Обязан жить. Волчья ямаПовести
Шрифт:
Глоба без труда нашел табачную лавку на Московской улице. Хозяин, выслушав Тихона, долго с сомнением оглядывал стоящего перед ним незнакомого человека в коротком пальтишке и кепке с квадратным козырьком. Возможно, он и не верил тому, что говорил этот гражданин, но тяжелый, с никелированными замками портфель явно наводил владельца лавки на какие-то тревожные воспоминания. Он осторожным движением придвинул к Глобе коробку дорогих папирос, раскрыл ее, захрустев серебряной бумагой.
— Угощайтесь, прошу вас… Фининспекция? Запара? Но, простите, какое он имеет ко всему этому отношение? Ах, вы не в отношении моего патента? У Запары хутор? И налоги… Господи, кто бы мог знать! Наталья!
Голос хозяина пророкотал на всю лавку. Из низкой задней двери вышла босая женщина в мокром переднике, волосы спадали на худое лицо.
— Проведи к своему отцу! — приказал хозяин, высокомерно усмехаясь. — Экие дела! Хутора имеют, а налоги Советской власти не платят… Рас-с-спустились! Тоже мне хозяева-а, прости господи.
Запара сидел в комнатушке под деревянной лестницей. Был он хлипкого сложения, невзрачен, с бегающими глазами и дрожащими пальцами, в которых держал блестящую трубочку для набивания папирос. Стол перед ним был весь усыпан табаком. Распечатанные пачки валялись под левой рукой. Справа ровными штабелями высились готовые папиросы. Воздух был пропитан запахом табачной пыли.
Неожиданный приход фининспектора потряс Запару, он никак не мог взять в толк, что от него требуется. Он ничего не понимал, сбивался на ответах, забывал только что сказанное, а руки его в это время словно бы жили отдельно от их владельца — они лихорадочно хватали из пачки волокнистый табак, уминали в раскрытую жестяную трубку, защелкивали обе створки, надевали на нее бумажную гильзу и одним движением деревянного поршня-палочки выталкивали на стол набитую папиросу. Глаза не видели, что делали руки, неуклюжие пальцы старого крестьянина рвали папиросную бумагу, крошили табак — на стол падали уродливые, полупустые, с надорванными краями папиросины.
— Что вам от меня надо?! Ну что?! — то и дело горестно восклицал Запара. — Хутор?! Да нехай вин сгорыть! Остобисило жыты так… Отдаю его за бесценок! Какие еще налоги?!
— Да вы успокойтесь, — пытался наладить разговор Глеба. — Почему вы так волнуетесь? Разве что с вами случилось? Налоги надо платить, тут ничего не поделаешь. А у вас за полгода… Бросили хутор на произвол судьбы. Какой же вы хозяин?
— А вы там были? — вдруг прорезался неожиданный интерес, и Запара даже забыл о папиросах, положил локти на стол, развалив весь аккуратно сложенный штабель белоснежных палочек.
— Конечно! Дверь сорвана с петель, стекол в окнах нет. Собака убита.
— Вбыта, — прошептал Запра. — Какие звери, господи…
— Собаку, значит, вы не убивали? — недоверчиво спросил Глоба.
— Может, и я, — пробормотал Запара.
— Уж это могли бы знать наверняка, — ворчливо проговорил Глоба.
— Запамятовал, — опустил голову Запара. — Голова кругом… Все ж таки, я в том хуторе всю жизнь пробедовал… И покинул на произвол.
Он бормотал жалобным голосом, подшмыгивая насморочным носом, со слезами на глазах, но Глоба видел, как он изредка кидает на него злые взгляды — он чувствовал, что старик говорит неправду. Казалось бы, Тихон о Запаре знал все. Перед тем, как ехать к нему, он собрал все сведения, которые можно было достать в уезде.
