Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
Соммерс появилась спустя минуту. Взвинченная. Ошалевшая. И в ее взгляде были усталость, спонтанность и горечь. Стандартный взгляд для женщины, которой самой приходится плыть против течения.
— Где Елена? — прозвучал вопрос, без всякий стандартных: «Доброе утро» и тому подобного. Женщина ринулась к двери, но та была предусмотрительно заперта.
— Она спит, — спокойно ответил Сальваторе, сожалея, что не прихватил сигареты.
— Она пойдет со мной, — оповестила Дженна, оборачиваясь к Деймону и устремляя на него пронзительный взор. — Я не позволю больше оставаться ей в этой квартире.
Реакция на происходящее вполне объяснимая, и Доберман даже ожидал нечто похожего.
— Вы бы лучше
Женщина придвинулась к собеседнику еще ближе, внимательно вглядывалась в его глаза некоторое время, а потом сквозь зубы процедила:
— Мне нужна Елена. Верни мне мою племянницу.
Успокаивать еще одну потерпевшую Деймон не собирался, и было бы правильнее ответить просьбе, но у Сальваторе были причины для того, чтобы Елена осталась с ним. Во-первых, только так удастся рассчитаться с Тайлером и уйти в свободное плаванье. Во-вторых, закончить войну с самой Еленой и доказать ей ошибочность ее суждений, тем самым разбив ее сердце еще раз. И в-третьих, нужно было отвлечься от Джоанны. Можно было выделить и еще один фактор, который проявлялся только с наступлением ночи…
Но его Деймон предпочел не замечать.
Он засунул руки в карманы джинс, оперся о стену и стал коршуном защищать свою добычу.
— Хорошо, я открою вам дверь, Дженна, но вначале выслушайте меня очень внимательно и обдумайте мои слова прежде, чем переступить порог.
Энергетика Добермана была колоссальной. Отрицательной или положительной — не имело значения. Важно было другое: Сальваторе умел концентрировать внимание на себе. Из него вышел бы неплохой руководитель, политик или оратор, будь на то воля судьбы. Слушая этого человека, собеседник не мог сконцентрироваться ни на чем, кроме речей и эмоций Деймона Сальваторе. И Елена, и Джоа попались в ловушку чувств к этому человеку именно из-за его энергетики. И Соммерс не стала исключением.
— Самое уязвимое место человека — его семья. Я был на два года старше Елены, когда прыгнул в ту же пропасть, что и она. Разница состояла лишь в том, что я с детства привык к дерьмовым ситуациям, а она росла с комплексом принцессы, наивно верующей в то, что для нее уготовлена особенная судьба. Но жизнь одинакова для всех, неважно кто ты и кто твои родители.
Дженна хотела что-то возразить, но не смела. Сальваторе словно лишил ее дара речи.
— На тот момент я думал только о том, что станет легче, если найти выход душевной боли посредством физической. И каждый думает так же, Дженна. Для себя я нашел реализацию в драках и жестоких избиениях, Елена — в суициде. Человек становится особенно слабым, когда ему больше нечего терять. Когда его ничто не держит. И две попытки суицида вашей горячо любимой родственницы должны были вас в этом убедить…
Она, внемля каждому слову, почувствовала, что весь мир будто перестал существовать. Гипноз Сальваторе будто был реальным. Исчезло все, кроме воспоминаний о смерти сестры и отчаянии Елены.
— Сейчас дом для нее — поле для болезненных ассоциаций. Организм будет искать психологические защиты, а родные стены будут антикодами: будут разрушать те самые блоки. Смена обстановки и окружения — это первый шаг к исцелению. Это для начала. Следующее — состояние вакуума будет длиться не больше недели. Потому что появляется желание абстрагироваться и отвлечься от мрачных мыслей и кататонии. К тому же, Елена уже понемногу идет на контакт. По крайней мере, она говорит, что помнит меня, и иногда словно выныривает из потока. Если сейчас ее вернуть в прежнюю обстановку — все снова разрушится. И последнее. У вашей племянницы ко мне особые чувства, и я думаю, что именно благодаря им она и выкарабкается. Предвосхищая ваши мысли и вопросы, я сразу поясню: никаких интимных отношений у меня с ней не было и быть не может. Мы, скорее, соперники, нежели друзья или любовники. И никаких целей взять силой, изнасиловать или добиться внимания Елены я не преследую.
