Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.
Шрифт:
Пройдя первое узкое место Лонг-рич, к вечеру вошли мы в бухту, называемую Плая-парда (Playa-parda). По мере нашего приближения к ней, холмы берега становились выше, приобретая остроконечную форму; поля виднелись за ними, покрытые снегом; местами видны были голубые ледники, или глетчеры, которые висели на довольно большой высоте. Ущелья разветвлялись разнообразно, тенями указывая на глубину свою и иногда на ширину долин. Противоположный берег уходил в даль перспективою снеговых гор; белый контур которых рисовался на туманном небе, слабо подкрашенном золотистым светом заходившего солнца. Сблизившиеся берега образовали род озера, тихую и неподвижную воду которого резал наш клипер, направляясь к бухте, лежавшей на левом берегу. Мыс, покрытый лесом (Wooding point, — место, на которой можно удобно рубить лес), разделяет ее на две половины: первая углубилась далеко внутрь, так что не видно было её окончания; вторая суживалась и сближалась с берегами, на которых разветвлявшиеся деревья картинно мешались с каменьями, мхами и трещинами. Миновав узкий проход, бухта снова расширялась круглым неподвижным озером, обставленным со всех сторон громоздившимися друг на друга горами. Мы входили в эту дальнюю бухту; был вечер, розовая заря гуляла по снеговым вершинам; на гладкую воду ложились ясные отражения живописного берега; по камням и маленьким островкам, как сторожа, стояли белые и черные птицы (чайки, капские голуби); тишина царствовала в этом мирном, диком ландшафте и охватывала нас; казалось, никто не хотел проронить слова, чтобы не нарушить общего молчания. Вот узкий проход; на одном из островов виден деревянный крест; здесь, как мы узнали после, погребен итальянский монах. Судно, нагруженное выгнанными из Италии монахами, в 1848 году, шло в Вальпарайсо, и оставило здесь одного из своих пассажиров. Вот бухта, вся темная и мрачная от брошенной на нее с высокого берега тени и отражения его в ней. Прозвучавшая цепь и звук упавшего якоря нарушили очарование, и снова начались суета и шум.
Если бухта Милосердия представляет собою дикий, страшный ландшафт, то Плая-парда является представительницею молчания и тишины. Отвесный, ближайший её берег весь испещрен разного цвета каменьями и трещинами, со множеством кривых и ветвистых деревцев, сплетающихся красивою аркою; над этим берегом взгромоздились скалы; с одной из них падал высокий каскад, воды которого прокладывали себе путь в каменьях и мхах, несколькими ручьями вливаясь в бухту, шум падавшей воды был так однозвучен, что нимало не прерывал общей, мертвой тишины. Далее, скалы растут кверху лежащими друг на друге каменными холмами, посыпанными недавним снегом; еще выше стоят сплошные снеговые горы и между ними два ледника, как два застывшие наверху озера, блистающие ярким голубым цветом. Ночью взошла луна и, осветив кое-какие точки ландшафта и набросив на другие непроницаемую, ровную тень, придала безмолвной картине еще больше таинственности. На воде явилась только одна светлая полоса, вся же гладь вод была мрачна и безмолвна; водопад смотрел женщиною, закутанною в белый саван и сходящею по ступеням скалистой лестницы.
Чтобы иметь удовольствие вступить в первый раз на американский материк, я, вместе с некоторыми другими, поехал на берег. Вельбот вошел в реку, которая впадала в глубине бухты, сначала прорыв в горах глубокое ущелье. Весело было лазить с камня на камень по упругому ковру мхов и приземистых растений; мы взбирались к месту рождения водопада; некоторые, опередив нас, вдруг являлись над нашею головою английскими охотниками, с ружьем через плечо. Недоставало звука рожка, чтобы придать картине прелесть более живую и отрадную; но здешняя природа не надолго приголубит человека: едва только расположились мы на обогретых солнцем камнях, как из-за ближайшей горы показалась черная туча; вместе с нею, по нескольким ущельям, как неприятельские фланкеры, быстро понеслись клочья облаков, тени от которых бежали вперед по скалистым неровностям гор. Ветер зашумел, загудел; надо было спешить, чтоб укрыться от вихря, налетевшего с дождем и снегом.
