Обряд на крови
Шрифт:
Настроение было отличным. И почему не радоваться, когда есть от чего? Поставленную задачу выполнили с успехом и, что главное, без потерь. Духовской караван раздолбали быстро и качественно. И «бакшиш» при этом богатый взяли, разжились кое-чем по случаю и для себя, и для начальства. А значит, крути в ближайшей перспективе дырочку на кителе. Если, конечно, не в контрах со штабистами да карта удачно ляжет.
Уже на склон горы свалили, когда неожиданно сзади ударил «ДШК». Рванулись вперед, но, натолкнувшись на встречный кинжальный огонь, залегли. Попытались огрызаться на две стороны, но очень скоро пришлось прекратить стрельбу. Такая свистопляска закрутилась, что головы не поднять, не то что толком прицелиться.
Не меньше пяти минут духи бешено и безостановочно молотили по группе из всех стволов. А потом вдруг резко тишина наступила. И какая-то падла душманская, как в кино про войну, из-за камня тонко-гадливо загнусила: «Шурави, таслим! [58] Таслим, шурави!» Загнусила да тут же и заткнулась — Санек, «соглашаясь», гранату бросил.
И началось, и понеслась п…а по кочкам.
Рубились страшно и отчаянно…
58
Шурави, таслим! — Русский, сдавайся! (афган. — пушту).
И, вернувшись против воли в этот гнусный поганый день, Краев плотно сомкнул веки и сдавил зубы так, что в висках заломило, а из глаз слезинки вышибло. И словно тотчас снова ощутил, как шибануло молотом по крестцу, как подломились ноги. И тут же вспомнил, замычав от жгучей досады, как раненый в руку Саня тащил его на себе. Взвалил на спину, матюгался и тащил… Метр за метром, шаг за шагом. Все дальше и дальше от смерти… из боя.
Славкин
Пришел в сознание от собственного стона. С трудом разлепил веки. Буквально разодрал пальцами слипшиеся, смерзшиеся ресницы. Еще с минуту полежал на спине, пытаясь сфокусировать зрение на тесно сомкнутых, словно сшитых намертво еловых лапах, через которые едва пробивался слабый рассеянный солнечный свет, усиленно соображая, что же с ним случилось и где он вообще находится. Вспомнил. Перевалился на бок, на живот. Уронил лицо. Хватанул снег пересохшими губами и, ощутив во рту ледяную железистую влагу, содрогнулся всем насквозь промерзшим телом. Затрепыхался, забился, забарахтался, как угодившая в чащобу птица. Принял сидячее положение и, увидев торчащий из сугроба винторез, подтащил его к себе и только тогда попытался встать. Не сразу, но это все-таки у него получилось. Разогнулся, втянул в себя полной грудью жгучий морозный воздух, диранувший по бронхам, как наждачная бумага, и, пошатываясь от слабости, огляделся и прислушался.
Кругом стояла ватная тишина. Нигде в пределах видимости не наблюдалось никакого движения. «Значит, все же не рискнули за мной увязаться, — тяжело закрутилось в мозгу. — Не стали выяснять, кто по ним стрелял. Решили, наверно, что я не один, а потому не стоит и соваться… А сколько времени, черт возьми?! — Скривившись от боли, приподнял неимоверно раздутую оплывшую руку, с облегчением отметив, что она все же еще мало-мальски слушается, не отнялась окончательно, поглядел на багрово-синее от прилившей крови запястье и, вспомнив, что часы он с нее давно снял, еще тогда, как только отекать начала, полез в карман. А посмотрев на циферблат, слегка добавил себе настроения: — Так я, выходит, совсем недолго провалялся! И двух часов не прошло… Надо достать планшетку — глянуть, стронулись они с места или нет? Но не сейчас. Нет пока на это ни сил, ни желания. Надо, не медля, отойти подальше. Да и зуб на зуб не попадает. Сначала согреться. А не то точно кондратий хватит. Отойду подальше, костерок разведу. Потом уже все остальное».
