Обязан жить. Волчья ямаПовести
Шрифт:
Полковник долго смотрел на арестованных, переводя взгляд с одного на другого. У него начало дергаться веко.
— Уведите, — сказал он. — Всех. И этого, — полковник кивнул на Андрея. — Всех к чертовой матери! С моих глаз долой!
Андрей лежал на вонючей соломе в каменном мешке подвала гостиницы — навзничь, раскинув руки.
«Не проходит бесследно для человека близкое знакомство со смертью, — подумал он, — долго оттаивает похолодевшая душа. Как простоявший на зимнем ветру бревенчатый дом. Сначала мокнет на полу иней. Потом слезами исходит изморозь на оконных стеклах. Начинают потрескивать ожившие доски, В земляном накате на чердаке просыпаются зерна полыни, занесенные еще осенью. Только дом — это все уставшее оцепеневшее тело… Вот он снова стоит на краю обрыва. Под сапогами солдат хрустит трава, вминается в песок. Сосны цедят сквозь иглы ветер. Бьется об землю женщина, икая от ужаса. Кони ржут, чуя скорую кровь. И рои звезд, словно тысячи проколов в тот мир, где еще пылает солнце, грохочет нетронутая тишина, и белые облака поднимаются от подножья черного неба в бесконечность, как высокие горы пара… И вдруг — штыки, залп. Взрыв зеленого пламени. Кренится земля, раздирая ситцевое небо. Пылью осыпаются бутафорские звезды. И все несется навстречу громадным горящим комом — весь мир, в огне и пепле. А потом медленно приходить в себя, врастая в жизнь, как обрубленный корень ивы в мокрый береговой ил. Неторопливо оживать, заново узнавать себя. Перемежая тяжелый, с провалами, сон долгими часами молчаливых разговоров с самим собою.
Может быть, еще останусь жить… Еще на много лет. Главное — продержаться, не выдать себя неосторожным словом, жестом. Не притворяться, а быть тем, другим человеком… Уже светает. Скоро за мной придут. Солома пахнет человеческим потом, гнилой и сухой травой. Они не учли этого — бросили ее в камеру, затоптали грязными сапогами, но запах вольного поля живет среди камней. В нем дым костра, сочный хруст косы, память о гнезде жаворонка в ложбинке между двух мохнатых кочек…»
От звенящей птичьей песни из детства память идет к пыльным городским мостовым. Сплетаются, накладываются друг на друга дороги, раздвинутой пятерней уходят в разные стороны. Ноги истерты портянками. Конский храп. Облитые карболкой теплушки. Наташа… Ее любовь…
Он спит, уткнувшись лицом в вонючую солому. На осклизлых стенах камеры первый рассвет стекает с кирпичей по зеленой пленке гнилой плесени. На параше сидит крыса и принюхивается к тишине, в которой только для спящего в углу человека заливается все тот же жаворонок, ветер несет перекати-поле, призывно ржут застоявшиеся кони, и друзья-товарищи в скрипящих кожанках греют ладонями медные эфесы клинков, отбитых этой ночью по-крестьянски на обломках оселков верными ординарцами, словно косы перед выходом в утренний луг…
Утром Андрей забарабанил кулаками в дверь. Он решительно потребовал, чтобы его провели к полковнику. Через некоторое время в подвал спустился дежурный офицер.
— Мне надо срочно видеть господина Пясецкого, — сказал Андрей. — Я должен ему сообщить… Только одному полковнику! Важнейшее дело!
— Следуйте за мной, — коротко проговорил офицер.
В кабинете полковника были сдвинуты с окон все шторы. В раскрытых створках рам виднелся утренний город. Солнце лежало на ковре, отчего узоры казались особенно яркими и пестрыми. В его дымных лучах плавали медовые пылинки. Во дворе стояла свежая утренняя тишина. На подоконнике прыгали воробьи, с азартом выклевывали из трещин дерева крошки хлеба, насыпанные полковником, который внимательно, с серьезным лицом, наблюдал за суетой пернатого народца. Фиолетов сидел у стола, он даже не повернулся в сторону вошедшего Андрея.
