Обрыв
Шрифт:
«Что это за счастье, какое и откуда? Ужели от этого лесного „друга“? – терялся он в догадках. – Но она не прячется, сама трубит об этой дружбе: где же тайна?»
– Ты счастлива, Вера? – сказал он.
– Чем? – спросила она.
– Не знаю: но как ты ни прячешь свое счастье, оно выглядывает из твоих глаз.
– В самом деле? – с улыбкой спросила она и с улыбкой глядела на Райского, и все задумчиво молчала.
Ей не хотелось говорить. Он взял ее за руку и пожал; она отвечала на пожатие; он поцеловал ее в щеку, она обернулась
– Вера! ты под наитием какого-то счастливого чувства, ты в экстазе!.. – сказал он.
– А что? – вдруг спросила она, очнувшись от рассеянности.
– Ничего, но ты будто… одолела какое-то препятствие: не то победила, не то отдалась победе сама, и этим счастлива… Не знаю что: но ты торжествуешь! Ты, должно быть, вступила в самый счастливый момент…
– Ах, как еще далеко до него! – прошептала она про себя. – Нет, ничего особенного не случилось! – прибавила она вслух, рассеянно, стараясь казаться беззаботной, и смотрела на него ласково, дружески.
– Так ты очень любишь этого…
– Лесничего? Да, очень! – сказала она, – таких людей немного; он из лучших, даже лучший здесь.
Опять ревность укусила Райского.
– То есть лучший мужчина: рослый, здоровый, буря ему нипочем, медведей бьет, лошадьми правит, как сам Феб, – и красота, красота!
– Гадко, Борис Павлович!
– Тебе досадно, что низводят с пьедестала любимого человека?
– Какого любимого человека?
– Ведь он – герой тайны и синего письма! Скажи – ты обещала…
– Обещала? Ах да – да, вы все о том… Да, он; так что же?
– Ничего! – сильно покрасневши, сказал Райский, не ожидавший такого скорого сюрприза. – Сила-то, мышцы-то, рост!.. – говорил он.
– А вы сказали, что страсть все оправдывает!..
– Я и ничего! – с судорогой в плечах произнес Райский, – видишь, покоен! Ты выйдешь за него замуж?
– Может быть.
– У него, говорят, лесу на сколько-то тысяч…
– Гадко, Борис Павлович!
– Ну, теперь я могу и уехать.
Он высунулся из окна, кликнул какую-то бабу и велел вызвать Егорку.
– Принеси чемодан с чердака ко мне в комнату: я завтра еду! – сказал он, не замечая улыбки Веры.
– Что ж, я очень рад! – злым голосом говорил он, стараясь не глядеть на нее. – Теперь у тебя есть защитник, настоящий герой, с ног до головы!..
– Человек с ног до головы, – повторила Вера, – а не герой романа!
– Да вяжутся ли у него человеческие идеи в голове? Нимврод, этот прототип всех спортсменов, и Гумбольдт – оба люди… но между ними…
– Я не знаю, какие они были люди. А Иван Иванович – человек, какими должны быть все и всегда. Он что скажет, что задумает, то и исполнит. У него мысли верные, сердце твердое – и есть характер. Я доверяюсь ему во всем, с ним не страшно ничто, даже сама жизнь!
– Вот как! особенно в грозу, и с его лошадьми! – насмешливо добавил Райский. – И весело с ним?
– Да, и весело: у него много природного ума и юмор есть – только он не блестит, не сорит этим везде…
– Словом, молодец-мужчина! Ну, что же, поздравляю, Вера, – и затем прощай!
– Куда вы?
– Я завтра рано уеду и не зайду проститься с тобой.
– Почему же?
– Ты знаешь почему: не могу же я быть равнодушен – я не дерево…
Она положила свою руку ему на руку и, как кошечка, лукаво, с дрожащим от смеха подбородком взглянула ему в глаза.
– А если я не хочу, чтоб вы уезжали?
– Ты?
– Да, я.
– Зачем?
Он жадным взглядом ждал объяснения.
– Угадайте!
– Что же ты хочешь, чтоб я на свадьбе твоей был?
Она все глядела на него с улыбкой и не снимая с его руки своей.
– Хочу, – сказала она.
– А когда это будет? – сухо спросил он.
Она молчала.
– Вера.
Вдруг она громко засмеялась. Он взглянул на нее: она, против обыкновения, почти хохочет.
«Не он, не он, не лесничий – ее герой! Тайна осталась в синем письме!» – заключил он.
У него отлегло от сердца. Он стал весел, запел, заговорил, посыпалась соль, послышался смех…
– Велите же Егору убрать чемодан, – сказала она.
– Зачем ты остановила меня, Вера? – спросил он. – Скажи правду. Помни, что я покоряюсь всему…
– Всему?
– Да, безусловно. Что бы ты ни сделала со мной, какую бы роль ни дала мне – только не гони с глаз – я всё принимаю…
– Всё?
– Всё! – подтвердил он в слепом увлечении.
– Смотрите, брат, теперь и вы в экстазе! Не раскайтесь после, если я приму…
– Клянусь тебе, Вера, – начал он, вскочив, – нет желания, нет каприза, нет унижения, которого бы я не принял и не выпил до капли, если оно может хоть одну минуту…
– Довольно. Я принимаю – и вы теперь…
– Твой раб? Да, скажи, скажи…
– Хорошо, – сказала она, поглядев на него «русалочным» взглядом.
– Так мне остаться!..
– Оставайтесь…
– Что за перемена! – говорил он, ликуя, – зачем вдруг ты захотела этого?
– Зачем!..
Она глядела на него, а он упивался этим бархатным, неторопливо смотревшим в его глаза взглядом, полным какого-то непонятного ему значения.
– Затем… чтобы… вам завтра не совестно было самим велеть убрать чемодан на чердак, – скороговоркой добавила она. – Ведь вы бы не уехали!
– Нет, уехал бы.
Она отрицательно покачала головой.
– Даю тебе слово…
– Не уехали бы.
– Отчего так?
– Оттого, что я не хочу.
– Ты, ты, ты – Вера! – хорошо ли я слышу, не ошибаюсь ли я?
– Нет.
– Повтори еще.
– Я не хочу, чтоб вы уехали, – и вы останетесь…
– Зачем? – страстным шепотом спросил он.