Поначалу решил выбраться из ложбины, но ноги дрожали, подкашивались, ни в какую не хотели лезть в гору. К тому же дикая одышка одолевала. И, пару раз скатившись обратно, отказался от задуманного: «Да какая разница? Все равно дым вдоль оврага потянет». Проковылял вдоль подножия сопки на пару сотен метров и свернул в заветрие в первую же небольшую прогалинку между усеявшими склон молодыми дубками. Превозмогая тошноту и разлитую по всему телу слабость, надрал тонкого (все, что под руку поблизости попалось) сушняка, вытоптал в снегу небольшую, метр на метр, площадку и развел крохотный костерок. Уселся прямо на мерзлую землю, широко расставив ноги, и, подъехав, подтащившись к нему на заднице почти вплотную, пригнулся к огню. «А отек, похоже, понемногу спадать начинает, — подумал, разглядывая укушенную змеюкой обезображенную руку, похожую на красно-синюю надутую резиновую перчатку. — По крайней мере вроде больше не разносит. И пальцы все-таки шевелятся… Хорошо бы так. А то ведь с одной клешней не больно навоюешь… И что это со мною было? Болевой шок? Так я же промедол себе всобачил! Надо еще, наверно. Нет, не буду. Оставлю про запас. Сейчас уже вполне терпеть можно. А вдруг опять в отключку потянет… Вот супрастин принять не помешает. Сейчас посижу немного, погреюсь и сожру… Сожру? Вот именно — пожрать бы тоже надо. Затолкать в себя хоть что-то через силу. — Подтянул рюкзак, расстегнул его и сразу же наткнулся взглядом на свернутую кольцами змею. Вытащил ее, попытался расправить, но она оказалась совершенно промерзшей, твердой, как камень — только гвозди забивать. Положил ее на протаявшую землю рядом с кострищем, подкинул хвороста: — Ничего, сейчас быстро отойдет. Оттает, и зажарю. Жаль, что крови уже не напьешься. Капитально силенок прибавляет. Но теперь поздно губишку раскатывать. — Спохватившись, вытащил из-за пазухи планшет: — Слава богу, хоть он еще работает! — Нашел закладку, раскрыл и радостно оскалился: одна отдельная и две спаренные точки медленно перемещались, ползли по экрану: — Ну вот — сдвинулись наконец! Давно бы так. А то замучился ждать, Андрюха, пока ты свой зад от лежанки оторвешь. Это, конечно, хорошо, но… теперь же совсем непонятно, как вы там определились? Вдвоем с дедом дальше потопали? Это вряд ли. Вы же у нас людишки сердобольные — егерьков этих в беде не оставите. — Рассудил, и тут дошло до него наконец, что он опять капитально обмишурился, опять крупного косяка упорол: — Да на хрена стрелять-то было, когда они в кучу сбились?! Сам же себе очередной головняк устроил! Вот мудила! Так бы, может, разобрались они там, на месте, между собой, ну, съездили бы пару раз друг дружке по роже и разбежались бы в разные стороны. А теперь уж точно вчетвером дальше попрутся. Стоп. Да это же еще не все? Если этот дурень им теперь батарейки вернет, а так оно определенно и будет, они тут же из заповедника помощь запросят? А это вообще — абзац!.. Да, ну и что? И пускай вызывают на здоровье. Андрюхе с дедом точно не с руки этих ангелов-спасателей дожидаться? Им же совсем не в мазу светиться, ведь они мои страшилки насчет «ориентировки» точно за чистую монету приняли. Ясное дело. Иначе бы не стал Андрюха егерей связи лишать… Так. И что из этого выходит? Да то и выходит, что они с дедом, как только где-нибудь на горизонте вертушка или «Буран» загудит, просто обязаны мухой свалить на сторону. Да, думаю, даже раньше, чтобы вообще не отсвечивать».
Запахло паленым, и он, резко отшатнувшись от костра, принялся тушить снегом задымившуюся, прожженную брючину. Затушил, охлопал и, тупо, бесчувственно глядя на круглую, оплавленную по краям сквозную дырку на брючине, подумал: «Плохо, что я монокуляр угробил. Теперь, случись что с планшетом, вообще без глаз останусь. Придется тогда вплотную к ним, буквально по пятам за ними тащиться. А это не есть хорошо. Совсем хреново. Только лишний риск себя выдать раньше времени… Хотя что я тут несу-то? Уже ведь с потрохами выдал. Теперь они твердо убедились в том, что я на загривке у них повис… Ну что, братишка? Выходит, мы с тобою прикуп вскрыли? Теперь в открытую играем? Теперь кто лучше посчитает — тот и выиграл? Так — нет?»
Увидев, что оттаявшая змея, словно оживая, начала медленно распрямляться, подхватил ее с земли, морщась от боли в запястье, протянул ее через кулак и, сделав кольцевой надрез на горле, содрал с нее шкурку чулком. Распорол брюшину и вытащил внутренности. Обрезал сердце и, засунув его в рот, пересиливая отвращения, начал методично перемалывать его крепкими челюстями. Тут же раскидал змеюку на куски, нанизал их на обрезки тонких прямых веток и воткнул «шампура» с «шашлыком» вокруг костра.
«А ведь через пару часов темнеть начнет! — сообразил и озадачился: — И правильно было бы прямо сейчас, по светлому, к ним поближе подобраться. Убедиться воочию в своих предположениях. Да и вообще тупить не стоит. Я же сейчас, с такой дикой одышкой, если далеко их от себя отпущу, могу потом и не догнать. Упустить-то, конечно, не упущу, но зачем мне такие гонки?.. Нет. Точно нельзя тут долго рассиживать, чтобы не пришлось потом язык на плечо вываливать. Лучше держаться от них на минимально допустимом расстоянии. Да по-любому лучше».
Закинул в рот еще пару таблеток супрастина. Протолкнул следом в нутро еще не дошедшие полусырые «шашлыки», запил их остатком воды из фляги. Присыпал снегом костерок и, определив по планшету направление движения, полез в гору.
Андрей
Кудряшову становилось все хуже и хуже. Он то стонал, мотая головой в бреду, скрипел зубами, то вдруг выгибался рывками, отплевываясь кровавой пеной, то затихал, едва приподнимая грудь, из которой вырывался какой-то громкий протяжный зловещий сип.
Надо было спешить, и потому шли уже почти безостановочно, только изредка позволяя себе короткие пятиминутные привалы. Впереди — Айкин. За ним Андрей с Назаровым с носилками на плечах. Замыкающим, немного приотстав, — Семеныч с карабином в руках в «боевом охранении».
Спешили, торопились, но получалось на деле совсем не так, как хотелось. С наступлением ночи опустилась на тайгу кромешная мгла — густая, словно сажа, как и всегда во время новолуния. А потому факела из обмотанных тряпками и берестой сучковатых смоляков, которыми подсвечивал путь Айкин, только слегка, на каких-то жалких пару метров, не больше, раздвигали в стороны непроглядную тьму. Приходилось притормаживать на каждой широкой прогалине всякий раз, как только появлялась подходящая брешь в плотно сомкнутых кронах деревьев, и корректировать свой путь по звездам.