22 марта снялись с якоря, прошли Крукед-рич, узкий пролив между островами Карла III, потом Инглиш-рич, где с одной стороны виднелась Трех-Вершинная гора, a с другой — гора Понда; к вечеру мы огибали мыс Фровард (Froward), самую южную оконечность материка Америки (и вообще самую южную часть всех материков в мире). По направлению к SO, берега представляли всевозможные видоизменения холмов и скал. Иногда представлялось взору несколько цепей гор, по которым отдаление и солнце распространяли свои определяющие тени; при вечерней заре. красное освещение заходившего солнца ложилось на снежные вершины отдельных островов; они казались огненными, что, по всей вероятности и дало первым путешественникам повод назвать страну, лежащую южнее пролива и изобилующую покрытыми снегом холмами, Огненною Землею. У мыса Фроварда горы достигают наибольшей высоты; мыс отвесною скалою выдается вперед; обе его стороны представляют совершенно гладкие стены, на которых можно было бы иссечь надпись, a на самой скале поставить монумент, хотя бы Магеллану, Скала как будто просила какого-нибудь дополнения; мы огибали ее вечером, и нам казалось, что если бы над ней возвышалась башня, звонил колокол, и сторожевой монах всходил наверх по иссеченной в скале лестнице, всматриваясь в проходящее мимо судно, то это было бы и кстати, и очень Эффектно. А теперь одни черные трещины, да ущелья, которые отделяют выступающую скалу от высокой шатрообразной горы. Пройденные скалы виднелись сзади, в последовательном освещении, одна голубым, другая, дальнейшая, слабым лиловым пятном, a следующая за нею исчезала почти совсем в прозрачном, золотистом тумане.
Обогнув мыс, мы взяли курс к NO, и считали уже себя по сю сторону Америки. Ночью мы имели намерение стать на якоре в бухте Бугенвиля; отыскали ее во мраке, но она оказалась такою узкою, a ночное плавание по спокойной воде таким заманчивым, что мы вышли из неё задним ходом и пошли далее. Ночью же миновали место, где был знаменитый порт Голода (Famine), известный своею трагическою историею и последним возмущением чилийских поселенцев.
На восточной стороне Магелланова пролива местность заметно изменяется. He видно ни высоких гор, ни обрывистых скал; берега не так высоки, выходят часто песчаными отлогостям и больше покрыты растительностью; климат тоже заметно теплее и мягче. Тут уже кончается царство мхов и лихенов, видны буковые деревья и высокая сочная трава. Наконец мы рассмотрели несколько деревянных домиков, церковь и высокий флагшток, на котором развевался чилийский флаг, a от берега уже отделилась шлюпка. Местечко, увиденное нами, называется Пунта-Аренас, Punta-Arenas (Sandy Point): сюда, как в более удобное место, переведена колония, из порта Голода несколько лет тому назад. Мы бросили якорь (23-го марта), за деревней, и вдоль всей бухты виден был сплошной лес, за ним вдали синие горы, со стороны Огненной Земли также горы, синие и снежные. Из шлюпки, приставшей к борту, вышел высокий, красивый мужчина, в альмавиве с бархатным подбоем, закинутой так, что весь бархат ровною полосою падал с левого плеча вниз; толстые шнурки с кистями переброшены были тоже с искусственною небрежностью. На красивом его лице были усы, бакенбарды и эспаньолетка; остальные места были тщательно выбриты; на белых пальцах сияли цепные кольца. Вышел он с важностью, заставлявшею думать, что перед нами был какой-нибудь обедневший испанский гранд, принужденный обстоятельствами жить здесь. Это был, правда, губернатор колонии, но не испанский гранд, a датчанин, более ученый, нежели государственный человек, читавший лекции химии в Сант-Яго и получивший место губернатора Магелланова пролива.
