Очаровательное захолустье
Шрифт:
Да, тяжелая жизнь в мире бизнеса!
– Но мы же... с пользой вчера пообщались, - промямлил я.
– А, пользы от вас!.. Скоро тендер решается - а он, между прочим, международный, - и где она, гуманитарная крыша нашего проекта? Что такого замечательного мы собираемся совершить?
Я вздохнул. Да, совещание с участием коровы шикарным не назовешь.
– Что делать будем?
– спросил он. Неожиданно вдруг коллегиальным стал. Бухта тут хорошая, глубокая, любые танкера могут подходить. Неужто вам не жалко такое терять?
Нам-то,
– Сделаем!
– сказал я.
– Я лично, как и всегда, буду делать баланс, - дерзко произнесла Любка и в ванную ушла. Крот уставился на меня. Последний остался друг! Хоть он меня давеча кинул... Так ведь то было вчера!
– Перво-наперво надо к народу податься, - рассудительно произнес я.
– Что вас так к народу все тянет?
– вспылил Крот.
– Что вы там такое видите в нем?
– ...Так ничего больше у нас с вами и нет. Остальное все слишком дорого. И - увы!
– как видите, ненадежно.
– Только давайте - не со всем народом сразу, а с отдельными его представителями, - нервно сказал Крот.
– Ну, знамо дело, - сказал я.
Мы вышли на воздух. Утро расцветало. Пели птички.
– Природу ненавижу!
– вдруг снова сорвался Крот.
– Тут одна птичка наладилась звонку моего мобильника подражать! Все ночи не сплю!
– А вы смените мелодию сигнала.
– Уже!
Да, природа умнее нас.
Мы вошли во двор к Петру. И - к моему отцу. И всем, кто здесь родился или сюда приезжал когда-то, как я. Вот старая, огромная груша посреди двора. Давно уже, сколько я помню, она была чем-то вроде уличного шкафа: на мощные сучки ее вешали серпы, грабли, кружки. Садясь обедать за стол во дворе, вешали на нее кепки и шляпы.
Галя, тучная брюнетка, жена Петра, задавала корм темным мохнатым козочкам, совала им шумную охапку веток. Козочки вставали, стуча по перегородке копытцами, пытаясь ухватить листья как можно быстрей.
– А где Петр?
– На лугу. Сено валкует, - хмуро ответила она.
По пологому лугу у реки тащился маленький трактор - "шассик" с розовым кузовом впереди. Сбоку, как огромная клешня краба, тащились, сгребая сено, тракторные грабли. Иногда Петр поднимал их, оставляя ровный валок сена, потом, брякая, опускал их и греб дальше.
– Отойди!
– рявкнул он.
– ...Счас!
Потом он отцепил грабли, усадил нас в жесткую тесную кабину, и мы, глотая пыль и раскачиваясь, помчались вдоль кукурузного поля, догнали комбайн, плывущий над высокими стеблями, как динозавр, и он срыгнул нам в кузов с верхом силосную массу, пережеванные им кукурузные стебли и листья. Ударяясь о железные стенки и друг о друга, мы тем не менее бурно общались и за несколько ездок от поля до силосной ямы обрешали все.
– Фрол, рекламщик наш, москвичами перекуплен, - слегка шепелявя (прикусил в качке кончик языка), сообщил Крот.
– И мир отвернулся от нас!
– добавил я.
– Да я тебе, - Петр повернулся к Кроту, - буквально за копейки такую акцию сделаю! Могу с крыши Пень-хауза упасть. А Мыцин, профессор, меня потом соберет. А Андре это снимет. И все телеканалы это купят - обогатится Андре!
– А откуда ты знаешь, что он с Фролом не отвалил?
– удивился я его проницательности.
– Так я ж знаю его!
– Петр в свою очередь удивился.
– Боюсь, что если вы упадете с крыши, то нечего будет собирать и снимать, - усмехнулся Крот.
– Ха! А где я в армии служил? В ВДВ - войсках дяди Васи. И там на полгода мы прикомандированы были к Одесской студии - фильм снимали про Малую землю. Да-а... пожили! С чего я только не падал тогда! С самолета без парашюта! А уж с домов!.. Способ этот называется "яйца всмятку".
– И вам нравится он?
– А чего? Нормально. Ты, наверное, недопонял! Просто берется гофрированная тара из-под яиц, укладывается слоев в двадцать, и слои эти, поочередно разрушаясь, растягивают удар на двадцать этапов. Вообще могу ничего не ломать! Но раз надо!
– Веселый у вас брат!
– сквозь грохот и лязганье проговорил Крот.
– Но хотелось бы сперва с этим Мыциным проконсультироваться.
– Запросто, - уверенно сказал Петр.
– Он уважает меня. Сейчас - только на конюшню заскочим!
Мы заскочили на конюшню, прошли по скользкому от навоза, разбитому копытами полу.
– Поможете тут мне, - проговорил Петр деловито.
– Тут старухе одной надо зубы подпилить. Расщеперились - есть больше не может.
Петр сначала зашел в пустое стойло, заваленное дугами, хомутами и прочим, и вышел с огромным рашпилем в руках.
– У вас тут колхоз, что ли?
– спросил Крот, якобы интересуясь, на самом же деле, похоже, борясь со страхом: уж больно мощные зады и ноги начинали нервно дергаться при нашем приближении.
– У нас тут АО с ограниченной безответственностью, - сказал Петр.
– Ну, входим. Я иду нежно к голове, а вы с боков ее побудьте, чтоб не брыкалась.
Я вдруг заметил, что Крот побелел. Да, не везде гиганты равны себе! Тем не менее он вошел за Петром, и я тоже. Огромная седая кобыла сильно дрожала, прижав нас боками к стенкам, - и ее можно было понять. Петр взял ее за морду, резко повернул, прижав к себе, и задрал ее верхнюю губу.
– Н-ну... Прими!.. Прими!
– орал он. И с громким шорохом стал пилить. Дрожь кобылы передавалась нам. Явственно завоняло жженой костью. Крот, кажется мне, не упал лишь потому, что был прижат кобылой.
Петр наконец скомандовал:
– Ну все! Выходь!
Мы, продолжая дрожать уже отдельно от кобылы, вырвались из живых тисков. Петр вышел. В правой руке свисал рашпиль, левой он утирал пот. Мы, хотя всего лишь ассистировали, тоже были вспотевши.
Кобыла, тяжело вздыхая, сразу же улеглась. Кожа на ее крупе дрожала. Петр похлопал ее ладонью.