Обряд Ворлока
Шрифт:
Вратко, не помня себя, кинулся на помощь. Он не размышлял, сможет ли справиться с подземным зверем. Пожалуй, если бы начал раздумывать, то остался бы на месте. Он хотел лишь выиграть кроху времени для Олафа.
Сжимая копье двумя руками, новгородец ударил ужас глубин, целясь в раздутое брюхо.
Ну и плевать, что сталь их не берет!
Чудище, конечно же, заметило отчаянную атаку. Оно чуть замедлило неуклюжую рысцу, отмахнулось передней лапой.
К удивлению словена, наконечник его копья с размаху воткнулся в лапу на ладонь выше локтя.
От громового рева, похоже, вздрогнули своды пещеры.
Вратко не устоял на ногах и припал на колено.
И тут пробегающий мимо Олаф подхватил его одной рукой, как ребенка, и втащил в защищаемый молитвой херсонита круг.
— …Ибо ты сказал: «Господь — упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим; не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему; ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею; на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона…
Оказавшись в безопасности, светловолосый хёрд как-то разом обмяк и уселся, где стоял, со свистом втягивая воздух открытым ртом. На его щеке багровел, наливался здоровенный кровоподтек, обещая стать со временем полноценным синяком.
— Ты сам-то понял, чего сделал? — Гуннар хлопнул Вратко по плечу.
— Не уверен, — пожал плечами словен. — Я его ранил?
Оба чудища продолжали кружить у границы круга. Один, благодаря меткой стрельбе Нехты, все больше руководствовался обонянием, выискивая жертву. Другой сильно припадал на переднюю лапу. Но скалился и рычал так же грозно, как и раньше.
— …За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его, долготою дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое…
— Твое копье, пожалуй, и правда волшебное! — рассуждал кормщик. — Эх! Вышел бы я с ним позабавиться сразу против них двоих… Да только уверенности нет, что оно меня послушает.
— Как оружие может слушать кого-то? — удивился Вратко.
— Обычное, конечно, не может. А вот чародейское… Очень даже.
Новгородец с сомнением посмотрел на копье. Вроде бы ничего волшебного. А все-таки… Ни Гуннар, ни Олаф не смогли не то что ранить, а даже поцарапать чудовищ. А он сумел. Вернее, копье сумело, чего уж там кривить душой? Но сразиться с ужасом глубин у него вряд ли получится. Слишком мало времени уделял упражнениям. Не воин еще. Так, ученик воина. Причем начинающий.
— Боже отмщений, Господи, Боже отмщений, яви Себя! Восстань, Судия земли, воздай возмездие гордым. Доколе, Господи, нечестивые, доколе нечестивые торжествовать будут? Они изрыгают дерзкие речи; величаются все делающие беззаконие; попирают народ Твой… — тем временем молился Димитрий. — Боже отмщений, Господи, Боже отмщений, яви Себя! [107]
107
Псалом 93.
— Так, может, мне попробовать… — Вратко говорил и сам не верил. Вот уж никогда боевым задором не отличался.
— И думать не смей! — оборвал его Гуннар. — Оно тебя размажет по ближним камням. Уж если мы с Олафом…
— А копье?
— С копьем еще уметь надо! Сказал — не смей. И все!
Новгородец вздохнул. Часть его души огорчилась запретом, а другая, напротив, обрадовалась. Не разрешил старший и более умелый воин в драку соваться, и хорошо. Зато никто не скажет, что он не предлагал. Лучше слушать берущие за сердце слова Димитрия.
— …Господь знает мысли человеческие, что они суетны. Блажен человек, которого вразумляешь Ты, Господи, и наставляешь законом Твоим, чтобы дать ему покой в бедственные дни, доколе нечестивому выроется яма! Ибо не отринет Господь народа Своего и не оставит наследия Своего. Ибо суд возвратится к правде, и за ним последуют все правые сердцем…
Прикосновение к голенищу сапога заставило словена вздрогнуть.
Он опустил глаза и увидел, что это Лохлайн. Динни ши едва шевелил пальцами.
Парень наклонился над раненым:
— Что?
Губы Лохлайна двигались, но ни единого звука Вратко не расслышал. Тогда он, недолго думая, опустился на колени, поднеся ухо к усам подземельщика.
— Я умру, — прошептал Лохлайн.
Новгородец вначале хотел возразить, но после понял — ни к чему. Динни ши искалечен. Ужас глубин, по всей видимости, сломал ему хребет. Нет нужды лгать и изворачиваться, вселять пустые надежды. Да. Он умрет.
— Возьми камень, — продолжал тем временем воин. — За пазухой.
«Камень за пазухой? — удивился Вратко. — Очень похоже на тебя… И разговаривает не как дурачок. Наверное, снова стукнулся головой, вот и прояснилось».
Но, устыдившись яда собственных мыслей, все-таки спросил:
— Что за камень? Зачем мне его брать?
— Возьми… — повторил динни ши.
— Зачем?
— Когда выберетесь, позовешь великую королеву.
— Маб, что ли?
— Да, ворлок! — хриплый шепот Лохлайна никак не походил на крик, но, судя по напору, вполне мог его заменить. — Великую королеву! Я должен был это сделать, да теперь не судьба…
— И что будет, когда я позову ее?
— Не знаю. Помыслы великой королевы мне не ведомы.
— Но ты, может, хотя бы догадываешься.
— Я умираю… Мне некогда… догадываться… ворлок…
Вратко стало стыдно:
— Извини, Лохлайн. Ты — великий воин и достойный военачальник малого народца. Я выполню твою просьбу.
Он сунул ладонь за пазуху подземельщика и сразу же нащупал камень. Продолговатый, с плоскими и гладкими гранями. Самоцвет, должно быть?
Точно, убедился парень, вытащив руку наружу. Бесцветный и прозрачный камень, длиной в два вершка, сверкал гранями даже при том скудном свете, что давала сальная свеча.