Обыкновенные неприятности
Шрифт:
Света уехала.
Пришло и мое время. Я приехал в город и сразу же направился, по указанному в письме адресу, к общежитию. В небольшой комнатке две кровати. Худощавый парень с челкой на бок, сидел на одной из них и сразу же меня огорошил.
– Так это ты, блатной?
– Как это?
– Ну по знакомству принятый в консерваторию, без экзаменов.
– Если это так, то наверно я.
– Здорово. Представляю, как тебя встретит Ашотыч.
– А кто такой Ашотыч?
– Это преподаватель, армянин, жутко не любит блатных. Обычно он сам формирует класс, а тут
– Может быть.
– Да ты не дрейфь. Располагайся. Меня звать Виктор, а тебя как?
– Николай.
– Вот и хорошо, Николай. Завтра вместе потопаем в консерваторию, ты пойдешь на ковер к Ашотычу, а я должен отнести ему справку от врачей.
– Какую справку?
– От медицинской комиссии. Тебе тоже надо это пройти.
– А ты мне не покажешь, заодно, где я должен пройти эту комиссию?
– Постой, у нас утром есть время, мы успеем прошвырнуться до поликлиники, а потом, в консерваторию.
– Трудно было поступать в консерваторию?
– Конечно. Драли по первое число. Сюда был конкурс, семь человек на одно место. Пришлось выложиться, я как им выдал арию генерала Гремина, они сразу отпали.
– Сам то от куда?
– Из Белоруссии, а ты?
– Я из глубинки, вообще от сюда недалеко, всего 120 километров.
– Значит заживем, а то я боялся, пришлют какого-нибудь... негра, майся тут с ним потом. Слушай, может мы сегодня отгрохаем вечеринку? Здесь такие девчонки, пальчики обсосешь.
– Нет. У меня сегодня вечером визит к даме.
– Святое дело. Баб люблю и уважаю.
Дверь мне открыла старая, седая грымза.
– Вам кого?
Но сзади нее мелькнуло лицо Светки.
– Это ко мне, Дарья Александровна. Коля, проходи.
Светка в ярком халате, она тащит меня по длинному коридору, заваленному вещами, к обшарпанной темно-коричневой двери. Я прохожу в уютную комнатку, слева стол с буфетом, справа кровать с холодильником.
– Ну как?
– спрашивает она.
– Нормально.
– Я тоже так считаю.
И тут она обнимает меня и мы целуемся.
– Как я соскучилась по тебе.
– Я тоже.
– Хочешь поесть?
– Не против бы.
– Тогда я сейчас. Теперь работаю, поздно прихожу, еще сама не ела.
Светка отрывается от меня и бежит к буфету.
– Ты садись куда-нибудь. Я буду бегать и рассказывать, как устроилась на работу, в университет...
Моя подруга выдергивает с полки кастрюлю и мчится к двери.
– Я сейчас, на кухню...
После ужина, я остался у нее.
В поликлинике больше всего мне досталось от невропатолога. Эта дотошная, рыжая женщина мяла мне все косточки позвоночника, простукивала тело и царапала иглой.
– Так говоришь, год назад лежал в больнице?
Она листает страницы, привезенной мной мед карты.
– Да.
– Как тебя угораздило так ударится?
– Там все записано.
– А это что? Ты еще и в этом году был в больнице?
– Пришлось.
– И тоже с позвоночником?
– Да.
Женщина внимательно изучает все записи.
– Значит так. Сейчас пойдешь в рентгеновский кабинет, сделаешь несколько снимков. Пока учись, но я тебя запишу на прием к профессору Круглову. Это примерно через несколько дней. Тебе на вахте передадут когда... Твоей спиной следует заняться всерьез.
Сегодня я предстал перед Ашотычем. Горбоносый, седой старик со злобным взглядом, оглядывал меня с ненавистью. В классе по мимо нас еще трое человек, две пожилых женщины и один мужчина. Одна из худющих женщин сидит за пианино и тупо смотрит на название фирмы, изготовившей музыкальный инструмент.
– Начнем, - шипит Ашотыч.
– Что вы можете, молодой человек?
Я сам немного нервничаю, но стараюсь сдержаться.
– Я могу петь.
– Это я догадываюсь. Все могут петь. Конкретно, хоть что-нибудь начните.
Старик задирает голову и уже полушепотом добавляет.
– Зиночка, пусть поет без музыки.
Женщина за роялем кивает головой. И тут мне стало как то спокойно и прикрыв глаза я затянул про то самое горе горькое, что шлялось по белу свету. Я уже исполнял его перед Светиной мамой и та порекомендовала мне выступить с ним, если что... Чудо не покинуло меня. С первыми звуками дрожащего голоса, опять время перенесло к ободранным мужикам и полусгнившей деревеньке. Человеческая горечь потерь и неудач плывет во мне и выплескивается наружу. Этот звенящий звук тоски доводит до горла, от этого голос вибрирует и что то сдавливает грудь. Я заканчиваю без надрыва, на тихой интонации.
Ашотыч стоит ко мне спиной и смотрит через портьеру в окно, руки за спиной нервно подрагивают. Зиночка как сидела тупо уставившись в рояль, так и сидит, только губы еще больше сжаты. Вторая женщина откровенно плакала, размазывая слезы по щекам. Мужик, сидевший рядом с ней, качал головой.
– Что вы еще можете?
– вдруг закаркал Ащотыч.
– Можно Сольвейга?
– Пой. Зинаида, теперь подыграй.
И я запел. Сразу как то стало прохладно, замела метель и вдруг возникла прекрасная королева Севера, она разъезжает в санках по городу, разыскивая горячие человеческие сердца, чтобы превратить их в лед. Я не знаю перевода того, что пою, эта сцена в мозгах и передается мне вместе со звуками.
В комнате молчание. Женщина уже не плачет, а смотрит на меня с испугом, мужик вытянул губы и о чем то думает. Зинаида держит руки на клавишах, чуть подрагивая пальцами. Один Ашотыч по-прежнему смотрит в окно, раскачиваясь с пяток на носок. Вдруг он резко повернулся и подошел к мужику.
– Ну что? Зачем ты ко мне его привел? Зачем? Он же больной, псих, сумасшедший. Неужели ты не пронял, что это гипноз? С первыми звуками ты попал под обаяние гипноза. Его учить нельзя. Он не может быть оперным певцом, не может быть актером. Если учить правильно его петь или актерскому мастерству, то в дальнейшем это будет серенький никому не нужный статист в самом худшем хоре. Таким как он, гипнотизерам, надо сосредотачиваться, направлять мысли людей на то, что он воображает, а актером этого делать нельзя, здесь надо думать, куда шагнуть, как изогнуться, как войти в общий актерский ансамбль.