсем не хочется. Нет. Не буду. Не хочу больше… Ну а если все же только ранить? Просто вывести его из строя? Ну, по ногам там, по рукам влупить? Лучше по ногам, наверно. Он тогда моментально поймет, что одному ему отсюда никогда уже не выбраться. Поймет и… Он же не какой-то там тупой камикадзе. Жить-то ему, скотине, все же хочется… И что потом с ним делать? Придется тогда и его к кержакам тащить? Но если он узнает, где сейчас скит находится? Его же тогда в живых уже не оставишь? Не на цепь же его сажать, в конце концов… И вообще зачем ему, зачем его начальству эти безобидные недотепы староверы? Ну какую они угрозу для них собой представляют? Какие из них, к черту, опасные свидетели? Они же и с миром-то почти не контачат?.. А в том-то, наверно, и дело, что почти. Все равно ведь время от времени однозначно приходится. Порох там, керосин, мыло, да мало ли что еще в хозяйстве нужно? Сейчас же не так, как раньше. Все же двадцать первый век на дворе… Но Елизар же и все его люди об этом прииске давным-давно знали, как-то он там в глухомани появился. Знали, но до сих пор их же никто не трогал. Жили себе люди спокойно и жили. Почему же именно сейчас их потребовалось срочно убирать? Непонятно. Да и что-то мало верится в то, что так трудно при сегодняшней технике человеческое жилье в тайге обнаружить. Да тот же спутник хотя бы… Ну а если они их уже давно обнаружили? Нашли и уничтожили? Мы ведь с Семенычем уже полтора года о них ни сном, ни духом, совершенно ничего не знаем. Но тогда зачем весь этот сыр-бор разводить, зачем он нас так упорно и настойчиво к Елизару гонит?.. А может, он мне и насчет этой гнилой ориентировки наврал, лапши на уши навешал? Может, не было на самом деле никакой ориентировки? И менты меня в розыск не объявляли?.. Да, конечно же, наврал. Я же это тоже только с его слов знаю. Да мог запросто. И какого хрена тогда, спрашивается, мы вообще к кержакам идем? Да, если бы не раненый… — подумал и тут же понял, что он себе безбожно врет, что есть у него, кроме всего прочего, на то и еще одна серьезная, веская причина. Та, о которой подспудно давно уже догадывался. Знал, но просто ни за что не хотел себе в этом признаваться. — Да и что я ей дать-то смогу, этой влюбленной дурехе, кроме новых бед и несчастий? Пусто же уже внутри. Жизнь ведь прожита. Ни на какую радость сил уже не осталось… Да, наверно, и не ждет она уже меня. Устала ждать, разуверилась. Поняла, что больше не увидимся. Что я никогда к ней не вернусь… Вышла замуж за этого своего робкого обожателя. За ухажера Никитку. Уже, наверно, и детишек наплодить успели… Ей же только двадцать лет с небольшим. Переболела, конечно, и забыла». — Но, что бы ни говорил себе, как бы ни старался сам себя запутать, уже успел почувствовать, ощутить, что все-таки тянет его к старому скиту словно магнитом, и понял, осознал наконец со всей предельной ясностью, что с этим искушением уже не в силах бороться и что ему действительно это очень и очень нужно.
Семеныч
Заныло, занедужило сердце, так и занялось огнем все внутри, как только перебрались через ручей по мосткам из дубовых плах и открылась взору знакомая узкая лощина. Так же, как и помнилось, высились на ней огромными исполинами мощные неохватные вековые кедры, да только не виделось уже под ними приземистых ладных срубов из мореного листвяка, и лишь обгорелые печные трубы, словно скорбные обелиски, чернея на белоснежной мертвой целине, напоминали о том, что когда-то здесь жили люди. Любили, страдали, думали о чем-то своем, тешили себя какими-то светлыми потаенными надеждами.
Страшное дело было глядеть на эту безрадостную унылую картину, и Семеныч, невольно зажмурившись, вздохнул протяжно, задержал морозный воздух в слабой груди и, коротко ойкнув, выдохнул через боль.
— Так куда нам дальше? — притормозив, бросил через плечо Назаров.
— Да куда… куда? — растерялся старик. — А давай-ка прямиком покудова. Вон под ту, под толстую кедру, что посередке. Там у них навроде банька была, если я не запамятовал. Нас с Андрюхой в ней когда-то на постой определяли.
— Нет, Иван Семеныч, туда не пойдет, — приглядевшись, возразил Назаров. — Нам же надо срочно костер разжечь. Боря, наверно, за дорогу совсем иззяб. А там я ничего, кроме жиденьких кустов, не вижу. Давай-ка лучше вон туда — левее, поближе к лесу?
— К лесу, так к лесу, — послушно согласился с ним Крайнов и опять завздыхал горестно: — Теперь, поди, все одно. Теперь, поди, без разницы.
— Однако, там речка какая-то! — радостно воскликнул Айкин, когда стали приближаться к лесной опушке.
— Да вроде похоже, — отозвался Назаров. — Это очень хорошо. Можно будет чаю скипятить. Борю попоить, если очнется.
— Чаек хорошо, — согласился Айкин. — Но мы тогда и рыбки ему наловим. Ухой его покормим. Должна быть там рыбка какая.
Выбрали подходящее место на болотистом речном берегу, в кривой, густо заросшей тальником излучине: так, чтобы с той стороны, откуда пришли, от лудёвы, совсем не просматривалось. Опустили носилки с раненым на высокие кочки.
— Мих… халыч, — неожиданно, открыв глаза, тихо прошептал Кудряшов.