Обвал
Шрифт:
— Лошадка при силах. Немцы, они хорошие технари, — сказал Лютов. — Только черт их наградил безжалостностью к другим народам! Будто уж и нельзя им жить в мире. Кретины! Сами же себя обескровливают, духовно калечат. «Хайль Гитлер!» — орут. Нашли забаву. Страшная эта забава!..
Он сел на мотоцикл, подъехал к скамейке и, сойдя на землю, сказал:
— Моя Варенька еще не окрепла, худенькая. Теперь у меня из головы не выходит мысль, как мне поднять Вареньку, обуть, одеть… — Он наклонился ко мне: — У нас будет ребенок… Остаться бы в живых. Никаких наград! Никаких других звездочек! Только бы вернуться к ней. Вареньку я очень полюбил. Дорогая моя, жди, жди! Варенька! И я вернусь… Только очень жди!
Я вернулся в редакцию на второй день вечером. Бугров сидел за пишущей машинкой.
— Одну минутку, — предупредил он меня. — Приказано выпустить листовку, вот заканчиваю.
Через минуту Бугров поставил точку, вызвал печатника, усатого сержанта:
— Митя, пятьсот экземпляров. Посыльные от частей ждут. Срочно!
— Есть! — сказал сержант и пулей вылетел из комнатушки.
— Ну что? — обратился ко мне Бугров. — Понабрался впечатлений?
— Послезавтра начнется, товарищ майор.
— Знаю! Но я не об этом. Опознал или не опознал Вульфа?
— Не имею права… Полковник Боков приказал держать язык за зубами…
Бугров кивнул и повел меня в столовую. Она была закрыта, но он уговорил дежурную официантку покормить нас. Когда мы поели и вышли на улицу, редактор сказал:
— На время боев я посылаю тебя в кравцовский полк.
— В полк майора Кутузова, — поправил я.
— Да, теперь Иллариона Михайловича Кутузова. Не распыляйся, сообщай о главном — факты, факты и еще раз факты. Чтобы и на страницах газеты кипело и горело… и, конечно, не бросайся, по старой привычке, в пекло. Мне нужны яркие материалы, а не твой личный героизм. Примечай поучительное, зовущее на подвиг… Впереди форты. Мы о них мало знаем… Но все же кое-что знаем…
Уже светало, и я сразу начал собираться. Бугров читал корректуру листовки. Вдруг он отложил работу и, подойдя ко мне, сказал:
— Значит, Ганс Вульф уже не тот?
— Не тот, товарищ майор…
— А-а, в том-то и дело! Это тоже наша победа, при этом величайшая! Ведь фашизм — это, прежде всего, обвал нравственности, обвал, под которым гибнет совесть и люди звереют, превращаются в грабителей и убийц… Ну собирайся! О лейтенанте Алешкине ты обязательно напиши…
Бои начались на третий день рано утром. Впереди, там, где располагалась оборона противника, образовался клубок огня, дыма и пыли. И там, в этом клубке, непрерывно ухало и взрывалось. И клубок этот ширился, раздувался во все стороны. И не лопался в своей оболочке, а все разбухал и разбухал.
Я сунулся на КП к майору Кутузову:
— Скажите, пожалуйста, кто первым?..
— Первым? А-а, это ты, — узнал он меня. — Твой бывший командир, лейтенант Алешкин.
— А еще? — Мне нужны были факты.
Кутузов послал меня к черту. Но тут же остыл:
— Кто еще первым, говоришь? Про то ты спроси у своего приятеля лейтенанта Лютова, он у меня действует в первом батальоне.
Командиру полка кто-то звонил. Кутузов взял трубку.
— Я самый! — закричал он в трубку. — Сейчас пришлю комсорга. Он вас враз поднимет. Ну?.. Дети, говоришь? С фаустпатронами? Возьми левее и жми дальше. — Кутузов положил трубку. — Ты куда? — спросил он меня. — Где комсорг? — окликнул майор своего ординарца, молоденького солдата, глазевшего в бинокль на поле боя.
— Да там же, — махнул рукой ординарец.
— А парторг?
— Тоже там, товарищ майор.
— Ах, наколбасит этот Алешкин.
— Да почему же? — спросил я у Кутузова.
— А-а, как будто не знаешь! Я бы и сам пооторвал всем головы в его положении. — Кутузов опять обратился ко мне: — Ты, значит, туда? — кивнул на шедшие в атаку батальоны.
— Да, в роту лейтенанта Алешкина.
Опять позвонили откуда-то.
— Слушаю, — ответил командир полка. — Ильин пробился, на его участке успех… Слушаюсь, товарищ Первый! — Он бросил трубку и потер непокорный чубчик. — Я же не фельдмаршал, а просто Кутузов. Ларька Кутузов! — И кивнул мне: — А может, ты заместо комсорга? В душу их мать! Детей бросили в бой. Кем, сволочи, прикрываются! Да когда же такое было!
— А что надо? — спросил я. — Говорите — я передам.
— Не передать, а повести роту в обход этих малолеток-фаустников. Сможешь? Выручи! Вот смотри! — развернул он передо мной карту. — Тут мины, но комсорг бы повел. И парторг повел бы… Да они в других ротах.
— Ладно, — сказал я, — пойду.
— Ты погоди. Вот этой лощиной можно обойти.
— Ладно.
— Смотри не кидайся на мины, а лощиной, понял? И материал для газеты прямо из-под огня.
Огня хватало повсюду — и там, и здесь. Ну знаете, как штормовое море — разлилось и горит. Ну и мысли такие: «Парторг повел бы. Комсорг повел бы. Через мины так через мины. И верно, водили. И верно, поднимали и взводы, и роты, и батальоны, и даже полки. Теперь моя очередь…»
И занесло меня со своими мыслями в натуральном понятии прямо в первую роту. Действительно, враг бьет из фаустпатронов. И густо садит: один наш танк горит, а пехотинцы жмутся в наспех отрытых окопах…
Пока я разглядывал да искал, где же Алешкин или хотя бы старший сержант Грива, ко мне подполз солдат Шнурков, а кликали его покороче: Шнурок. Так вот этот Шнурок сказал мне:
— Сейчас бросимся.
— Где лейтенант?
— В укрытии, вон там.
— Почему в укрытии?
— Так его не пущает этот самый похоронник, ну, Котлов. Понимаешь, бережет он лейтенанта, ровно сына родного. А тут еще эти дети, подростки. Слепые котята.
— А вот лощиной, в обход, — сказал я, готовый прокричать: «За мной!»
Но позвал лейтенант Алешкин. Тут и я побежал в обход, той самой лощиной, что показал на карте майор Кутузов.
Точно сказать не могу насчет мин, понатыканных в лощине, думал ли я о них, когда бежал, то падая, то вновь поднимаясь. Так уж оно, наверное, и было — не думал. И вообще ни о чем не думал — жал на все педали, и только. Пожалуй, и все таким же образом.
Зайдя во фланг, наши так жиманули на фаустников, что они, как бильярдные шары, рассыпались во все стороны, тычась то туда, то сюда, — наскакивали друг на друга и вновь разбегались с криком.