Обязан жить. Волчья ямаПовести
Шрифт:
— Бешеная скорость! — закричал он в мальчишеском азарте.
— Сорок километров в час, — с гордостью откликнулся шофер.
Потянулся длинный кирпичный забор, за которым стояли заводские трубы и виднелись покатые крыши цехов с выбитыми стеклами фонарей. Паровозостроительный лежал на окраине города — хаотическая паутина железнодорожных путей, туго оплетших своими кольцами приземистые здания, бетонные платформы и дощатые складские помещения. На рельсах ржавели остовы локомотивов и опрокинутые тендеры с рваными, словно они из картона, железными боками. Запустением дышали просевшие улицы с обвалившимися чугунными решетками ливнестоков, в настоянных на ржавчине и угольной пыли темных лужах гнили листья, нападавшие с дуплистых деревьев.
— Узнаешь свой родной дом? — спросил Рагоза, поворачиваясь к Глобе. — Мне надо поговорить с народом, там у них заварушка случилась — бросили работу.
— Забастовали? — удивился Тихон.
— Да нет, — нехотя проговорил Рагоза. — На некоторых заводах стали заработную плату выдавать продукцией завода. Есть такое решение…
— А что с ней делать?
— Не говори, — возразил Рагоза. — Вот чугунолитейный работает чугуны. Такие чугуны, что на базаре их с руками отрывают. А что делать? Нет денег в казне заводской. Механический кует топоры и косы. Товар нарасхват! Какой-то умник решил и паровозников перевести на такую систему. Месяц кончился — пришел час расплаты. Чем ты с ними рассчитаешься? Выпустили из цехов три паровоза! Три! Гордость душу забивает… А чем платить? Локомотивы распилить на две тысячи кусков и выдать каждому по железке? Это, брат, такая дурость! Либо продуманное вредительство. Рабочие разошлись по домам, проклиная все на свете. А на утро половина их не явилась на работу.
— А сейчас?
— Вчера выплатили деньгами. Утихло. Но хочу поговорить в клепальном цехе. Ты там работал? Они шумели больше всех. Да оно и понятно — работа адова.
Тем временем они уже шагали к цеху, из ворот которых тянуло горелым углем; когда вошли туда, под темные решетчатые своды, увидели в едкой пелене сизого дыма громадные паровозные котлы. Там и тут в металлических «шарманках» пламенел раскаленный кокс, раздуваемый ножными мехами. Рабочие выхватывали щипцами из жара огненно-яркие заклепки, похожие на красные грибы, и вставляли их в отверстия, простроченные в гнутых стальных листах. В глубине котла начинал гулко стучать молот, а снаружи, широко расставив ноги, подручный держал ту заклепку, принимая на себя ухающие удары клепальщика. Он содрогался от каждого шлепка клепального молотка, в его лицо летела окалина, гром железа разрывал барабанные перепонки. Недаром на заводе прозвище здешним было «глухари». В грохоте листовой стали, окруженные пылающими циклопьими глазами раскаленных «шарманок» с горящим коксом, они разговаривали жестами, понимая друг друга по малейшему движению.
— Я прикреплен сюда, партийное поручение, — сказал Рагоза, привычно огибая навалы холодных заклепок и горы угля. — Ты выступишь?
— Да вы что? — ужаснулся Глоба.
Шум и грохот начали медленно затихать. Серым пеплом подернулся кокс в переносных горнах. Люди стекались к воротам, где было светлее, где легче дышалось под сквозным ветром, рассаживались на ящиках и грудах железных обрезков. В наступившей тишине стало слышно чириканье воробьев под закопченными сводами цеха.
Рагоза спросил, чуть напрягая голос:
— Ну что — с вами сполна рассчитались, товарищи?
Послышались ответы, то веселые с шутками, то раздраженно-злые. Кто-то поднялся с паровозной тележки и закричал, размахивая руками.