— Ты что-то хотел сообщить? — спросил полковник.
— Совершенно точно, — громко произнес Андрей. — Я знаю, кто убил Забулдыгу!
— Вот как? — удивленно сказал полковник и, поставив локти на стол, положил подбородок на скрещенные пальцы.
— Не искушай судьбу, Блондин, — устало сказал Фиолетов. — Побойся бога.
— Знаешь точно? — сощурился полковник.
— Больше никто не мог… Он, гад!! Точно!!
— Кто именно? — с равнодушным видом задал вопрос полковник. — Фамилия? Адрес?
— Вот этого не знаю, — нахмурился Андрей. — Что мне неизвестно, то неизвестно, врать напрасно не буду. А убил Забулдыгу Джентльмен!
— Зачем? — полковник расцепил пальцы и чуть развел их в стороны, выражая недоумение.
— А чтоб обогатиться! — зло бросил Андрей — Деньгу нажить! Надоело, видать, нищим ходить! Да и время такое — воровством не проживешь!
— А убийством? — ухмыльнулся Фиолетов.
— Я ж вам, господин полковник, тогда не во всем признался, — продолжал Андрей. — Страшно было рассказывать все до конца. Да не поверили бы вы мне ни за что на свете. Я сейчас вот говорю, а у самого сердце от страха замирает: вдруг не поверите!! Господи…
— Хватит причитать, — оборвал полковник.
— Ведь как тогда произошло, когда Забулдыга появился? Он мне и Джентльмену что предложил? Да невероятное преступление! Да разве человеческую жизнь за деньги…
— Уведите его в подвал, — сердито сказал полковник. — Он мне надоел.
— Господин полковник! — почти закричал Андрей. — Дослушайте, ради бога! Забулдыга нам тогда сообщил… Мол, убил человека… Случайно… Открыл дверь, вошел, а тот в кресле сидит. Ну и стукнул ломиком. А у того человека альбомчик оказался. И снимочки там не простые. На извороте адресок и фамилия. Все они коммунисты. Смекаете, что за человек?
Полковник и Фиолетов молча уставились на Андрея, боясь остановить его вопросом.
— Вот и задумал Забулдыга торговлю людьми устроить. Ведь за каждого коммуниста восемь тысяч! Так газеты сулят, видел собственными глазами! Можно сказать, по этой причине и я у вас оказался, только мне не повезло.
— Забулдыге тоже, — не выдержал Фиолетов и замолк под взглядом полковника.
— Значит, — Андрей ближе наклонился к полковнику, — посылает Забулдыга фотокарточки, а вы ему в тайник денежки. Я эти денежки в зубы и к Забулдыге. Там этих снимочков — триста штук! Это же два миллиона четыреста тысяч рублей!!
— Кто убил Забулдыгу? — тихо спросил полковник. — Повтори!
— Джентльмен!
— Почему?
— А захотелось ему два миллиона и четыреста тысяч! Забулдыгу убил и повесил. Дом поджег. Остался я единственным человеком, который обо всем знает и при любом случае может продать его вместе с потрохами. Я ж его изучил как облупленного. Так перед глазами и стоит, гад. Вижу каждую его приметку. Издалека по походке определю!
— Ты тогда был с ним? — безразличным голосом спросил Фиолетов.
— Я к вам побежал, — от волнения Андрей даже приподнялся на стуле, — а он к нему! Забулдыга нам обоим назначил свидание на пять часов, а Джентльмен, видать, пришел в четыре. Смекаете? Он тут его и кончил.
— Альбом? — напомнил полковник.
— У него! — уверенно сказал Андрей. — Джентльмен человек торговый. Он сразу понял свою выгоду. А меня захотел с дороги убрать, как единственного свидетеля. Это он, точно, господин полковник. Его волчья повадка! Второй-то — Неудачник, мелкая шпана, как нитка за иголкой, одно слово, дурак, на такое дело не способный. А Джентльмен парень фартовый!