Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

Вышеславцев Алексей Владимирович

В этот день, вечером, мы были приглашены на бал, который давал нашей эскадре город. Hôtel de ville, в котором бал давался, стоял среди обширного двора, и к нему вела аллея тамариидов. Перед долом бил фонтан, и вход украшался флагами и плошками. Народ выполнял весь двор; в аллее, в два рада стояли канакские музыканты, игравшие на бамбуковых толстых дудках; мы их встретили утром, когда ехали в Фатауа; они были на превосходных лошадях, и как кони, так и всадники украшены были цветами и какими-то желтыми листьями. В толпе было много каначек; многие из них, чтобы лучше все видеть. взлезли на деревья и, освещенные плошками, висели на ветвях в разнообразных позах.

Ново-Каледонец (Таити)

В залах был сброд европейского населения Таити. Бледные, некрасивые люди толкались в польках и вальсах, под звуки фортепиано и гармоники, — той самой, которая гак часто слышна у нас на улице. На диване, в розовом пудермантеле, толстою головой уходя в толстое, жирное тело и обмахиваясь

красным веером, сидела королева Помаре; по близости её, как монументальные фигуры, красовались её тетушка и две «шефресы». Таких женщин можно было бы показывать за деньги; представьте себе тетушку, женщину семидесяти лет, около шести футов роста, с пропорциональною толстотой, шириной плеч и высотой груди, — женщину прямую, стройную, с головой, закинутою несколько назад, и с белым пером, развевающимся над седыми волосами! На лице её оставались еще следы красоты первоклассной. Обе шефресы были из такой же породы людей, и танцевавшие около этих колоссальных фигур французика и француженки напоминали козлов, теряющихся в стаде голландских коров. Замечательнейшими лицами бала были, во-первых, губернатор, commissaire impérial, Mr de R***. Он совершенный дубликат Наполеона I: то же лице, та же поза, только прибавьте ко всем известному, стереотипному лицу, выражение жабы и то впечатление, какое производит это животное, когда ощущаешь его на руке. Жена его, белокурая дама, имеет репутацию первой красавицы Таити; она же и царица бала. Смотря на нее, я вспомнил одно сравнение Гейне и приложил его к настоящему случаю: если королева Помаре происходит от одной из тех семи жирных, библейских коров, которых видел фараон во сне, то M-me R***, по всей вероятности, сродни тощим. Какой испорченный вкус должно иметь, чтобы на Таити засмотреться на безжизненную. тощую, белокурую красавицу!.. A вот предмет, любопытными для антиквария: первые поселенцы на Таити; старушка дряхлая, почтенная, и чепец на ней, вероятно, тот же, в котором она венчалась перед переселением сюда. Если бы можно было, я поцеловал бы руку почтенной старушки: она первая из европейских женщин решилась бросить рутину своих соотечественниц и, вероятно, была счастливее их. Вот король, муж Помаре, личность, тоже в роде статуи нашего Минина. Среднего роста человек, вероятно, не достанет рукой до его плеча; a на плечах ленивая и даже не совсем умная голова, с ястребиным носом и низким лбом. Он в генеральском мундире терпит пытку и ждет, кажется, минуты, когда ему можно будет скинуть его и надет тапу и рубашку, костюм, в котором он постоянно ходит. С ним его сынок, канакский Митрофан, смотрящий дичком; и его нарядили в какую-то куртку и водят по залам, наполненным недотрогами-европейками, a ему бы в лес, на дерево, в реку….

На балконе сидели две девушки в белых платьях и в венках на головах; обе они каначки. Как дочери одного из шефов, Таириири, они имеют право быть на бале; но как идти танцевать, смешаться с белыми? И притом решится ли кто-нибудь из Французов взять одну из них? A им бы так хотелось этого!.. К***, обладающий большим тактом понимать затруднительные положения и, подобно Юлию Цесарю, всегда готовый перешагнуть Рубикон, взял почти силой одну из них, потом другую и таким образом сломил лед. они танцевали едва ли не больше других, затмевая всех своею красотою и удовольствием, выражавшимся на их молодых, открытых лицах. Я с радостью смотрел на них и не без удовольствия разгадывал кислую улыбку, рождавшуюся по временам на устах у померкнувших планет бледнолицых. На бале было довольно мертво; зато жизнью кипел двор, где толпились званые и незваные. Канакские музыканты трубили, с короткими интервалами, все одно и то же, и часто, вместе с звуками начавшейся музыки, вырывались из толпы несколько каначек, с цветами на голове, точно вакханки, и составляли пляску; быстрый танец их походил и на польку, и на хула-хула (так называется на Таити хула-хула). Тут было веселье, тут был смех, блиставшие как угли глаза, и не один кавалер забывал бальную залу для этой толпы, имевшей в себе что-то особенное, чарующее, сладострастное.

