Обвал
Шрифт:
— Опустошаете коммерсанта господина Адема? У меня есть бутылка коньяку, поставить?
— Нет-нет! Это задержит, а дела торопят.
Но она все же поставила и, выпив одна маленькую рюмочку, показала на дверь спальни:
— Постель еще теплая…
Он резко оборвал ее:
— Ты докладывай! Я не могу допустить, чтобы еще одно покушение было совершено на фюрера! И в такое время, когда враг вторгся… А ты мне…
Хилли взяла себя в руки.
— Да, есть такой в форте, бывший капитан Вилли Фрейлих. Он поступил в конце декабря прошлого года и сразу был назначен бригадиром по модернизации одного каземата. В его бригаде четыре иностранца: русский, поляк, бельгиец, француз. Все — специалисты по бетону и арматуре…
— Хорошо! — сказал Теодор и налил себе рюмку. — Тот Вилли Фрейлих, который мне нужен, осужден за трусость перед врагом в Керчи в конце мая тысяча девятьсот сорок второго года. Был разжалован и послан в Пруссию на тяжелые работы. Установи, не был ли он связан с преступным делом графа фон дер Шуленбурга, бывшего посла в Москве… Какие бы ни были форты, хоть как ваш — «Стальные ворота», — они развалятся, не выдержат напора врага… Надо побольше истреблять! — воскликнул Теодор. На его одутловатом лице появились желваки. — Вот в чем наша сила, фрау Хилли. Деньги ты не жалей! Получишь еще. Деньгами кормится война…
Хилли чуть покраснела при этих словах. «Я ж верой и правдой… — пронеслось в ее голове. — Мой фюрер, ты, наверное, слышишь… Но я уже грешница, беру. Однако я готова пожертвовать собою во имя твоих великих дел, мой фюрер».
— Я не отступница! — воскликнула она. — Я готова на все, профессор…
— Хилли, ты Мюнхен хорошо знаешь?
— Я там работала два года в редакции…
— Отлично! И то, что работала, и то, что в редакции. Я на всякий случай назначаю тебе там место встречи у собора Фрауэнкирхе.
— Когда?
Он низко опустил голову:
— Это может произойти… произойти через год… Нет, нет… Значит, так: в последнее воскресенье тысяча девятьсот сорок шестого года, Мюнхен, у Фрауэнкирхе…
— Я запомню, господин профессор.
— Это мое счастливое воскресенье. Но подробности потом!
Теодор, не посмотрев на Хилли, вышел и умчался в «Зольдатштадт». Она подумала: «Неужели потребуется ему моя помощь? О Теодор, я на все готова!»
Она еще оставалась на месте, когда разразился шквальный обстрел форта, и ей пришлось убраться в каземат…
Шел второй день штурма форта «Стальные ворота», сидевшего гигантским железобетонным пауком под рощей возле пригородного поселка Понарт, за которым начинались улицы «Зольдатштадта». Штурмовые полки нашей дивизии то бросали к обводному каналу, огражденному высокими кирпичными стенами, то они пятились назад, к скопищу бетонных сараев, отбитых еще позавчера у гитлеровцев, оборонявших подходы к форту.
Наступила ночь, вся разорванная полыхающими отовсюду пожарами. Я лежал под короткой тенью, падающей от бетонной стены сарая. Ко мне подполз лейтенант Иван Лютов. Его вызывал на НП командир полка майор Кутузов.
— Ну что нового? Или все по-старому? — спросил я. — Будем сидеть да глядеть на рощу, откуда фриц смолит…
— Майор Кутузов сказал мне, что в соседней дивизии разведчики напали на склад с пороховыми бочками. Подожди-ка, айн момент! — Он ящерицей шмыгнул за угол сарая и минут через десять возвратился. — Есть пороховые бочки! Вот в этом сарае… Ура, Миколка! Сейчас бате доложу свой план. Позвоню от комбата Ильина, чего время тратить на беготню…
— Ванечка, возьми меня с собой, — попросился я.
Но он отмахнулся:
— Потом, после боя, писака!
Я направился в роту лейтенанта Алешкина, залегшую у самой кирпичной стены обводного канала. Алешкин тоже шикнул на меня, но я не ушел, остался. Начинался рассвет, вновь заговорила наша артиллерия. И вдруг — уже начинало развидняться — неподалеку, метрах, наверное, в шестидесяти от КП Алешкина, что-то сильно ухнуло, взорвалось, над головами прошуршали битые кирпичи.
— Это он! — воскликнул Алешкин. — Это Лютов взорвал стенку, значит, скоро начнется штурм…
Меня так и потянуло к месту взрыва.
Я увидел Лютова на перемычке через канал, образованной взрывом пороховой бочки, подложенной под высокую кирпичную стенку. Он стоял с гранатой в руке, полускрытый смрадным густым дымом. Били наши пушкари, но Лютов, заметя меня, перекричал надсадный гул артиллерии:
— Миколка, ты не лезь, дело серьезное!..
Я все же полез.
Он чуть не сбросил меня с перемычки:
— Не лезь! Не твое дело! У меня особое задание.
Уж когда мы оказались на той стороне и потом залегли неподалеку от левого фаса форта, в еще дымящейся воронке от упавшей бомбы, Лютов примирительно сказал:
— Ну ладно, возвратный путь тебе отрезан, вон как плотно садят и наши, и немцы из своего форта. Мне приказано проникнуть в крепость и потом, оценив обстановку, дать сигнал на штурм этого фаса.
На фоне левого, многоярусного фаса форта мы с Лютовым — как две маленькие песчинки против горы Эльбрус. Гора эта пыхала изо всех амбразур артиллерийским и пулеметным огнем.
— Ну зачем тебе-то лезть, редактор?..
— Чтобы увидеть и почувствовать.
— Вот газетчики! Аж жалко вас…
— Смотри, — показал я на самую нижнюю амбразуру с широко открытой пастью, — это угодил сюда наш снаряд. Так в эту дыру можно пролезть в каземат.
— Фу! Чего ж не пролезть, коль нужно, — подхватил Лютов. — Значит, так, я первый, ты за мной! Пехота-матушка рота, не зевать! Ушки на макушке!
Мы находились уже под стволом орудия, когда он дрогнул, раздался выстрел и снаряд полетел, оставляя за собой след вихря. Лютов тут же впился взглядом в наручные часы. Прошла минута, а он все не отрывался от часов. Потом еще прошло четыре минуты — выстрел повторился.