Общага-на-Крови
Шрифт:
— Надо, — вздохнул Ванька и туманно пояснил одной из любимых своих поговорок: — С китайцами надо говорить по-китайски… А можно я у вас ее выпью?
— Я не буду пить, — отказалась Серафима.
— Нам учиться надо, — холодно добавил Отличник.
— Да я без компании обойдусь, молчком!.. — заверил Ванька.
— Н-ну, ладно… — неуверенно согласилась Серафима.
— Тогда я побежал. — Ванька вскочил. — Отец, выйди со мной…
Удивляясь все больше и больше, Отличник вышел в коридор.
— Вы уж извините, так
— А я откуда знаю?! — Отличник был почти потрясен.
— Ну, и так ведь ясно, — с досадой пояснил Ванька.
— По-моему, да, — ответил Отличник. — А что случилось?
— Да ничего не случилось. — Ванька отвернулся. — Херня кругом одна, вот и все. — Он хлопнул Отличника по плечу и пошел прочь.
Строя различные предположения, Отличник вернулся к чаю.
— Что это с ним? — спросила Серафима.
— Настроение паршивое, вот и дурит, — ответил Отличник так, чтобы она не забивала себе голову всякими загадками.
Они допили чай, забыв о Ваньке, и легли по своим койкам с учебниками. Но через полчаса Ванька вернулся с бутылкой. Он сделал жест рукой, который можно было перевести как «все нормально!», сел за стол, зубами сорвал пробку и стал пить, перемежая дозы курением. Он не говорил ни слова, и Отличнику надоело наблюдать за ним. Через полчаса, задымив всю комнату, Ванька сделался хорош и румян. Задумавшись, он, похоже, и сам забыл, где находится, и молчание его было естественным, как молчание в одиночестве.
— Ванька, ты на мне дыру проглядишь, — вдруг сказала Серафима.
— Ладно, я попер, — очнувшись, вскочил Ванька и с улыбкой бессмысленной радости побултыхал бутылкой, демонстрируя ее.
Он направился к семьсот двадцатой комнате, где договорился ночевать. В коридоре его мотало от стены к стене. Он снова приложился к бутылке и заорал басом на весь этаж частушку:
— Из-за леса выезжает конная милиция,
Становитесь, девки, раком, будет репетиция!
Плечом он двинул в дверь и ввалился в комнату. В комнате за столом сидели четверо: коренные жильцы пятикурсники Андрей Каменев и Толик Савенко, а также их гости, однокурсницы Отличника Мила Северьянова и Света Ковалева. Все пили коньяк. Девушки имели такой вид, что становилось ясно: с роскошными, уверенными в себе кавалерами они впервые попробовали крутой взрослой жизни и, взволнованные, но скрывающие это, разгоряченные выпитым, решили доводить дело до конца, какого бы раскаяния или стыда это потом ни стоило. Кавалеры же, прекрасно понимая душевное состояние своих дам, чувствовали себя хозяевами положения и потому были снисходительны к нервозности, сосредоточенности и неумелости своих юных подруг.
— Здравствуй, жопа, в Новый год!.. — воскликнул Ванька, удивленно перекосившись и застряв в двери.
— Ты чего приперся? — недовольно спросил Каменев.
— Я буквально на две минуты — выпить по рюмочке.
Ванька щелкнул каблуками, по струнке прошел через комнату и мягко опустил свою бутылку на стол рядом с коньяком. Черно-дубовая коньячная этикетка в сравнении с бело-красной незамысловатой водочной выглядела как генеральские погоны рядом с солдатскими. Света глядела на Ваньку испуганно, а Мила презрительно отвернулась.
— Иван, — протягивая Свете руку, с обворожительной улыбкой представился Ванька. —
Иван, — сказал он Миле. — Друзьям можно просто Иван.
Поддернув на коленях замызганные трико, он опустился на стул и обвел присутствующих лучезарным взглядом.
— Кому налить? — спросил он, выливая всю водку себе в стакан. В комнате царило натянутое молчание. — За присутствующих дам! — пышно провозгласил Ванька и пригубил живительную влагу.
Крякнув, он всем телом скривился набок, достал из заднего кармана измочаленную пачку сигарет, выволок мятую, извилистую сигарету, придирчиво распрямил ее, сунул в бороду и со словами: «Прошу прощения!» — изящно взял обомлевшую Милу за запястье, поднес ее руку с сигаретой к своему лицу и прикурил.
— Симаков, ты что, пьяный? — наконец сообразил Каменев.
— Ясный хрен, — ослепительно улыбнувшись, подтвердил Ванька и закашлялся. — Если бы не чахотка, давно бы помер, — откашлявшись, сообщил он.
— Ты пепел уронил, — брезгливо сказала ему Мила.
— Ну и сигареты, блин, — пробормотал Ванька, отряхивая живот и колени. — Только закурил, а уже пеплом обсыпался, как… как Везувий.
Разряжая обстановку, все четверо засмеялись. Всем стало ясно, что перед ними так называемый гороховый шут.
Через час совсем стемнело, и компания сплотилась, как родная. Горела свеча, играл магнитофон, под потолком шевелился густой дым, на столе стояла вторая бутылка коньяка. Каменев и Савенко потихоньку тискали девочек. Ванька сидя спал. Все были изрядно пьяны, а Ванька пьянее всех. Он выжрал до конца свою водку, несколько раз присасывался к коньяку, потешал гостей и хозяев побасенками, наконец пожаловался, что его в общаге считают импотентом, потому что никто не видел, как он трахается, и уснул.
— Рота, подъем! — гаркнул ему Савенко. — Симаков, поди гулять!
— Не… — Ванька помотал головой. — Мы только пить начали…
— Все, пить больше нечего, — отрезал Каменев. — Поди погуляй. Мы же с тобой договорились, что ты до двух гуляешь?
— А ты у нас целый час отнял, — поддержал Савенко. — Значит, вернешься в три.
— Я не хочу гулять! — закапризничал Ванька. — Я хочу петь!.. Мисочке… То есть Милочке и Светочке… Дайте мне гитару!
— Вот пойди и поищи ее, — обрадовался Каменев.