После обеда мы отправились осмотреть колонию. На берегу чинился баркас, под навесом висело несколько шлюпок, на бревнах сидели женщины, все уже немолодые, с резкими чертами лица, с черными глазами и растрепанными волосами; на них были яркие разноцветные лохмотья; взгляды их были наглы и вовсе не двусмысленны. Сюда присылают женщин дурного поведения из Вальпараисо и выдают их замуж за поселенных здесь солдат. He соблазняясь взглядами перезрелых красавиц, мы прошли мимо и встретили двух ручных гуанаков, которые, подбежав к нам, стали ласкаться; мы гладили них и долго любовались этими милыми животными, глазам которых позавидовала бы не одна красавица. Гуанак — род ламы; шерсть его цветом похожа на верблюжью, только гораздо пушистее и мягче. Целыми стадами ходят они по горам Патагонии, и кочующие племена патагонцев следуют за ними, потому что гуанак составляет для них все. Ловят их болосами, веревкой о трех концах, с тремя шарами, обтянутыми пузырями; держа в руке один, вертят в воздухе другими двумя концами, которые, когда их бросят, обхватывают ноги животного и спутывают его. Из гуанака выделывают меха, удивительно мягкие и теплые; мясо его очень вкусно и составляет главную гущу патагонцев. Утешенные ласками гуанаков, гораздо больше, нежели вызывающими взглядами отставных красавиц, мы шли дальше по лужайке хорошо обделанною дорогою; по сторонам трава была скошена, и паслось несколько больших и жирных быков. Деревенька была на небольшом возвышении; единственная её улица состояла из деревянных строений, соединенных между собою; в конце деревни строился дом с башней, для губернатора: это-то мы принимали издали за церковь. Против строений была казарма и небольшое укрепление, кажется, с двумя пушками. На улице мы видели также женщин, a первый попавшийся нам мужчина был финляндец, говоривший по-русски. Нас повели по квартирам, где предлагали выменивать меха на водку и порох, a так как мы были предупреждены губернатором, чтоб этих снадобий отнюдь не давать жителям, то пришлось покупать за деньги и платить за одеяло из гуанака 11 долларов, когда его можно было выменять за 4 бутылки плохого рома. Кроме гуанаков, нам предлагали страусовые шкуры, меха из полосатых хорьков, львиные [24] ) шкуры и проч. Везде поражала нас бедность и нечистота жилищ. На каждом шагу слышались жалобы на строгость губернатора: никто не имеет права выпить рюмки вина без его позволения, надзор за всем самый бдительный, но, как мы узнали, совершенно оправдываемый положением дел и предыдущим опытом. Предшественник губернатора был убит взбунтовавшимися солдатами, a бывший перед ним — индейцами: неприятное положение. Вся колония состоит из сброда всевозможных авантюристов, не нашедших себе места нигде. Если кто решился жить в Магеллановом проливе, то это значит, что ему сильно не повезло в других местах. Почти все жители этого местечка занимаются меновою торговлею, и когда прикочевывают патагонцы, принося с собою мяса убитых гуанаков и шкуры, все это вымешивается на водку и бережется до прихода какого-нибудь судна. Патагонцы же спускают все и почти голыми уходят домой. Этим торгом занимаются здесь все. Нас привели к капитану, второму лицу после губернатора, природному чилийцу. He смотря на свой мундир, он полез в сундук и стал вынимать из него меха, встряхивая их не хуже нашего купца; но мы невнимательно смотрели на шкуры страусов и гуанаков: у окна сидела жена его с черными большими глазами, смотревшая на нас с любопытством, сдерживаемым скромностью. Она была очень хороша; бедный костюм её, не совсем опрятный, не скрывал грации. Около неё, в грязных пеленках, пищал ребенок, вероятно недавно явившийся на свет; бледность лица матери, бедность обстановки, муж, запрашивающий страшную цену, — все это было грустно… мне даже казалось, что хорошенькая чилийка поняла мою мысль и что в глазах её выразилось грустное сознание своего положения. Она смотрела львицей, — a что могла она найти в своем жалком муже? В состоянии ли он наполнить её жизнь, вознаградить собою за эту пошлую обстановку и грязную жизнь в поселении. Но, может быть, она ничего лучшего и не просит: и красота её, и страстью пылающие глаза, и грустно сложенные прекрасные губы, может быть? все это фальшивая вывеска пустой натуры? Если так, то пусть живет она всю жизнь свою здесь, и пусть муж её не продаст ни одной шкуры выгодно!
24
То есть львов американских без гривы и меньше ростом; это, кажется, те же пума, которые водятся в Мексике.