Что-то внутри шептало совсем другое. Особенно по вечерам. Сальваторе умел игнорировать совесть, голос разума или как оно там называется… Но собственная убедительность словно потеряла фундамент, хоть Дженна все еще была под впечатлением.
— Елена переключит весь свой негатив на меня, и ее эмоциям наконец-то найдется отток. Боль, разочарование, предательство — все это выльется ненавистью, и вся смола, которой наполнена ее душа сейчас, вытечет. Конечно, послевкусием останется опустошение и ощущение одиночества, но, по крайней мере, не будет уже отчаяния и желания наглотаться таблеток.
Он усмехнулся. Криво и неестественно, что тут же отталкивало и создавало неприятное впечатлением. Затем он достал ключи, открыл дверь и завершил свою речь:
— Все эти стадии мне знакомы, уж поверьте… Человек живуч, пока у него есть силы. Но порой сил просто не остается.
Он не стал сверлить женщину взглядом. Просто отошел, уселся на ступеньках и устремил взгляд в совершенно другую сторону. Каждому нужно время все обдумать.
Дженна стояла в дверях минуту, другую, третью. Она видела неправильность в том, что Елена живет в квартире чужого мужчины, так еще и с которым далеко не дружественные отношения…
НО:
Сальваторе нельзя было не поверить. Таким как он просто незачем лгать. Правда в лицо — вот в чем особенность людей его склада.
НО:
На аргументы Деймона не находилось ни одного контраргумента, и это также было решающим фактором.
Дженна развернулась и, пройдя мимо Сальваторе, ушла, не сказав ни слова.
4.
Уже ближе к вечеру того же дня Мередит помогла Бонни дойти до ванной, раздеться и погрузиться в теплую воду. Беннет не сразу приняла такую помощь, но в итоге пришлось согласиться.
Вода жгла места царапин и синяков, а еще медленно усыпляла дурманом и теплотой. Мередит сидела рядом, не задавая вопросов и не нарушая драгоценную тишину. А Бонни вновь погружалась в потоки своих мыслей.
Что важно для нормального стабильного душевного состояния — ощущение комфорта и уюта. А когда в последний раз Бонни чувствовала себя уютно? Съемная квартира, общежития, клубы и кабинеты колледжа не доставляли комфорта. Да и отчий дом что-то вмиг стал враждебным, хоть ни отец, ни мать больше не заостряли внимания на таком громком скандале столетней давности. Однако Бонни все равно чувствовала себя чужой и неприкаянной. Единственную помощь, которую девушка приняла от своего отца — материальную. Она проявлялась лишь в том, чтобы оплачивать съемную квартиру, — которую Бонни стала снимать чуть позже, — и коммунальные услуги. В остальном же Бонни избегала встреч с отцом, а его подарки выбрасывала, не распаковывая. На дни рождения и другие праздники отправляла сухие сообщения, а родителей навещала лишь раз в два-три месяца. На жизнь зарабатывала тем, что рисовала портреты на заказ.
И чувство уюта совсем потерялось из-за вечной погони от себя самой же. Тайлер поймал, посадил в клетку, заставляя на время остановить чокнутый бег и научиться уживаться с монстрами в душе. А теперь вот появился еще один — осознания дискомфорта и бесприютности.
— В конечном счете, мы все — скитальцы, — тихо промолвила девушка, вновь поддаваясь дурману вечера и желанию разговориться. — От одной пристани к другой, от другой — к третьей. Жизнь — поиск пристанища. Но никто его, как правило, не находит.