Обыкновенная жадность
Шрифт:
— У папы всего десять процентов. Ты прав, у меня больше, и делиться с твоими друзьями я не собираюсь… А вот ты — ты действительно останешься почти ни с чем!..
В глазах Джины мелькнул нехороший огонек, заставивший Славского замереть на мгновение в своем мельтешении по супружеской спальне: такого взгляда у своей жены он до сегодняшнего дня не видел ни разу… Возможно, плохо смотрел?
— Так что, — продолжила она, — продажа московской квартиры мелочь, но необходима прежде всего тебе самому!
— Посмотрим… В любом случае
— Я знаю! — прервала его жена, одновременно извлекая из кармана несколько листов бумаги. — Твой отец успел сделать необходимые документы, дающие тебе право распоряжаться его московской недвижимостью… Аллен, в отличие от тебя, понял меня с полуслова!
Славский обалдело уставился на Джину:
— Когда… когда ты все это успела?!..
— Вчера, — спокойно ответила она. — Почему тебя это удивляет?
— Сам не знаю… — растерянно пробормотал Леонид.
— Люк, я — деловая женщина, и кому-кому, а тебе это известно лучше других. — Она несколько криво улыбнулась, но сразу же посерьезнела: — Ты так и не ответил мне, что я скажу папе по поводу твоего поспешного отъезда?
— А что, ты полагаешь, что обязана вообще что-то ему говорить в этой связи?
— Да, я так полагаю, — кивнула Джина.
Леонид Славский неимоверным усилием воли заставил себя сдержаться и немного помолчал, прежде чем заговорить.
— Скажи своему папе, — произнес он наконец, — что у меня внезапно появилась роскошная возможность открыть в Москве свой филиал!
И, не глядя больше на жену, он зло ткнул в кнопку звонка, вызывая обслугу: еще двадцать минут назад ему доложили, что лимузин, на котором он собирался проследовать в аэропорт, подан.
10
Между тем в далекой от американского поместья Славских Москве имелась женщина, у которой неожиданный приезд Леонида в российскую столицу вызвал панику не меньшую, если не большую, чем у Джины.
После звонка двоюродного братца, оповещавшего ее о своем приезде, Софья Эдуардовна Сор-кина пришла в ужас: этот визит мог окончательно разрушить всю ее налаженную, вполне комфортно протекавшую в последние годы жизнь! Конечно, человеком практичным Ленька, во всяком случае в свои юные годы, не был: тетя Манечка часто сетовала на то, что сын удался в отца, вечно «витает в облаках», существует в каком-то собственном потустороннем мире. Однако то, что свойственно семнадцатилетнему пацану, совсем не обязательно будет присуще ему и в тридцать с «хвостиком». К тому же американцы, как слышала Соня, самый практичный народ в мире. А с волками жить — как известно, по-волчьи выть!..
Ночь после звонка Леонида она спала, мягко говоря, плохо, можно сказать, и вовсе не спала. И едва дождавшись более-менее приличного часа — девяти утра, схватилась за телефон… Впрочем, приличным для утренних звонков этот час считался у нормальных людей, чего никак нельзя было сказать о Владимире Ивановиче Клабукове — старом Сони-ном приятеле. И Соркина заранее смирилась с тем, что прежде, чем перейти к сути дела, ей придется вытерпеть целый поток ругани за столь раннюю побудку человека, который, скорее всего, и спать-то лег совсем недавно…
Однако, как выяснилось, Владимир еще и не ложился. То ли гулял всю ночь напролет, то ли был занят своими темными делишками, о которых Соня имела самое смутное представление, а более ясного иметь не желала: собственное спокойствие дороже, а ее ныне покойный любовник, у которого Клабуков ходил в ближайших приятелях, еще в далекой молодости внушил Соркиной простую истину — «меньше знаешь — крепче спишь»… Ах, будь он жив, в свое время хорошо известный в самых разных кругах Муся Аркан, Сонечкина судьба сложилась бы совсем иначе!
Поскольку Клабуков ответил Соркиной голосом вполне трезвым, она склонилась к мысли, что тот вряд ли занят гульками, скорее, делами, вполне соответствующими темному времени суток.
Изложив Владимиру Ивановичу в виде тезисов, то бишь весьма для нее сжато, свои горести, Софья
Эдуардовна вопросительно умолкла: до сих пор все советы, которые он ей давал, были весьма и весьма полезными. Очевидно, в память о погибшем друге Клабуков, в обиходе смолоду известный больше под кличкой Кабул, все эти годы, прошедшие со смерти Муси, продолжал опекать его овдовевшую подругу. И если поначалу это и впрямь было что-то вроде дани памяти, со временем Соня и Кабул действительно сдружились.
Выслушав ее горькие сетования, Владимир Иванович немного помолчал, после чего поинтересовался:
— Ну и чего же ты, Софочка, от меня ждешь? Самое разумное, ты и сама это знаешь, припугнуть твоего братца, коли есть чем… Неужто нечем?… Святых-то в наше время — тю-тю!..
— Ленька, конечно, не святой, — вздохнула Софья Эдуардовна, — но вот блаженненький — точно! Вообрази, денежки-то ведь он один зарабатывал, с какой, спрашивается, стати эти сопляки на них претендуют?! Мало ли, что там в детстве они себе напридумывали? Вон, Витька, к примеру, с которым я тебя в прошлый год знакомила… Помнишь?…
Кабул неопределенно хмыкнул:
— Это с которым ты в его соплячьей юности переспала?
Теперь хихикнула Соня:
— Он мне спасибо должен всю жизнь говорить за то, что мужиком его сделала… А почему ты думаешь, что только в юности? — жеманно поинтересовалась она.
— Ничего я не думаю, — неожиданно сердито буркнул Владимир Иванович. — Твои постельные делишки, с кем ты там и когда кувыркаешься, меня отродясь не занимали… Так что там с этим бизнесменом?
— Ясно что! Коли бизнесмен, значит, и свои деньги водятся, а он еще и на наши, паразит, претендует! Звонила я ему как-то, так и слушать меня не стал…