Вечер мы провели у губернатора. He смотря на то, что он представляет собою тип Франтов прошлого поколения, он очень образованный человек. Живя в совершенном одиночестве (капитан — плохой ресурс для разговоров, и все его посещения ограничиваются вечерним рапортом), он много занимается, читает и вытачивает разные вещи из дерева. Он долго жил в Чили, и его рассказы о революциях в Сант-Яго и Вальпарайсо очень любопытны. У него прекрасная коллекция патагонских вещей: шпор, болос, поясов, головных украшений, и проч. Из этого мы увидели, что патагонский вкус очен близок к русскому. Видали ли вы у наших кучеров кожаные пояса с серебряными или медными пуговками? — В этом роде почти все патагонские украшения. Кончики стрел патагонцы делают из разбитых бутылок. Угощал нас губернатор чаем и свежим сливочным маслом, подобного которому мы не ели с самой Франции. Меня попросили посмотреть одного больного: у него болели глаза, легкая простуда понудила местного доктора выдернуть ему ресницы, и глаза действительно разболелись. Если вас доктора будут посылать лечить глаза в Магелланов пролив, то не слушайтесь их.
На другой день мы гуляли в лесу, который начинался у самой колонии; он состоял из больших буковых дерев с ветвистыми стволами и прорезывался небольшими просеками; чаща непроницаемая; много срубленных дерев лежало на земле; между ними вилась тропинка, по которой иногда проносился чилиец, на лихом коне, в толстом пончо, отбросив его в красивых складках за плечи. Тропинка вела к кладбищу, которое было заперто, так что только на немногих памятниках можно было прочитать, кто окончил дни свои так далеко от обитаемого мира. Погода была прекрасная. Огненная Земля, действительно, пылала огнем, охваченная пламенем вечерней зари; отдаленные мысы красовались в разнообразном освещении. Но хорошая погода скоро изменилась; на другой же день пошел снег, при жестоком ветре от NO; у берега сильный прибой ломал шлюпки. Мы не ездили на берег и с нетерпением ожидали времени, когда прикажут сняться с якоря.
28-го марта пошли дальше и скоро миновали узкий пролив между материком и островом Елизаветы. Вечером, подходя к Gregory-Bay, увидели на берегу две человеческие фигуры и выставленный на большом шесте флаг. Сейчас была спущена шлюпка, снабженная всем необходимым для помощи, на случай если это были люди, потерпевшие кораблекрушение; оказалось, что это были патагонцы. Результатом экспедиции было приобретение вонючего хорька, подаренного патагонцем К — у, и следы пятиминутного пребывания этого зверка в кают-компании были еще слышны на другой день, когда мы, развернув всю парусину, летели попутным ветром, мимо Позешон-бей и мыса Дев, последнего из мысов пролива, — в океан.
Скоро скрылись за нами низкие берега Патагонии, и уж знакомые нам волны нашего океана стали покачивать. клипер. Мы должны были идти на остров св. Елены; поднявшись до 40° ю. ш., мы уже шли по параллели, ожидая западного ветра, которые бы подхватил нас и гнал до долготы Елены; но нигде не рассчитываешь так неверно, как в море. Расшатался у клипера ахтерштевень, одно из главных креплений судна, на котором утвержден руль, a с таким повреждением, без крайней нужды, нельзя было оставаться в море, находясь не больше 100 миль от берега, и вот клипер, как флагманское судно, поднял сигнал: «рандеву Монтевидео», который многие увидели с радостью, многие с неудовольствием. Радовались люди, еще не утомленные плаванием, желавшие увидеть новую страну, очень любопытную, обогатить себя новыми знаниями, новыми наблюдениями; недовольны были люди, спешившие в Россию, закрывшие давно сердце свое для всякой любознательности, дошедшие в своем равнодушии до способности простоят месяц на рейде и не съехать ни разу на берег. Все это вам, жителям земли, непонятно; вы рассказываете за анекдот эксцентрическую выходку какого-то англичанина, приехавшего в Петербург будто бы посмотреть решетку летнего сада и сейчас же вернувшегося домой, без всякого желания увидеть что-нибудь другое; у нас таких господ пол-эскадры, и не в виде исключения; скорее это общее правило; у нас слово «путешественник» почти бранное слово; его употребляют, желая уколоть того нечестивца, который решается на день или на два забыть брам-шкоты для непонятного удовольствия посмотреть новый город, зайти в новую церковь, потолкаться на рынке, полном новых лиц и предметов. Все эти господа смотрели на Монтевидео, как на лишнюю задержку; эти самаритяне боялись оскорбить величие своего веревочного царства непонятными вкусами филистимлян, желавших узнать что-нибудь новое. филистимляне были довольны; но, как грешники, не слишком выказывали свою радость.