Обыкновенная любовь

Попова Анна Ростиславовна

– Я думал, что имею дело с взрослым, ответственным человеком, – сухо, с расстановкой проговорил он, чтобы не выдать растерянности. – Но если… если это можно исправить, я, конечно же, помогу деньгами…

Он вдруг понял, что почти слово в слово повторяет реплику злодея из сериала, которым его ежевечерне пытает Настасья.

– Исправить? Боже мой, Игорь, о чем ты говоришь? Это же такое счастье!

– В таком случае, хочу напомнить… – в конце коридора, как назло, замаячила знакомая фигура шефа. Игорь откашлялся, – … я должен напомнить об условиях договора.

– Не беспокойся, Игорь. Я понимаю. Всё в порядке.

– Да, я полагаю, в данном случае это наилучшая формулировка – по соглашению сторон…

Первые несколько дней Игорь был сам не свой – не мог поверить, что Маргаритка так легко отпустила его. Потом Настасья разыграла совершенно безобразную сцену из-за того, что дома не оказалось ни куска хлеба, и Игорь, сам того не ожидая,

выдал:

– Думаешь, на тебе свет клином сошелся? Да таких, как ты, – пруд пруди!

Сказал – и испугался.

А Настасья вдруг сникла, предложила вкрадчиво:

– А давай поужинаем в ресторане?

На следующий день они подали заявление, через месяц сочетались браком, через год родился сын, торжественно наречённый модным именем Даниил. Даниил Игоревич Лозинский, живой символ успеха и благополучия.

А еще через год Игорь случайно встретил на улице Маргаритку, ведущую за руку малыша в темно-синем комбинезончике.

Маргаритка улыбнулась своей обычной спокойной улыбкой.

– Познакомься, Игорь, это Данечка. Данечка. Судьбою мне данный… – и пошла своей дорогой, приноравливая свой шаг к шажкам малыша.

– Ты задержался на полчаса, – встретила супруга Настасья. – С Данечкой давно гулять пора!

И они отправились гулять, Настасья катила перед собой коляску, жизнь продвигала их – всех троих – по накатанной колее.

Время от времени он вспоминал, что под другой крышей растет ещё один Данечка. То ли шутка Судьбы, то ли её дар. И отрешенно думал: а какое у того, у другого, отчество?

Вечное

Анна Попова

Годовщина

Были на кладбище. Фразы – уже скудей,паузы – глубже. Ветер суров и дик.Белую крошку рассыпал февральский деньсолью на красные раны моих гвоздик.Вон забегаловка, выпьем и подымим…Оледенелые, в тусклом тепле сидим.Взяли поллитру, не пьянствовать – на помин.Мы-то вдвоём, только Сашка теперь один.Пойла безвкусно-тёплого нацедив,выпьем за Сашку. Вспомним, как той зимой.Да, годовщина – это наш рецидив,это горячая точка нашей прямой…Димка скривился: не водка, а так, бурда.Глухо, увесисто глыбы-слова кладёт:«Дома – почти такой же, как он тогда,а позови «за Родину» – не пойдёт».…Ленкины розы иней припорошил:Ленка приходит утром, без нас, одна,может, ей где-то чудится – Сашка жив.Знаешь, давай за Ленку, давай до дна,Ленка не замужем, вся сожжена дотла.Знаешь, порвал бы гадов, ну что творят…Димка, ты помнишь, какая она была?!Пава-лебёдушка – так у нас говорят,всё, отлетался лебедь, теперь лежит.Острый комочек боли сожму в горсти.… Пьяная девка просит: «Алё, мужик,слушай, не жмись и водочкой угости»,стужа за окнами стонет, белым-бела,мается, на виски мои надавив…Что, за любовь, по третьей? У них была.Та, лебединая, с выстрелом на двоих.

