Очерки по истории естествознания в России в XVIII столетии
Шрифт:
«Иныя такия приказания многия есть, что и старые наши философии не токмо не писали, но и в соние не видали», а об их постройках: «и всякое строение так красно, что и у старых римлян так не было».12
Спафарий был умный, европейски образованный человек, сам бывший и в Европе, и в Китае, могший сравнить все сам. Но гораздо более преувеличены были представления ученых, знавших обо всем лишь по литературным данным, переписке или путем чтения.
Ученые европейцы конца XVII — начала XVIII в. с этой точки зрения оценивали значение европеизации России. Ее высказывал уже в 1697 г. в частной переписке и публично Лейбниц,13 неуклонно державшийся этой мысли до конца своей жизни. Под его влиянием предпринимала свои шаги и Прусская академия наук [24]. Эти идеи о связи Европы с Китаем через Россию имели в это время не одно только научное значение. Уже в 1697 г. Лейбниц связывал их с мировым распространением христианства,14 к чему стремились всегда европейцы, попадавшие в Китай.
Задача, стоящая перед
3.3 Значение личности в истории науки.
Сознание государственной пользы заставило Московскую Русь пойти на выучку в Европу, но эта выучка была в это время теснейшим образом связана уже с научным исканием. Едва ли будет ошибочным считать, что разница между культурой Московской Руси в XV и XVI столетиях по сравнению с культурой Западной Европы в те же столетия была меньше, чем в XVII в., если мы будем принимать во внимание те стороны культуры, которые имеют значение для государственного благополучия. То, что особенно отличало московскую и западную культуру, было теснейшим образом связано с начавшимся влиянием точных наук и наук о природе на практическую жизнь. Государственное самосохранение указывало на необходимость перехода в новые формы, и великим счастьем для Московской Руси было то, что во главе правительственной власти стоял в ней в то время такой человек, как Петр. Вступив на новый путь и стремясь к государственному благу, столь ярко провозглашенному Петром Великим, русские скоро увидели, что нельзя только учиться и брать готовым добытое — надо было научиться добывать знание. Одним из первых увидел это Петр, и из сознания государственной пользы этот человек, малых отвлеченных интересов, но огромного ума и дела, не только изменил условия русской государственной и общественной жизни, не только сделал выгодным перенимание того, что было известно на Западе, — он ввел русское общество и русскую государственность в творческую научную работу.
Петр Великий — это первое имя, которое мы встречаем в истории сознательной научной работы русского народа.16 Как во многом другом, так и здесь мы до сих пор чувствуем мощное движение, которое было наложено на жизнь нашей страны гением этого человека...
Прежде чем идти дальше, я хочу остановиться в нескольких словах на одном споре, который еще недавно горячо обсуждался в кругу русской интеллигенции и сейчас не решен, хотя интерес к нему ослабел, — о влиянии личности на ход исторического процесса. Было время, когда история состояла только из биографий лиц, имевших влияние или значение в жизни, когда все события сосредоточивались вокруг личностей правителей. Интерес к истории народа, к незаметным изменениям быта, к истории безвестной толпы отсутствовал. Позже началась обратная крайность: стала получаться история без лиц и без событий, связанная с изучением векового процесса распадения или изменения общественного строя.
