Очерки истории цивилизации
Шрифт:
Жизнь Латерана качественно менялась с каждым новым обладателем престола св. Петра. Иногда папский Рим превращался в логово коррупции и моральной нечистоты, как это было в дни Иоанна XII; иногда же первенство в Риме принадлежало благородным и широко мыслящим людям. Но за каждым Папой всегда находилось собрание кардиналов, священников и великое множество высокообразованных чиновников, которые никогда, даже в худшие дни папства, не упускали из виду той величественной идеи божественного правления на земле, вселенского мира Христова, которую обрисовал св. Августин. На протяжении всего средневековья эта идея оставалась движущей и направляющей силой в Риме. Временами бывало так, что в Риме господствовали низкие нравы, и тогда в мировой политике Рим играл роль жадной, лживой и безумно коварной старухи; но эти времена сменялись периодом мужественной и мудрой рассудительности или же периодом воодушевления и смелых инициатив. Случались и промежуточные этапы, когда господствовали фанатизм и педантизм, когда все внимание уделялось точности соблюдения доктрины. Случался и моральный коллапс, когда престол в Латеране доставался сластолюбивому деспоту, готовому торговать почетом и славой, которые могла дать Церковь, ради удовольствий или показного великолепия.
В этот период, к которому мы теперь подошли, период XI в., власть в Риме какое-то время принадлежала великому государственному мужу, Гильдебранду, который занимал различные посты при разных Папах и в итоге сам стал Папой под именем Григория VII (1073–1085). Его усилиями порок, праздность и продажность были выметены из церкви, была реформирована процедура выборов Папы. Началась также масштабная борьба с императором в жизненно важном вопросе «инвеституры», права на пожалования должности. Суть противостояния заключалась в том, кто именно — Папа или светская власть должна иметь решающий голос в назначении епископов в соответствующих владениях. Насколько важным был этот вопрос, мы сможем лучше понять, если вспомним, что во многих королевствах более четверти земель находилось в церковной собственности. До этого времени священник римской церкви имел право жениться; но теперь, чтобы еще больше отгородить его от мира и сделать более действенным орудием Церкви, для всех священников обязательным стал целибат — обет безбрачия.
Борьба за инвеституру помешала Григорию VII дать определенный ответ на первое обращение из Византии. Но он оставил после себя достойного преемника — Папу Урбана II (1088–1099). Получив послание императора Алексея, тот сразу же понял те возможности, которые открывало предложение византийского императора — собрать все силы и помыслы Европы в едином порыве. Этим он мог завершить ту войну всех против всех, которая не утихала в Европе, и найти достойный выход для неисчерпаемой энергии норманнов. От него не укрылись также перспективы, потеснив Византию и ее церковь, расширить влияние латинской церкви на Сирию, Палестину и Египет.
Послов Алексея заслушали на церковном соборе, поспешно созванном в Пьяченце. В следующем году (1095) в Клермоне Урбан собрал второй великий собор, на котором все медленно копившиеся силы Церкви были направлены на призыв к вселенской войне с мусульманами. Все войны между христианами следовало прекратить, пока иноверцы не будут изгнаны из Святой Земли, а гроб Господень не окажется снова в руках христиан.
То рвение, которое вызвал этот призыв, помогает понять, насколько велика была созидательная работа, проделанная Церковью в Западной Европе за предшествующие пять столетий. В начале VII в. мы видим Западную Европу как хаотическое смешение общественных и политических осколков, без объединяющих идей и ожиданий, как систему, которая оказалась раздроблена почти до мельчайших частиц — индивидуумов, преследующих собственные интересы. Теперь, под занавес XI столетия, повсюду перед нами общая убежденность, связующая идея, которой люди могут посвятить себя и ради которой могут вместе сотрудничать во всеобщем предприятии. И несмотря на свою значительную слабость, интеллектуальные и моральные изъяны, в этом аспекте христианская церковь оказалась вполне дееспособной. Нет сомнения, что по всему христианскому миру было много ленивых, злых и недалеких священнослужителей, но совершенно очевидно, что задачу просвещения и совместного действия могло осуществить только великое множество священников, монахов и монахинь, чья жизнь было образцом праведности. Новая большая амфиктиония, амфиктиония христианских стран появилась в мире, и создали ее тысячи подобных жизней, стремившихся не к славе, а преданному служению Церкви.