Да, Запара на самом деле бедствовал в этом хуторе. Распаханной земли было мало — хватало только на огород: картошка, огурцы… Жил пасекой — качал мед, продавал его. Жена бросила его еще в молодости, осточертела, видно, ей отшельническая жизнь, ушла с каким-то бродяжкой, оставив за руках мужа малолетнюю дочь. Дочь выросла — подалась в город на веселые и легкие хлеба. В гражданскую войну тот хутор горел. Какой-то дезертир, может, прятался в стогу сена, неосторожно бросил цигарку — огонь полыхнул над хатой. Старик поднимал хутор из головешек горбом да руками. Построил хату так-сяк, последние гроши отдал наемным плотникам.
В той хате каждая половица была сделана его руками. И крышу он сам стлал, острым обломком косы равняя соломенный свес над земляной завалинкой… Такой хозяин просто от нечего делать свою хату не бросит, не оставит среди леса гнить под осенними дождями. У такого попробуй ее отнять силой — он вцепится в двери намертво, не оторвешь. А тут кинул — как от потопа бежал… А не связано ли это с появлением в лесу деревянного креста?
— Новый хозяин платить за вас налоги отказывается, — сказал Глоба, для весомости заглядывая в какие-то бумаги. — А без квитанции об уплате вы продавать хутор не имеете права.
— Так что же делать? — в отчаянии спросил Запара. — Мне деньги нужны.
— Придется вам туда поехать, — холодно произнес Глоба. — На месте все уточним.
— Да ни за что! — закричал старик. — Гори оно все пламенем!
— Что за крест там стоит? — вдруг спросил Глоба, не сводя глаз со старика. На его лице отразилось глубокое недоумение, он смотрел на Тихона, приоткрыв рот:
— Хрест?! Ото щось новое… Хрест.
И вдруг, как громом пораженный, опустил голову на ладони. Зашептал точно в беспамятстве:
— Хрест… Значит, убита. Хрест! Прости господи, душу грешную… Робыв, не ведая, що роблю…
Глоба подождал, пока он немного успокоится, и пододвинул ближе к столу свою табуретку. Он достал из кармана удостоверение и положил его перед стариком. Сказал, нахмурив брови:
— Видать, вы не очень привыкли обманывать. Я из милиции… Читайте, гражданин Запара. Вот мой документ. Вы грамотный?
И тут старик заплакал — упал лицом на стол и начал перекатывать голову со щеки на щеку, забивая мокрую кожу рассыпанным табаком. Лысая макушка блестела, как запотевшее стекло. Костлявые плечи вздрагивали от рыданий. Глоба сидел напротив, терпеливо ожидая, когда он затихнет, Тихон уже понимал, сейчас старик расскажет все — в его кашляющих стенаниях было и надрывающее душу отчаяние, и жгучие слезы облегчения, он как бы смирялся с тем, что должно произойти, в последнем судорожном плаче освобождаясь от того, что мучило его не один день.
Наконец Запара замолк, подолом рубахи вытер лицо и посмотрел на Глобу тихими, точно просветленными глазами.
— Значит, нашли таки… Ну спрашивайте, все скажу. Собаку не я убил, то верно…
— Начинайте по порядку, — Глоба забрал удостоверение. — Как там все получилось?
— Только сейчас понимаю, что жил я до той ночи, великих забот не ведая, — вздохнул старик. — Та ночь, как ножом отрезала прежнюю жизнь. Дило так було…
…Запара проснулся среди ночи — лаяла собака. Он торопливо оделся и нащупал у двери старинный дробовик, заряженный патроном с рублеными гвоздями. Еще от деда он получил это древнее ружье с треснувшим ложем, перетянутым медной проволокой, и длинным стволом. Не раз за эти годы кто-то пытался ограбить пасеку, но Запара отгонял их гулкими выстрелами из дробовика — он ухал в ночи, словно пушка. А может, ему просто казалось, что хотят обворовать пасеку, чащоба кругом густая, зверья много, собака чует тяжелый дух — вот и рвется с цепи.