Обстоятельства речи. Коммерсантъ-Weekend, 2007–2022
Шрифт:
Сабуров, единственный настоящий искусствовед в группе, отвечает за профессиональное прикрытие. Остальные потихоньку плетут свои козни, окучивают души и тела представителей советской богемы, а также проверяют старую агентуру. Им противостоят сознательный инженер Самарин, метущаяся интеллектуалка Ия и писатель консервативных взглядов Булатов.
Вокруг центральных героев — целый паноптикум: декадентствующие художники и наглые поэты, коллекционеры и фарцовщики, завравшиеся молодые ученые, развращенные дети директоров, левые ревизионисты, подпольные дельцы, беспринципные самиздатчики. Как и положено в большом романе, десятки линий сплетаются в единое полотно —
«Чего же ты хочешь?» поражает широтой охвата. Нет ни одного явления социальной и культурной жизни послесталинского СССР, которое Кочетов не подвергал бы разоблачению. Он ненавидел или презирал все: политику международной разрядки, экономические реформы, доступные автомобили, модернистскую архитектуру, неореализм в кино, ритуалы во дворцах бракосочетаний, цветастые обои, зауженные брюки, увлечение космосом, увлечение русской стариной, разумеется — борьбу с так называемым культом личности и, конечно, любые отступления от соцреалистических канонов в литературе и искусстве.
Сейчас мы представляем себе культурные битвы эпохи главным образом глазами либеральных шестидесятников и художников подполья. В романе Кочетова можно увидеть взгляд другой стороны. Тут мелькают Синявский и Даниэль, Окуджава, Бродский и еще десятки фигур оттепельного канона. Все они сознательные или несознательные агенты огромной сети, ведущей подрывную работу по разрушению советского строя. Сетью этой тайно и властно управляют западные спецслужбы. С ними, в свою очередь, сотрудничают уверенно поднимающие голову неонацисты и остатки белоэмигрантского движения. Планы их разнятся: у одних в мечтах всемирный капитализм, у других — новый Рейх, третьи хотят вернуть царя, а заодно свои особнячки и лавочки. Но все они больше всего на свете жаждут сокрушить большевизм.
Почему эти страшные люди занимаются такими глупостями — собирают стихи молодых поэтов и картины непризнанных художников, устраивают вечеринки с танцами, пишут какие-то статейки, подкладывают роман «Доктор Живаго» в портфели зазевавшихся гостей? Разве тут есть серьезная опасность? Кочетов отвечает: безусловно, Советский Союз — могущественная держава, на нее не напасть без угрозы погибнуть самому. В 1945 году это понял весь мир. Но можно разрушить ее изнутри: размягчая и развращая души, ослабляя бдительность, отравляя здоровый дух всеми известными ядами — от религиозного дурмана до рок-н-ролльного угара.
Считается, что у Кочетова были хорошие связи в КГБ и именно оттуда такая осведомленность как в эмигрантских, так и в андерграундных делах. Только в органах он, вероятно, мог найти настоящих единомышленников в своих взглядах на культурную политику: эстетический фронт во всем подобен фронту военному, на нем необходимо действовать твердыми чекистскими методами. На вражеские стишки и памфлетики должен последовать сокрушительный удар проверенного сталинского оружия — оружия социалистического реализма. «Чего же ты хочешь?» и есть такой удар — роман-бомба, срывающая завесы и разбрасывающая осколки во все стороны, книга, после которой общество обречено очнуться от сна.
В конце 1960-х социалистический реализм сталинского образца был, в сущности, мертвым стилем, в котором работали только глубоко вторичные писатели. Кочетов пытается оживить его шоковой терапией. Он доводит метод до предела, но одновременно подрывает его изнутри.
Настойчиво артикулируя принадлежность книги неосталинистской прозе, ее герои на протяжении многих страниц рассуждают о силе и правде соцреалистического метода. Следуя сложившейся в 1930-х модели, все они (за исключением сугубо отрицательных и одного абсолютно положительного) проходят трансформацию из сырого материала в настоящих людей — обретают классовую сознательность и готовность к участию в общем будущем. Однако эта трансформация здесь мало похожа на трудовую закалку, а больше напоминает религиозное обращение — страшное откровение истины. В книге Кочетова есть и трудовые будни, и военные подвиги, но гораздо больше ночных блужданий, посиделок со скандалами и объяснений на разрыв души.
Классический соцреализм был эрзацем большого русского романа. Любой советский писатель мечтал вернуть его к корням — написать нечто грандиозно-классическое, и Кочетов здесь не исключение. Удивительно то, что, оживляя соцреализм, он действовал по формалистской формуле литературной эволюции, вместо отцов обращаясь к дядьям. Точнее, вместо деда, почитаемого в сталинском каноне Толстого, он прибегает к деду двоюродному — полуотверженному Достоевскому, откровенно используя изобретенную последним модель, соединяющую конспирологический детектив и экстатический роман идей.
Главный образец здесь, конечно же, «Бесы», краеугольный камень реакционного антиканона в сталинской версии истории русской литературы. Кочетов отлично отдает себе отчет в таком родстве, и его герои то и дело высокомерно поминают Достоевского, будто бы отводя от своего автора подозрения в принадлежности к сомнительной традиции. Этот странный кульбит — прямое следствие политической природы кочетовского письма. Толстой, точнее «советский Толстой», — писатель истории и диалектики, Достоевский — катастрофы и парадокса. Кочетов верил в первое, но жил вторым.
Среди советских консерваторов 1960-х Кочетов был белой вороной. В большинстве своем они были почвенниками, иногда — скрытыми монархистами, и если ценили Сталина, то как возродителя националистической традиции. Кочетов был ортодоксальным марксистом-ленинистом, свято верил в диктатуру пролетариата и войну с мировым империализмом. Он ненавидел русофилов не меньше, чем либералов, и посвятил их осмеянию немало страниц в романе.
Левый консерватор — позиция заведомо обреченная: человек, исповедующий революционные взгляды, вынужден выступать в роли охранителя по отношению к явлениям, которые считает прогрессивными все культурное общество. Это парадокс с точки зрения марксистской логики: история идет вперед, попытки вернуть ее на старые рельсы во имя любых идеалов могут быть только преступным самообманом. И этот парадокс автор «Чего же ты хочешь?» явно чувствовал. Оттого само его письмо окрашено в ноты достоевского надрыва, подпольного выверта.
Это вытеснение, обреченное на провал: Кочетов знает, что его собственное место — в калейдоскопе политических химер, которые он изображает в своем романе, — выходцев из мрачного прошлого, точащих зубы на прекрасное будущее; они его зеркальные отражения. И чем заметнее сходство, тем с большей яростью он набрасывается на них.
Химерические создания страшны, если имеют в себе нечто от «настоящей» реальности, и таковы многие персонажи Кочетова. Чтобы разобраться с богемой 1960-х, он задействует еще одну традицию, тоже не слишком органичную соцреалистическому канону, — модернистский роман с ключом в духе вещей Вагинова, раннего Каверина и Ольги Форш.