В одном из углов обширного двора по временам раздавался барабан и виднелась собравшаяся в кружок толпа. Я пробрался туда, но скоро возвратился для того, чтобы привести еще кого-нибудь, потому что наслаждаться эгоистически тем, что нашел там, я не считал себя в праве. Никем не прошенные, собрались тут любители, и хула-хула кипела под звуки единственного барабана и под хлопанье всей публики в ладони…

Ночь была прелестная, молочные пятна млечного пути и богатые светом созвездия давали всевозможные оттенки живому южному небу; Южный Крест стоял над пальмой; воздух был тепел без духоты; от толпы слышалось ароматическое дыхание цветов. На арену выходило несколько молодых девушек; все они садились в одной позе, все делали одни и те же движения, и под такт их, в порывистом экстазе, плясала канакская баядерка; ее сменяла другая; экстаз их доходил до крайнего предела, жесты доходили до невообразимой быстроты и сладострастия; последний ряд кавалеров вскакивал на плечи первому, в порыве танца; казалось, не будет пределов общему восторгу и увлечению! Хула-хула на Сандвичевых островах тише и сдержаннее.

Рядом с двором, на котором был Hôtel de Ville, расположен двор королевы, куда есть ход через калитку. Дворец королевы — большая каза, построенная из дерева, только с высокой тростниковою крышею. В большой комнате европейская мебель, два зеркала, картины и портрет Помаре, писанный масляными красками. Услыхав пение на дворе дворца, мы пошли туда; дворец освещался одною свечкой; балкон его был полон народом, ожидавшим свою «помещицу». Эта публика составляет род придворного т штата. Всякий канак, или каначка, не имеющие где приклонить голову и решительно не желающие делать что-нибудь, идут к королеве, и та позволяет им оставаться у ней при дворе. Около балкона, на разостланных по зеленому лугу циновках, лежали группами канаки; сидевшие на ступенях балкона и на террасе пели гимны. Здесь собираются лучшие певцы и певицы и поют долго за полночь, пока

патриархальная их владетельница, страдающая от жира и жара, не уснет под монотонный такт их гимнов; a как хорошо под них засыпается, я знаю по опыту.

Каждый день мы уходили далеко за город проводить вечер. Устанешь, войдешь в первую попавшуюся казу; вас встретит живописное семейство, с радостью расстелет тапу, мужчина полезет на пальму, сорвет несколько кокосов и поднесет их, искусно отбив верхушку; залпом выпьешь кисловатую, освежающую жидкость. Вблизи играют дети; у порога хижины, молодая женщина распустила свои густые черные косы и с усилием расчесывает их. Долго можно пролежать в такой хижине, ни о чем не думая, смотря на качающиеся листья пальм, разговаривающих друг с другом вечным шелестом. Но не век же лежать; идем дальше: углубляемся в темную рощу хлебных дерев, переходим мост, и свежая струя воды, журчащая в небольшом каскаде, соблазняет невольно; недолго думая сбрасываем свой легкий костюм и кидаемся в воду; недалеко от нас — купальщицы, над которыми несколько дерев образовали сплошную тень. Но вот темнеет, вот наступает ночь; в воздухе становится еще лучше, какая-то свободнее; далеко за полночь сидим мы где-нибудь в затишье, и целая группа пальм лепечет нам «таинственную сагу», и много говорит сияющее бесчисленными звездами небо, смотря на нас в просветы между листьями хлебных дерев и кокосов. Иногда послышится знакомый мотив гимна, напрягаешь слух и едва-едва схватываешь доносящиеся звуки….

Бухта Папетуай (Эймео)

Последний вечер перед уходом нашим мы провели на дворе королевы; у неё был праздник; гости обедали в большой палатке, a по обширному двору расположились хоры певиц и певцов и неизбежная публика канаков, ищущих и любящих всевозможные зрелища.