Пока не простишь

Ну где ж ты, ангел мой? где ты есть?!Довольно со мной возни.Вот видишь – улица, дом, подъезд,Возьми отсюда, возьми…Ответное слово – камень – праща —Не больно – удар во тьму…«Ещё не всё. Научись прощать.Пока не простишь – не возьму».Мальчишеский голос уныл и чист,Плывёт в белёсом дыму.Мне плохо, постой, не могу…– Учись.Пока не простишь, не возьму.– Друзей-завистников, гневных чад,Пригретых в моём дому?!Послушай… а стоит их прощать?!– Пока не простишь, не возьму.Простить – вот этих, забывших стыд,Продавшихся по уму?!Давай, их кто-то другой простит!– Прости. А то не возьму.Хулителей… песни, стишка, стежкаСудьбы моей – почему?!Подругу, что била исподтишка…– Прости. А то не возьму.А как ты хотела-то? Смерть – не щит,Накрыла – и быть по сему?Но саночки в гору тебе тащить!Прости. А то не возьму.– А тот, далёкий… дальше светил,А крест мой, ноша из нош,Ты знаешь…– Да. Он давно простил.И ждёт, пока ты уснёшь,И стол накрыт, и свечи горят,Как в раннюю ту весну.Прости напоследок: он будет рад…Прости. А то не возьму.– О да, я иду – скольжу под откос,И ветер – холодный щуп…Беспамятство. Тени. Беда. Наркоз.Возьми! А то не прощу…

Елена Яворская

Монолог королевы

По галереям чувств, по лестницам сомнений,по будуарам тайн, по закоулкам лжииду себе, бреду, считаю этажи.Мой государь! Вокруг – паяцы и пажи.Ах, если бы мне стать чуть-чуть посовременней,шута короновать, сказать ему – верши!Ах, если сосчитать прибытки и потери,корону променять на латаный колпак…Я – в мерзком колпаке.Я – прошлое.Я – прах.Глумливый старый шут – на троне и в постели.Поди-ка разбери, кто умный, кто дурак.Мой государь, мой друг! Того ли мы хотели?!Не возвести дворец моленьем и хотеньем,Лишившись головы, корону не сберечь.Идут себе, бредут по залам чьи-то тени.На траурных крылах летит с чужбины смерч.

Тётка

Диана называет её тётушкой. Эвелина – тётенькой. Серёжа – тёть Клавой. А Ваня – тёткой.

Вообще-то она приходится им двоюродной бабушкой, но все они с детства переняли у родителей – тётя да тётя.

В девяносто втором отравился денатуратом Витя, отец Серёжи и Вани. Тётка и через год, и через два не могла говорить о непутёвом племяше без слёз. Винила во всём себя: надо было ему в тот злополучный день дать денег на бутылку, так ведь нет, начала стыдить, дура старая, – у тебя, дескать, сыновья растут, какой им пример? Какой там пример! Отчим вот тоже пьёт, да ещё и Ирку за собой потянул. Слава Богу, ребята уже взрослые, у обоих головы на плечах, не пьют, Серёженька и не курит даже, не то что Ванька – смолит одну за одной. Хотела сказать, да что толку, кто ж послушает?

Ни Витька, ни Надька не слушали…

В девяносто восьмом Надька, мать Дианы и Эвелины, в одоча-сье собрала чемоданы и пустилась в погоню за уходящей молодостью. Тётка пыталась увещевать: дочки ведь молодюсенькие, как им без мамы-то?

– Эвелине двадцатый год, не сегодня-завтра замуж выскочит, а ты все о ней, как о ребенке, – Надька сморщила носик, что означало предпоследнюю степень возмущения. – А Диана в этом году школу заканчивает. Вот увидишь, им без меня только лучше будет – квартира свободна, никто не ворчит.

– То-то и оно, что без присмотра, а в головах ветер ещё.

– Да откуда тебе знать! – тоненько вскрикнула Надька, стекла в оконной раме задребезжали. Последняя степень. – У тебя ж детей никогда не было! И мужа не было! Ты не знаешь, что это такое, когда тебе двадцать два, муж уходит от тебя к тридцатилетней, а у тебя на руках двое детей, одной четырех еще нет, а второй полтора! А потом ты по суду алименты взыскиваешь, и на тебя все смотрят как на жертву… нет, не все! Бывает, что и злорадствуют!