Обстоятельства речи. Коммерсантъ-Weekend, 2007–2022
Шрифт:
По законам этого жанра многие из героев здесь легко узнаются. Художник Антонин Свешников, работающий в неорусском стиле на радость западным заказчикам, — Илья Глазунов. Юркий авангардист-почвенник Савва Богородицкий, собирающий лапти и пишущий ребусами, — курьезный сплав Андрея Вознесенского и Владимира Солоухина. Отвратительный марксист-ревизионист Бенито Спада — один из главных западных популяризаторов советского модернизма, итальянский литературовед Витторио Страда. Жанр романа с ключом обычно предполагает включенного наблюдателя — фигуру автора, чьими глазами мы видим этот вертеп. И он здесь есть — это писатель-сталинист Василий Петрович Булатов.
Понятно, что Булатов — автопортрет, но автопортрет необычный. Это единственный в романе персонаж, в котором нет изъяна. Он образец всех гражданских и человеческих добродетелей. Именно он разрешает все безвыходные ситуации. В отличие от самого Кочетова Василий Петрович — фигура невероятно влиятельная. О нем ежедневно пишут советские газеты и не умолкают западные голоса, его ненавидят и боятся за принципиальность и прямоту, его совета ищут сильные и слабые. Чем дальше, тем больше кажется, что именно против него, Булатова, направлены все махинации врагов советского строя.
В настоящей сталинской литературе таким персонажем мог быть только Сталин или его символический заменитель. Но никого похожего в вывихнутом мире 1960-х не было, и Кочетов изобразил в роли подобной полубожественной фигуры самого себя — занял пустующее место центра идеологии, единственного гаранта верности революции. Оставаться на этой сакральной территории в здравом рассудке было сложно. В какой-то момент начинает казаться, что автор романа сходит с ума прямо в процессе письма. Как всякий параноик, Кочетов не знает меры: повторяет ситуации, наворачивает круги, сгущает тучи, превращая формально реалистический текст в кошмарный галлюциноз.
По фрейдовскому закону этот бред приобретает отчетливо сексуальный оттенок. «Чего же ты хочешь?» написан с поразительным сладострастием. Количество постельных сцен и бесстыдного смакования женского тела тут превышает всякую меру даже для самого либерального романа, не говоря о книге, одна из задач которой — борьба против западного разврата за советскую любовь. В центре этого сексуального напряжения — Булатов. В него без памяти и без надежды влюбляется роковая красотка Ия. Решающим ударом по козням врагов становится шлепок по заднице, отвешенный им коварной славистке Порции. В этом мире пульсирующего страшного секса он выступает как дающий соблазну отпор.
Мир «Чего же ты хочешь?» — это мир тотального соблазна. Это соблазн красивой жизни и соблазн власти, соблазн подполья (преследующий любого настоящего большевика), соблазн постели и соблазн сложности — умной литературы, подрывающей надежную прямоту социалистического реализма. Кто-то должен был сказать всему этому «нет»: виски, джину и кампари, стриптизу и стихам Мандельштама. Но что можно противопоставить соблазнам — твердую правду? Ее уже не было. Было только воспоминание — заколоченная дача Сталина, к воротам которой Булатов приводит Ию в день их единственного свидания.
Кочетов держит круговую оборону, но, кажется, догадывается, что защищает пустоту: социалистический реализм утратил снимавшую все его противоречия историческую правоту и потерял всякую власть над реальностью; священные слова вроде диктатуры пролетариата превратились в бессильные заклинания.
Добро в романе Кочетова, конечно же, берет верх: враги изгнаны и посрамлены, достойные обретают счастье, другие — знание. Кризис разрешен, но гармония едва прикрывает бездну. На краю этой бездны стоит один человек — стареющий, тяжелобольной полуопальный писатель-сталинист — последний воин баталии, не выигранной и не проигранной, а просто вдруг ставшей неважной.
В конце 1960-х обычно видят эпоху торжества консерваторов над либералами, но Кочетов был непричастен к этой победе. Он оказался чужим почти для всех, и от диссидентских кухонь до коридоров ЦК его последняя книга вызывала брезгливые насмешки.
Эту брезгливость легко понять: в текстах, наполненных обвинениями известных людей в национальном и государственном предательстве, мы привыкли видеть циничный донос, попытку передела власти, и такой взгляд подсказывает удивительное сходство кочетовских фантазий с сегодняшней охотой на иностранных агентов. Но в случае автора «Чего же ты хочешь?» это не так. Он не был карьеристом и тем более циником. Сражавшийся с нонконформистами всех мастей, он сам был нонконформистом. Если отойти на несколько шагов от битв породившей его эпохи и взглянуть на кочетовский роман по возможности беспристрастно, в этой саморазоблачительной и самоубийственной книге видны настоящее отчаяние и особое трагикомическое достоинство.
Послевоенные преступления. Как Жан-Пьер Мельвиль сводил счеты со временем
(Зинаида Пронченко, 2022)
Жан-Пьер Мельвиль похоронен на самом большом кладбище Франции — Пантен. Здесь лежат — дивизион за дивизионом — либо сложившие голову на войне, либо вернувшиеся с нее героями. Пантен сильно отличается от Пер-Лашез или Монпарнаса, мест упокоения многих знаменитостей. Обстановка заметно строже, большинство могил в запустении, у войны в современной Европе, тем более в ее сердце — Париже, сегодня мало поклонников. Имена всех солдат известны, но им никто не приносит цветы, как Сартру или Джиму Моррисону. А про то, что здесь, как гласит латинская поговорка, «затихли шаги» крестного отца новой волны и героя Сопротивления Жан-Пьера Грумбаха с позывным Мельвиль, неведомо даже администрации. Могилу Мельвиля уже не найти. Может, потому, что у него не было ни детей, ни учеников, а все последователи вроде Квентина Тарантино, Джона Ву или Спайка Ли квартируют слишком далеко, за океаном.
На Пантен кажется, что война — перманентное состояние человечества, она, как и ее неразлучная спутница смерть, одновременно сеет хаос и дисциплинирует. Дебютный фильм Мельвиля «Молчание моря» (1947) по священному для каждого француза тех лет роману Веркора повествует о тишине, что сопутствует войне, — об особом сопротивлении, которое выражается в глухом молчании. Главные герои — дядя с племянницей, проживающие в сонной, занесенной снегом провинции, вынуждены предоставить кров немецкому офицеру Вернеру фон Эбреннаку. Типу восторженному, полному идеалов, впоследствии этот образ «просвещенного» нациста будет кочевать по мировой литературе и кинематографу, превратившись практически в канон. Из самых недавних примеров можно вспомнить «Благоволительниц» Джонатана Литтелла или «Рай» Андрея Кончаловского — и там и там утонченность вкусов убийцы подчеркивает тот печальный факт, что ни Шиллер, ни Каспар Давид Фридрих, ни тем более Шопенгауэр с Бетховеном не уберегли человека от дремлющего в нем зверя.
У Веркора единственным способом противостоять оккупации протагонисты полагают тишину: на протяжении недель они упорно отказываются разговаривать с агрессором — обсуждать с ним литературу и музыку, спорить на философские темы. Так в скорбном безмолвии проходят долгие зимние месяцы, а весной фон Эбреннак, наконец-то осознав, на чьей стороне он воюет, добровольцем уезжает на Восточный фронт. Это решение современного самурая, война как идеальное условие для суицида. Перед отъездом Эбреннак услышит первое и последнее слово из уст приютивших его помимо своей воли противников: «Прощайте». А на столе найдет записку с цитатой из Анатоля Франса: «Неподчинение преступному приказу — благородный поступок для солдата».