Обряд на крови
Шрифт:
— Подожди, Елизар, — прервал его Мостовой, — ты меня, кажется, не так понял. Ни в какой я грех ее вводить не намерен. Не стану. Я на ней жениться хочу, в жены ее взять. Мы же с нею любим друг друга.
— Э-э-эх, — с негодованием протянул старик и нервно откинул с глаз длинные, ниспадающие на плечи седые волосы. — Не верю я тебе! Не любишь ты ее! Да ты ж ни Бога, ни себя не любишь!.. И кака воопче любовь у ней с тобою — с немолякой?!
— Но я же крещеный!
— И што с того?
— Да не просто крещеный. Старообрядец я по крещению.
— Эка загнул-то? — вмиг растратил весь свой пыл Елизар. — Поди, брешешь?
— Зачем ты так? Вот — посмотри, — возмутился Андрей и, оттянув ворот свитера, достал из-за пазухи четырехконечный серебряный крестик, нанизанный на веревочку.
— Ишь ты, — с интересом глянул на
— Дед у меня старовером был. Но я его совсем не помню. А окрестила меня бабуля. Втихомолку. Втайне от родителей в церковь сносила.
— А-а, церква, церква, — пренебрежительно сморщился Елизар. — Это все люди придумали — божьи храмы ставить. Попов нанимать, штоб они за них служили. А оне б токмо на печи полеживали да внимали имо… Это только коли сам, безо всяких посредников до Бога обратишься, небо пред тобой раскроется, да Господь тя услышит, да снизойдет на тя Божие благословение. А церква, церква…
— Ну так ты как? Не против? — осторожно перебил его Андрей, боясь, что старик пустится в долгие муторные объяснения.
— Какой — не против? — вскинулся Елизар. — Супротив я! И не надейся!.. Хучь ты и крещеный, а все одно — немоляка. — Высказал и, осененный неожиданным прозрением, опять вспыхнул: — Да и ты ж — женатый?!!
— Нет уже, — тихо, побледнев, ответил Андрей и отвел глаза.
— Поди, развелся?
— Нет. Умерла она… Убили.
— Убили?! Свят, свят… Прости, коль ненароком изобидел.
— Ничего, — сказал Мостовой и замолчал. Застарелая боль опять проснулась внутри, заныла нестерпимо, и в глазах потемнело.
— Не-е-ет, — очень тихо, словно только самому себе, протянул Елизар и, помотав головой, с опаской поглядел на Андрея. — Все одно не могу. И не проси… Не обессудь. Не отдам. Не можно.
— Что? — поднял голову Мостовой и, придя в сознание, спросил устало: — Почему?
— Потому как ты убивец, паря. Грех на тебе страшной, несмываемый.
— Не отдашь?
— Не отдам.
— Ну, не отдашь, так… я сам заберу, — неожиданно для себя озлобившись, скрипнул зубами Андрей. — Мне теперь все равно. Обойдусь как-нибудь и без твоего благословения.
Елизар еще что-то говорил взахлеб, но Мостовой его больше не слышал. Молча поднялся с лавки. Поглядел на образа в углу. Перекрестился неумело двоеперстием и, зажав в руке автомат, тяжелым шагом вышел из землянки.
— Оставь ты ее! Не губи девку! Христом Богом тя молю! — запоздало простонал ему вослед Елизар, но дверь уже захлопнулась.
Выскочил наружу. Без слов кивком головы поприветствовал стоящего на часах Калистрата и быстрым шагом подошел к соседней землянке. Приоткрыл дверь, заглянул внутрь, но заходить не стал, а только рукой поманил стоящую рядом с Аграфеной Глушу. А когда выбежала и снова бросилась к нему на грудь, бережно прикрыл ее с боков полами распахнутой куртки, прикоснулся губами к ее волосам.
— Пойдешь за меня? — спросил как выдохнул. И замер в тревожном ожидании.
— А позовешь коли — пойду. Чево не пойти? — тихо прошептала она и озорно прихватила ему мочку уха зубами.
— А если отец не позволит, не даст благословения?
— А все одно пойду, не удержит, — без всякой заминки ответила она. — Я за тобою хучь куды пойду, хучь в ад, хучь в рай, хучь в геену огненну. Тольки…
— Что?
— Не ровня я тебе. Возьмешь, а потом, поди, жалеть-то станешь?
— Дуреха ты еще. Совсем еще дуреха. Да ни за что не стану.
Помолчали чуть.
— Знамение мне было.
— И какое ж такое знамение? — с легкой иронией в голосе спросил Андрей.
— Ангел ко мне прилетал… Зри, грит, ужо недолго осталося. Совсем ужо скоро выйдет тебе отрада. Возвернется твой миленок, сымет с тебя изрок, ослобонит душу ото мрака и печали.
— Так это же — сон в руку, милая. Так бывает.
— Тольки ты уж боле не охальничай, не убивай кого-нито, не бери боле страшной грех на душу… Даже этого свово лихого ката.