Мы, незваные на праздник, ограничились королевскою дворней, усевшись сзади певцов. Скоро обед кончился, европейские модные костюмы и кринолины, вовсе здесь неуместные, скоро скрылись. Королева удалилась и, переменив стеснивший ее костюм на канакский, уселась на балконе; муж её тоже нарядился в тапу, и жизнь их потекла по домашнему. Увидев нас на дворе, король пригласил во дворец. Я уселся около королевы и стал говорить ей разные приятные для неё вещи: «Вы владеете самым красивым царством в мире,» сказал я ей. — «Мму», отвечала она и благосклонно кивнула своею жирною головой, отмахиваясь веером он жара. — «Ни одна страна не оставить в нас таких сладких воспоминаний, как Таити!» — «Мму», опять промычала она. — «Таити это земной рай…» — «Мму». — И я, с уважением посмотрев на почтенную помещицу, поспешил уйти. Ей около пятидесяти лет, ее очень любят канаки, она очень многим помогает, и сели патриархальная власть может привести в истинное умиление, так это здесь…

На дворе происходила сдержанная, странствия сатуриалия, без пьянства и оргии, и Помаре, зная свой народ и смотря на него с балкона, была счастлива. По всему двору, местами осененному пальмами, разбросанными кучками сидели и лежали канаки. Иногда один хор кончал, другой начинал свои песни, убаюкивающие и услаждающие; чистые голоса раздавались как серебро в воздухе; небо золотистым пологом раскинулось над нами; было так тихо, что свечи горели на воздухе, и пламя их нисколько не колебалось. Сколько сдержанных речей, сколько сладострастного шепота таилось в этой очарованной тишине!.. Часто из групп отделялись пары, пропадая в тенистых углах обширного двора.

Мы явились на клипер в два часа ночи, a рано утром снялись с якоря, не подозревая, что нам готовился очень приятный сюрприз: через несколько часов тин бросили якорь в бухте Papetuoi, на острове Эймео, в одной из самых красивых бухт в мире.

Островок Эймео лежит в двенадцати милях от Таити. Я уже упоминал о значении, которое имел он во время первых миссионеров. И теперь на нем есть несколько школ, церквей, разбросанных там и сям, и бумагопрядильное производство.

Редко случалось мне видеть более разнообразные формы гор и возвышений, как те, какие представляет Эймео; подходишь точно к сказочному городу, где живут сказочные великаны: одна скала вытянулась кверху, как Страсбургский собор, или Сухарева башня, другие вышли куполами, колоколами; a там скала протянулась отвесною высокою стеною. К морю, все эти каменные громады оделись в густой, непроницаемый ковер зелени, выходя к воде такою же живописною и разнообразною каймою, как на Таити. Бухта глубока, и можно принять ее за широкую реку, впадающую в море; в глубине её действительно вливается река, протекающая сначала по живописной долине, окаймленной сзади скалами, которые дают всему острову такой разнообразный вид. По сторонам бухты — горы и скалы и все уравнивающая и украшающая зелень, подступившая под самые вершины и ниспадающая к морю своими густыми, кудреватыми волнами. Характер леса тот же, что на Таити. По тропинкам, идущим по берегу, местами разбросались хижины; местами роща пальм отделяется своими стволами и листьями от темной зелени апельсинных дерев; те же исполинские ни с своими высокими корнями, те же гуавы, железное дерево, розовое и тысяча других пород, перемешанных между собою ветвями и листьями. Глубокая бухта у берегов оканчивается отмелью, покрытою древовидными кораллами.

Бухта Папетуай (Эймео)

Мы провели на Эймео двое суток, целый день гуляя по лесам и красивым бухтам, каждый вечер и ночь просиживая почти до утра на зеленой траве, в виду пальм, гор и роскошного залива. Как передать всю прелесть этих ночей, с их воздухом и небом?… Можно только сказать, что нам было очень хорошо…

Около нас сбирались канаки, пели и играли на дудках; мы и сами пели; молодость затевала разные игры; чехарда так соблазнила морского министра Таити, приехавшего вместе с королем и министром иностранных дел на одном из наших корветов, что он не выдержал и пошел сам скакать и становиться в позу, чтобы через него скакали другие.