Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
И, не говоря ни слова, он повел ее в спальню.
Девушка устроилась в уютной и теплой постели. Ей показалось, что только сейчас она стала ощущать мир тактильно. Сальваторе включил ночник рядом с кроватью.
— Так не будет темно, — пояснил Деймон, стоя возле Елены.
— Спасибо, — прошептала она.
Сальваторе кивнул и развернулся в сторону, но почувствовал хватку руки девушки на своем запястье. Он развернулся медленно и неторопливо, опустил взгляд, обращая свое внимание на Елену.
— В последний раз, — прошептала она, закрывая глаза
Он сел рядом. Опять же — медленно, словно растягивая секунды. Им обоим больше не было куда бежать. Их бег остановился, отдался жуткой болью и бессилием. Пора начать привыкать к этому состоянию.
Елена держала его руку. Она медленно открыла глаза, посмотрела на Добермана и тихо прошептала:
— Останешься?
И он понял в этот момент один неоспоримый факт: он не может не исполнять просьбы — приказания? — этой девчонки. Не может, и сила воли тут не причем.
Сердце не позволяет.
— Конечно, Мальвина. Я же обещал…
Она убрала руку, плавно опустилась на простыни, не накрываясь и больше не пронзая своего врага взглядом. Кажется, она тоже поняла, что находится в надежных руках.
Сальваторе лег рядом, но обнимать в этот раз не стал. Уже было незачем. Девушка закрыла глаза, даже не меняя позы своего тела. Деймон же рассматривал эту загадочную девушку, приходя к выводу, что даже Хэрстедт в нем такого водоворота чувств не вызывала как Елена.
Просто вихрь в душе, сносящий все на своем пути: и предрассудки, и убеждения, и принципы…
И презрение.
====== Глава 19. Профессионалы ======
1.
Закончился шестой день пребывания Елены под опекой своего врага, вытащившего ее из пропасти. После вчерашнего срыва Елена вела себя адекватно: питалась по-прежнему плохо, но уже узнавала Сальваторе.
А еще она рисовала. Рисовала на альбомных листах простым карандашом. Один рисунок за другим — без остановки несколько часов. Искусство поглотило девушку, и вся чернота души Гилберт трансформировалась на бумагу. Стили лавировали: от импрессионизма к кубизму. Лавировали и сюжеты: от стройных тел девушек до натюрмортов. И лишь цветовая гамма оставалась прежней — черно-белая, размазанная, мрачная, темная…
Под вечер Деймон заглянул в спальню своей подопечной. Пол был усыпан листами бумаги, карандашными стружками… Вокруг — хаос, беспорядок, над которым гордо возвышается девушка, чьи руки от запястья до локтя испачканы карандашом. Казалось, что Гилберт ничего вокруг себя и не замечает.
Доберман вошел в комнату, поднял один рисунок… Он не разобрал сюжета, откинул лист и подошел к девушке. Сел рядом. Елена оторвалась от занятия, обратила быстрый взгляд на парня. У него дрожь по коже прошла, от этого взгляда. Что-то кошачье. Что-то хищное.
Что-то, что было свойственно прежней Елене, но что по-настоящему проявляться стало только сейчас. Едва уловимое, но такое значимое… Что-то, что прячется под маской страдания и безупречности.
Фальшивая сука.
Шатенка вновь сконцентрировалась на своем занятии. Она была по-своему прекрасна, по-своему ничтожна. И Доберман больше всего на свете сейчас желал свалить от этой девчонки куда подальше.
Но его остановил тот факт, что только благодаря этой трагедии, он наконец-то сможет поставить эту дрянь на место.
Сальваторе крепче сжал ручки спортивной сумки, которую принес с собой и демонстративно поставил эту сумку на рисунки девушки. Гилберт вздрогнула от неожиданности, но впадать в истерику снова не стала. Она вопросительно посмотрела на парня.
— Вещи моей бывшей, когда она еще не напоминала швабру… Выбери себе что-нибудь.
Елена не двигалась. Взгляд девушки был осознанным, и Гилберт в себе больше не замыкалась, но это не означало, что от депрессии и следа не осталось. Она все еще плакала, она все еще кричала по ночам, хоть уже и не так громко… Она все еще молчала, просила не выключать свет и быть рядом.
— Пора бы нам подышать свежим воздухом.
Гилберт вновь обратила на мужчину свой взгляд, от которого Добермана бросило в дрожь во второй раз.
— Это обязательно? — казалось, строптивость ее немного поубавилась. — Мне что-то не хочется…
— Собирайся, — сказал, как отрезал. — Покажу тебе, чем дышат люди моего класса… Ну, те, которым лишь бы крушить, ломать, калечить… Как ты там дальше говорила?
Он оскалился, потом поднялся и скрылся за дверями.
Елена злобно взглянула на дверь, а потом все-таки сконцентрировала свое внимание на сумке. Отбросив карандаши и бумагу, девушка поднялась, схватилась за поддон сумки и выпотрошила ее содержимое. Разноцветные шмотки покрыли почти половину кровати. Гилберт пренебрежительно их оглядела, потом неторопливо перебрала…
Она больше не хотела думать ни об отце, ни о матери. Шатенка усмехнулась, поднялась, стащила с себя растянутую футболку, а потом схватила первое, что попалась ей под руку.
Дизайнерские привычки вмиг дали о себе знать. И вскоре Гилберт стояла перед зеркалом, улыбаясь как парцеляновая кукла и думая о том, что теперь в ее сердце больше нет места для любви.
2.
Он увидел Елену уже в коридоре в наброшенном на плечи пальто, с засунутыми в карманы руками и в сапогах на невысоком каблуке. Растрепанные волосы ниспадали на плечи, завершая образ.
Ничего утонченного или изящного. Ничего женственного.
«Да эта сука мне одолжение делает!».
Но Сальваторе решил больше не срываться. Он открыл дверь, выпустил девушку, закрыл квартиру на несколько оборотов.
Когда они ехали в лифте, Елена прижалась к стене, смотря куда-то сквозь пространство. В прошлое ли, в настоящее или в будущее — Сальваторе не знал. Он думал только об одном: в этой девочке есть шарм. Бракованный, изуродованный, но все же шарм. И в этом заключается ее притягательность. Истинная красота только тогда достигает своего апогея, когда в ней присутствует хоть малая часть несовершенства или уродства.