— Хорошо, роднулька, я не буду.
— А побожься.
— Да ей-богу. Обещаю. Ну, чем тебе еще поклясться?
— Ну, бери тогда. Тогда — твоя я.
Прижал к себе Глушу, хватанул морозный воздух губами, сгорая от набежавшей переполняющей грудь нежности:
— Ну,
Славкин и Мостовой
За три часа до рассвета небо полностью затянуло, заволокло тучами. Не видно было больше ни одной звезды. Неожиданно с шумом налетел порывистый ветер, злобно встряхнул несколько раз подряд кроны деревьев, обломал сухие сучья и, просвистев над тайгой, так же неожиданно стих, словно обессилел, в одно мгновение выдохся. А через минуту пошел снег. Повалил вертикально тяжелыми крупными хлопьями, буквально на глазах сглаживая, пряча все следы, превращая изножье леса в гладкую, нетронутую, нехоженую целину.
«И очень вовремя! — с лихорадочным восторгом прошептал Славкин. — Не раньше и не позже. Ну прямо — Дед Мороз с подарками! — Собрался, повертел в руках костыль и, размахнувшись, запустил его в темноту. Повесил винтовку на плечо стволом вниз и растянул обветренные, потрескавшиеся губы в самодовольной улыбочке: — Теперь ни одна сволочь ни хрена не услышит».
Доковылял до середины скального плато и, сверившись с хорошо видимым в темноте, выбранным еще с вечера ориентиром (разлапистая высокая сосна с раздвоенной макушкой, стоящая прямо напротив землянок на противоположном краю болота), остановился и прислушался. «Ну что? Проспал, зараза? — ухмыльнулся, подумав о цепном кержацком псе, все еще до сих пор не издавшем ни единого звука. — Только бы в будку не забился? А ничего — выманим. Да я и будки вроде никакой не видел?» Стащил рюкзак, достал из него моток бечевки и, присмотрев достаточно толстую, растущую в нескольких метрах от обрыва молодую березку, привязал к ней конец веревки и уложил ее широкими петлями на снег. Снял винторез с плеча и, зажав его приклад под мышкой, снял с предохранителя и включил подсветку прицела. Не спеша, едва приподнимая ноги над укрытой пушистым снежным покрывалом промерзшей, покрытой твердым настом землей, подобрался к самому краю скального выступа и, наклонившись, осторожно посмотрел вниз: «Да точно, проспал, бродяга. Лежит без движения. Правда, хреновенько лежит-то. Одна задница из-за поленницы выглядывает. Ну это мы сейчас поправим. — Покрутил головой, поднял обломанную ветку и бросил ее в сторону. Собака моментально зашевелилась. Встала на ноги, отряхнулась и навострила уши. — Вот сейчас толково встал, как надо. — Прижал приклад к плечу и положил сетку прицела под левую лопатку пса. — Дважды нажал на курок и увидел, как собака тоненько взвизгнув, свалилась на бок и, свернувшись калачиком, засучила лапами. Но агония ее продолжалась совсем не долго — всего лишь каких-то несколько секунд. По крайней мере, одна из пуль легла туда, куда и целился, — точно в сердце. — Молоток, — похвалил он себя мысленно, — еще не разучился. Теперь бы также и с этими засранцами. — Прислушался, посмотрел на холмики заснеженных землянок: — Спят, как сурки. Ни один дымок еще не курится. Прям, как горожане, бля… Ну лады. Тогда приступим». Подошел к березке, расправил ремни разгрузки и, зажав в кулаке свободный конец веревки, потянул ее к обрыву. Сбросил вниз и, очистив ногой от снега кромку скального выступа, повесил винторез на шею и, натянув перчатки, приступил к спуску. Как только уцепился двумя руками за веревку, она под его немалым весом тут же сильно спружинила. Видимо, зацепилась где-то за наледь или вмерзший в наст сучок. Его резко потянуло вниз и тут же подбросило вверх. И он моментально понял, что она не выдержит. Как только начнет перебирать по ней руками, она тут же и оборвется. Время на размышление не было, и он, ослабив захват, быстро заскользил вниз. В нескольких метрах от земли крепко сжал ладони, чтобы хоть как-то притормозить стремительное падение, и их тут же обожгло дикой, пронзающей болью. А через мгновение и порезанная острогой нога словно ухнула до самого бедра в серную кислоту. Боль была просто адская. Она в один миг распространилась по всему телу, и даже в затылке с чудовищной силой заломило. Он, крепко, до хруста сцепив челюсти, задавил рвущийся наружу стон и в изнеможении откинулся на спину. Но через несколько секунд, уловив ухом какой-то тихий шорох в стороне поленницы, резко сократив мышцы живота, бросил грудь вперед и, пригнув голову, сорвал с шеи ремень винтовки и направил ее в сторону звука. А еще через мгновение, услышав сухой металлический щелчок, похожий на звук взводимого курка, потянул на себя спусковую скобу.