Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
Они мчались, и мимо мелькали пейзажи как картинки в слайдшоу. Какая-то приятная музыка продолжала сковывать пространство. Викки вальяжнее расположилась на кресле. Сальваторе уже начинал чувствовать подступающую тревогу, хотя пока еще не знал всей правды — предчувствие, если хотите.
— Когда я впервые увидела тебя там, у клуба, то поняла что людей в тебя привлекает. Это не дикость. Не красота, которой завидуют остальные мужчины. Это даже не сила… Дикость, красота, сила — это вообще, мне кажется, нечто вроде отвлекающего маневра. Ну, как красивая ассистентка
Мелодика ее голоса завораживала. Медленно и спокойно, плавно и неторопливо — эта красота голоса была подобна полотнам великих художников. Люди, обладающие красивой внешностью заставляют нас на них смотреть. Людей, обладающие красивым голосом заставляют нас их слушать. И вторые встречаются гораздо реже нежели первые.
— Не стоит петь мне дифирамбы, Вик, — пожал плечами он. — Давай сразу перейдем к делу.
Они въезжали в какой-то город. Фонари, стоящие одинокими гордыми павами, стали освещать ровную дорогу. Горящая приборная панель, звездная небо — это софиты их сцены. Единственные софита, которые вообще, может, появились в их жизни.
— Тебя надо добиваться, — продолжала Донован, — каждую секунду. И это своего рода как азарт. Вот почему люди вокруг тебя изнашиваются, Доберман. Ты — как серия сериала, которую все никак не получается досмотреть.
Сальваторе улыбнулся, откидываясь на спинку сиденья и обнажая белые и ровные зубы. Викки обратила внимание и на то, что улыбка у Деймона Сальваторе — такое же редкое явление, как и хорошее настроение.
— Недосмотренная серия? Ты серьезно?
— Вполне, — ответила девушка, оборачиваясь к мужчине всем корпусом.
Напиваться, шляться по ночным заведениям, одеваться, при этом полураздеваясь, — это не про нее. Вернее, это было бы не про нее еще несколько серий назад. Но теперь, теперь Елена видела в этом если не смысл, то стимул, по крайней мере. Голова ее болела от громкой музыки, а алкоголь неприятно царапал глотку, но все это было лишь как горькое послевкусие после снимающей боль таблетки.
Свет прожекторов сменялся быстро. Колорит ярких красок, ярких коктейлей — это рябило, это мелькало как двадцать пятые кадры, это мешало сконцентрироваться на общей картинке восприятия.
— Тут важны ощущения, — как бы в ответ на мысли девушки ответила Эйприл, подошедшая к Гилберт. — Даже не пытайся запомнить лиц. Просто чувствуй.
Они оказались не в центре, но в самой гуще толпы. Энергетика была бешенной — она вонзалась в твою душу, в тело, ядом поражала центральную нервную систему, смешивалась с кровью, и не оставалось уже и шанса на то, чтобы скромно посидеть в сторонке.
Энергетика была мощной, и Елена не могла не стать единым целым с этой пульсацией. Она ворвалась в открытый мир теней, она тут же стала такой же тенью. Тело мигом подстроилось под темп музыки, движения находились сами собой. И никто здесь не казался чужим.
Стефан и Эйприл были рядом. Они встречались, они были влюблены друг в друга, но не позволяли себе на людях никаких лишних действий. Это Елене понравилось.
Первая вылазка в клуб. Еще один декаденсирующий танец. Даб степ, врезающийся в сознание как дрель, был своего рода антидепрессантом. И Елена, такая порочная, отвратительная и мерзкая, на фоне этой музыки, на фоне остальных танцующих людей смотрелась шикарно, хоть и довольно-таки жалко.
Мальвина нашла-таки рамки своей сказки, из которой ее кто-то вырезал.
Сальваторе повернул руль вправо и съехал на обочину. Все бы ничего, но риторические вопросы — это то, ради чего стоит нажимать на тормоз, что бы не было до этого. Доберман заглушил мотор, потом развернулся к девушке.
— Повтори.
Она улыбнулась, выпрямляя позвоночник, зная ответы на все вопросы. Между прошлым и настоящем — разница в одну секунду, а на деле эта секунда может ранить сильнее, чем лезвия ножа. Внутреннее чувство шептало только одно — совпадений не бывает. Не в контексте его жизни, по крайней мере.
— Мне было двадцать три, когда меня изнасиловали. И самое страшное, что делу даже не дали ход. Закрыли за неимением улик.
Изнасилование — вот чего действительно не хватало в его пьесе. Фальшивое заявление Джоанны — лишь жалкая пародия на драматизм, но настоящее изнасилование (если оно действительно могло быть) — вот что прибавляет шарма к магии сегодняшней ночи.
— Меня откачала она, появившаяся из ниоткуда. Как ангел, сошедший с обложки какого-нибудь глянцевого журнала. Сошедший с небесного пантеона какой-нибудь мифологии. Она говорила, что знает мою боль, хотя на самом деле я так и не рассказала ей, что со мной произошло.
— Это все конечно трагично, Викки. Но какое это имеет отношение к моему заданному вопросу? — он старался быть не таким грубым и циничным, каким был с Еленой, например. Старался не быть таким хотя бы элементарно потому, что Викки обеспечивала неплохой заработок. Холодный расчет, ничего более. Расчет сейчас, как ни странно, обеспечивает более длительные отношения, чем самое искреннее чувство. Будь то ненависть или любовь.
— Я разделалась с тем ублюдком, Доберман, и позвонила ей в холодный августовский вечер. Она приехала как только смогла, помогла мне замести следы и избавиться от тела, по-прежнему не задавая никаких вопросов. И знаешь, иногда это лучшая поддержка.
— Слишком ты откровенная с первым встречным.
Показалось. Сальваторе вновь завел мотор. На мгновение ему показалось, что он увидел в Викки отражение себя: дикую, беспринципную, буйствующую. Но в действительности он нашел лишь одну из копий Елены Гилберт.
— Ее звали Джоанна.
Они провели в этом заведении около двух часов. Буйная музыка, алкоголь, бешеный темп — Елена окончательно теряла ощущение мира. Она развлекалась, отрывалась — да называйте как хотите, смысл-то все равно один и тот же остается. Стигматы затягивались с каждой минутой танцев, с каждым глотком алкоголя. Телу становилось жарко, а душа распахивалась, прося еще большего и большего забвения. Случай предоставлял такую возможность.