Этот ответ на призыв Урбана II не сводился только к тем, кого мы можем назвать образованными людьми. Не только рыцари и государи вызвались отправиться в этот крестовый поход. Рядом с фигурой Урбана нам следует поставить и фигуру Петра Отшельника (Амьенского), достаточно новый тип для Европы, в чем-то напоминающий ветхозаветных пророков. Этот человек появлялся в самых разных местах, проповедуя крестовый поход простым людям. Он рассказывал им историю — правдивую или нет, не столь важно в этой связи — о своем паломничестве в Иерусалим, о безжалостном разорении гроба Господня турками-сельджуками, которые захватили его примерно в 1075 г. (хронология этого периода по-прежнему остается очень туманной). Говорил он о поборах, издевательствах и беспричинной жестокости, которые претерпевали христиане — паломники по Святым местам. Босой, в рубище, верхом на осле и с огромным крестом в руках этот человек странствовал по Германии и Франции, и повсюду его страстные слова собирали огромные массы слушателей в церквях, на улице и рыночных площадях.
Впервые мы видим, как вся Европа с воодушевлением откликнулась на общий призыв. Повсюду при слове о том, что где-то далеко царит зло, мы видим всеобщее негодование, одинаково быстрое понимание общей задачи и бедными, и богатыми. Невозможно представить, чтобы нечто подобное произошло в империи Цезаря Августа или любом другом из предшествовавших государств мировой истории. Нечто подобное могло произойти, и в гораздо меньшей степени, разве что в Элладе V века до н. э. или в Аравии до ислама. Это движение охватило нации, королевства, разные языки и народы. Очевидно, что перед нами — нечто совершенно новое в мире, новая ясная связь общего интереса с самосознанием простого человека.
С самого начала к этому пламенному воодушевлению оказались примешаны и более низменные элементы. Здесь был и холодный, расчетливый план амбициозной римской церкви подчинить и вытеснить византийскую церковь. Грабительские инстинкты норманнов, в эти времена буквально рвавших Италию на части, также не замедлили откликнуться на призыв идти на новые и более богатые для грабежа страны. Была в этих массах, которые обратили свои лица на восток, и ненависть, рожденная страхом, которую с успехом раздували несдержанные призывы тех, кто агитировал за войну, преувеличенные картины зверств и ужасов, чинимых иноверцами.
Свою роль сыграли и другие силы: нетерпимость Сельджукидов и Фатимидов воздвигла непреодолимый барьер на пути восточной торговли Генуи и Венеции, которая прежде свободным потоком текла через Багдад и Алеппо или через Египет. Торговым итальянским республикам необходимо было силой открыть эти закрывшиеся каналы, пока вся торговля с Востоком не пошла исключительно по константинопольскому и черноморскому маршрутам. Более того, в 1094–95 гг. от Шельды до Богемии прокатилась эпидемия чумы, за которой последовал всеобщий голод, сказавшийся на значительной общественной дезорганизации.
«Не удивительно, — пишет Эрнст Баркер, — что поток переселенцев направился на Восток, как в современные времена люди двинулись бы к только что открытым золотоносным месторождениям. Поток, который нес в своих мутных водах множество всякого рода отбросов общества: бродяг и нищих, всевозможных маркитанток, перекупщиков, бродячих монахов и беглых крепостных. Все это пестрое сборище было отмечено той же самой лихорадочной жизнедеятельностью, теми же перепадами богатства и бедности, которые вызывает золотая лихорадка в наши дни».
Но все это были второстепенные, добавочные причины. Фактом наибольшего интереса для историка является эта единая воля к крестовому походу, внезапно открывшаяся как новая способность масс в человеческом обществе.
Первыми силами, двинувшимися на восток, были огромные толпы неорганизованных людей, а не армии. Они выбрали направление вдоль Дунайской долины, а затем на юг, к Константинополю. Это был «народный поход» (поход бедноты). Никогда за всю историю мира не было зрелища, подобного этим массам практически неуправляемых людей, движимых одной идеей. Причем эта идея оказалась совершенно незрелой. Когда они оказались среди иноземцев, они, похоже, не поняли, что они еще не среди иноверцев. Две огромные толпы, авангард этой экспедиции, появившись в Венгрии, где язык был совершенно непонятен для них, занялись настоящим разбоем, так что спровоцировали венгров на ответные крайние меры. Этих «крестоносцев» полностью истребили. Третье подобное воинство начало с массового погрома евреев в Рейнской области — у христиан закипела кровь — и в конечном итоге тоже рассеялось в Венгрии.