— Поиздевались! Над рабочим классом! В грош не ставите! Сами зажирели-и!
— Да уж куда там, — усмехнулся Рагоза, тронув пальцами запавшие от худобы щеки, и среди рабочих прошел смешок.
— Будем считать инцидент исчерпанным, — сказал Рагоза. — Тем, кто попытался нас настроить против Советской власти, даром это не пройдет… Тут уж поверьте мне. Больше такого не повторится!
— А Советскую власть саму надо спасать, — сердито проговорил старый клепальщик с черным от сажи лицом. — Вот-вот нэпманы ее сожрут без остатка!
— Ну уж не-е-ет! — гневно бросил Рагоза. — Новая экономическая политика ничего существенного не изменила в государственном строе Советской России! И не изменит никогда! До тех пор, пока власть находится в руках рабочих. А то, что это так, уже ни у кого не вызывает сомнения! Даже у самых отъявленных контрреволюционеров! Или, может, кто тут в том не уверен?
Встретив сочувственное молчание, Рагоза продолжал, уже немного успокоившись:
— Главное для нас теперь что? — немедленно улучшить положение рабочих и крестьян. От этого зависит все — продналог, развитие оборота земледелия с промышленностью… Капитализм нам не страшен. Мы держим в своих руках власть, транспорт и крупную промышленность.
— А у Шиманского на табачной фабрике больше платят, — перебил чей-то язвительный голос. — А уж какой буржуй!
— Врешь! — повернулся к нему Рагоза. — Не больше!
— Ну столько же… Так ведь буржуй!
— Вот именно! Согласен! Но он же, тот Шиманский, прибыль гребет себе в карман. Дает ли он рабочим бесплатные отпуска? Молчишь! Думает он о безопасности своих рабочих, когда они час за часом дуреют от табачной пыли у станков, которые давным-давно надо бы списать в утиль, потому что они пальцы отхватывают с таким же остервенением, как и папиросный картон?! А калек он обеспечивает пожизненной государственной пенсией? Дудки!
— Зато вещи у них красивее наших, — возразил тот же голос. — Бывает, нашу вещь возьмешь в руки — плюнуть хочется! А у них качество! И потом… В убыток себе не работают. Говоришь: прибыль гребет в карман… Так то ж прибыль! А мы горбим, а все в заводской кассе мыши гнезда вьют. Вот и ответь, начальник!
— Вот тут ты, товарищ, ударил в самую точку, — хмуро согласился Рагоза. — Поцелил точно. Что тебе сказать? Ты вспомни, браток. Как мы начинали революцию? Поначалу, чего там греха таить, никудышние мы были солдаты. Сколько пороху даром пожгли, снарядов и пуль пораскидали понапрасну! А потом что получилось? С той стороны у беляков самолеты, пушки страшенных калибров, а потом уже и вообще, не дай бог, бронированные чудовища еще невиданные — танки! И мы все это — к чертовой матери с нашей земли. Поднаучились. Окрепли в кости. Весь мир поразился!
— Ты, начальник, назад-то не вспоминай, — насмешливо перебили Рагозу. — Мы там и сами были… Буржуй лезет из всех нор — доколь так будет? Где грань дозволенного ему? И какой нэпманам укорот?
— Я понимаю, о чем вы сейчас, — кивнул головой Рагоза. — Это для меня не новость… Многие сейчас говорят о нас, коммунистах: люди вы хорошие… Планы у вас замечательные, да только дело, за которое вы взялись, хозяйствование, вы ни черта не знаете! Так говорят?! Мол… Буржуй хоть нас и грабил, наживался на прибылях, но хозяином был неплохим. А у вас все из рук валится. Все забюрократили. Экономике вы не обучены. Торговать не умеете. Поднимать из разрухи промышленность, создавать прибыльные производства — это вам не на коне скакать с клинком в руке под пушечные выстрелы. На ура тут не возьмешь…