Община Св. Георгия. Роман-сериал. Второй сезон
Шрифт:
– Сдаётся, невзлюбил он меня.
– Быть такого не может! Он только тех, кто нос задирает, не жалует. Ты не из таких.
На крыльцо выскочила Матрёна Ивановна, сияя, что полуваттная лампочка. Но, увидав Белозерского, потухла, как свеча Яблочкова [21] к исходу своего часа. Сказала официальным тоном главной сестры милосердия:
– Георгий Романович, идёмте обедать. Не то уже ужинать пора!
Георгий поднялся, и Белозерский отметил, как на мгновение на его лице сверкнула боль. Но как Георгий подавил боль, так и Белозерский сдержал естественный для него порыв: помочь инвалиду. Вера велела обращаться с Георгием как со здоровым, не оскорбляя его поблажками и вспомоществованием любого рода. Георгий разулыбался Матрёне, открыл перед нею двери:
21
Свечи Яблочкова – угольные дуговые лампы. Их хватало примерно на два часа службы. Именно с них началась электрификация Российской империи. В 1878 году свечи Яблочкова были установлены для освещения Михайловского манежа и Большого (Каменного) театра в Петербурге. Затем ими стали заменять газовые и масляные светильники на площадях и главных улицах больших городов.
– Прошу! С нашим удовольствием в вашей компании!
Он подмигнул Белозерскому, поправив ус.
– Ах вот оно что! – усмехнулся Александр Николаевич, оставшись один. – Ах ты, чёрт Буланов! Невзлюбил тебя Иван Ильич, говоришь? Ни за что, ага! А Матрёна-то, Матрёна!.. А что, Матрёна? Она только предложила, ты мог отказаться!
Он расхохотался, будто сам вот только что выдумал эту реплику. Решил выкурить ещё папиросу, и собираться пора. Прошен к Вере Игнатьевне. Надо бы заскочить домой, переодеться, прибарахлиться букетом и всем, что положено. Женщина всегда женщина, и если не сперва, то потом конфеты нужны. И цветы. И шампанское. Нет, водка или коньяк. Вера не любит шампанское.
В ординаторскую Белозерский зашёл в наипрекраснейшем настроении, будто не он вот только что был расстроен несколькими фактами: опухолью мастерового; запретом профессора предпринимать какие-либо действия, а равно сообщать мнимому здоровому о том, что он на самом деле болен, предположительно смертельно; мир несовершенен, несправедлив, всё крайне глупо устроено… Et cetera [22] .
Просторная комната была пуста. Александр Николаевич немного полюбовался, как тут всё теперь хорошо налажено: у каждого ординатора свой стол; для халатов – отменный шкаф. Всё крайне умно устроено!
22
Так далее (лат.).
Он снял халат, повесил на вешалку. В ординаторскую вошёл Концевич. Сегодня он оставался на амбулаторном приёме, поскольку всё одно принимал звонки по скорой помощи. В каком он настроении – по обыкновению невозможно было распознать.
– Хорошего дежурства не желаю, Дмитрий Петрович. Сам знаешь: плохая примета. Эх, скорей бы уже открыться-то!
Концевич не разделял энтузиазма Белозерского. Однако руку пожал. На выходе из ординаторской Белозерский столкнулся с Кравченко. И тому руку пожал. И упорхнул.
Концевич и Кравченко остались вдвоём. Кравченко сел за свой стол, начал писать. Концевич достал свёрток с провизией, присел на подоконник.
– Вы, Дмитрий Петрович, почему с персоналом не обедаете? Всех приглашали в сестринскую.
Концевич равнодушно пожал плечами. Откусил от бутерброда. Тщательно прожевал. Проглотил. И только потом ответил безо всяких эмоций:
– Не любят они меня.
– Авы их?
Снова: равнодушное пожатие плечами; откусил; тщательно прожевал; проглотил.
– Не люблю. Почему бы мне их любить? Я к ним прекрасно отношусь. Без них в нашей работе – никак.
– Вы бы продемонстрировали им своё прекрасное отношение. Трапеза – весьма удобный случай. Матрёна Ивановна пирогов напекла.
– Я никогда не демонстрировал им обратное. И не люблю я есть за общими столами. У каждого свои манеры, знаете ли. Иван Ильич наверняка чавкает, как свинья.
Владимир Сергеевич с удивлением посмотрел на Концевича.
– Вы всё-таки знаете, как зовут нашего извозчика?! Надо же!
– Зря иронизируете, Владимир Сергеевич. Возможно, я кажусь вам холодным. Но, смею надеяться, я никогда не давал повода считать меня дураком.
Владимир Сергеевич нервно отодвинул бумаги, поднялся и стал прохаживаться.
– Обратное не демонстрировали! Так продемонстрируйте прямое!
Концевич в очередной раз преспокойно откусил от бутерброда, тщательно прожевал, проглотил. Повторил процедуру.
– Вы будто и от еды удовольствия не получаете. Какой-то механический процесс!
– Почему Вера Игнатьевна на повторный вызов самолично поехала? – спросил он у Владимира Сергеевича, не реагируя на выпады в свой адрес.
– Профессор мне не подотчётен. Возможно, потому что у княгини Данзайр есть душа? В отличие от вас, господин Концевич. Без души никакого дела не сделаешь. В особенности благого] – последнее Кравченко произнёс едко.
– В любом деле, Владимир Сергеевич, человек – всего лишь аргумент заданных функций.
– Насколько я знаю, вы окончили гимназию с отличием.
– Я и в университете обучался на казённый кошт как особо одарённый, – отвесил Концевич лёгкий полупоклон.
– Вы точно знаете, что в алгебре аргумент заданных функций трактуется как «неизвестная» или же «переменная».
– Из той же алгебры мне ещё отменно известно, что уравнение суть равенство вида. И неважно, каким путём это равенство достигается.
Успокоился Владимир Сергеевич так же внезапно и, казалось, беспричинно, как и пришёл в волнение. Усмехнувшись, он вернулся за стол, к бумагам. Обмакнув перо в чернила, сказал:
– Отнюдь нет, Дмитрий Петрович. Решение уравнения достигается поиском тех значений аргументов, при котором возможно равенство.
Концевич наконец-то расправился с бутербродом, стряхнул крошки, смял обёртку в бумажный шар.
– Владимир Сергеевич, знаете ли вы, как с арамейского переводится слово «грех»?
– Буквально: «не попасть из лука в цель».
Дмитрий Петрович кивнул и отправил бумажный шар через всю просторную ординаторскую точно в мусорную корзину, стоящую у дверей.