История науки не может идти по этому последнему пути. Несомненно, роль безвестной толпы в истории науки огромна; творческие усилия безличных деятелей, работающих коллективно, прикладывающих каждый свой штрих к сделанному другими, играют в науке большую роль, чем это обычно думается. И здесь сильна коллективная работа тех, кто только один момент своей жизни прикасались к историческому событию, прикасались бессознательно, без желания и понимания сделать то, что они сделали. Мы ознакомимся с такой коллективной работой русских землепроходцев, мы увидим такую работу, введенную в научный обиход, в собранных учеными-путешественниками наблюдениях охотников или деревенских обывателей. Но, признавая значение этой работы толпы, историк науки не может считать ее основной канвой исторического процесса. История науки не делается этой коллективной работой. В ней выступают вперед отдельные личности, резко выделяющиеся среди толпы или силой своего ума, или его ясностью, или широтой мысли, или энергией воли, интуицией, творчеством, пониманием окружающего. Очень часто их открытая и стремления не могут даже быть поняты современниками: так далеко вперед уходит мысль отдельных лиц среди коллективной работы общества. По-видимому, даже многократное открытие одной и той же истины, приближение к ней с разных сторон, в разных местах, в разные времена, прежде чем она будет осознана, понята и войдет в науку, является обычным явлением в истории науки. Все непонятые исследователи не живут на необитаемом острове — они всегда находятся в общении с окружающими, их затерянные мемуары — и даже рукописи — обычно попадают во много рук и оказывают влияние, которое не может быть или с трудом может быть точно констатировано историческими изысканиями, но которое тем не менее реально существует, Так, например, более тщательные исследования указывают на прямое влияние на научную работу идей, сохранившихся в рукописях Леонардо да Винчи, столетия позже их написания. Ими пользовались исследователи. Благодаря счастливым случайностям можно было открыть влияние Леонардо даже в произведениях, где имя его умалчивалось. Можно было проследить влияние его неопубликованных идей начала XVI столетия в работах XVII столетия, создавших науку нашего времени, — в трудах Галилея или Паскаля.17 В истории идей мы постоянно наталкиваемся на то же самое. Научная среда есть живая среда, где есть свои традиции, где царят легенда и глубокие предания... И здесь, как везде, сухая запись или документ, лежащие в основе исторического изыскания, дают лишь отдаленное представление о реально шедшем процессе...
В научном творчестве всегда должны действовать отдельные личности, в своей жизни или в данный момент возвышающиеся среди среднего уровня. И эти выдающиеся люди не могут быть заменены в большинстве научных открытий коллективной работой многих.
Несомненно, если бы Ньютон не опубликовал в 1687 г. свою натуральную философию, законы всемирного тяготения были бы позже открыты кем-нибудь другим. Их форма, связанная с языком, интересами дня и научными представлениями, была бы, может быть, иная, но существо было бы то же самое. Однако в истории человечества совершенно небезразлично, были ли они открыты десятками лет раньше или позже. Ход научного движения был бы от этого совершенно иной. Мало того, что это отразилось бы на всех наших знаниях в самых разнообразных областях человеческой мысли и человеческой культуры, хронология открытия может иметь и другое значение: наука и научная мысль входят в состав всей культурной жизни человечества — мы лишь в своей абстракции отделяем их от нее. Их значение зависит от состояния культуры: открытие, сделанное в одной исторической обстановке, может оказать совершенно иное влияние, чем открытое в другой. Это может зависеть от очень материальных, чисто «реальных» условий. Если, например, данное общество дает достаточно материальных средств для научной работы в одном фазисе своего развития и не дает его в другом — значение и влияние научного открытия, сделанного в тот или другой момент истории, может быть совершенно иным.
Но помимо такого чисто хронологического значения, отнюдь не безразлично влияние данной личности в научном открытии и в другом смысле. Мы знаем из наблюдения истории науки, что иногда научный исследователь узнает отдельные истины столетиями раньше, чем они сделались общим достоянием, причем он может охватить предмет исследования совершенно необычным образом. Наблюдались случаи, когда долго спустя не повторялись благоприятные обстоятельства для открытия всего того, что было доступно для данной личности. То, что было бы дано этим лицом в данный момент, единовременно, — то при повторном открытии разносится на разные десятилетия или даже столетия. Ясно, какое огромное влияние скрывается благодаря этому в роли личности в истории научной мысли.
Мы имеем в истории науки любопытные примеры подобных предвидений. То, что было одновременно известно Леонардо да Винчи, открывалось позже на протяжении трех столетий разновременно — в XVII, XVIII, XIX столетиях. Одновременно известное Ломоносову вновь было открываемо, частью в том же XVIII, частью в XIX в. Французский математик XVII столетия Ферма дал ряд теорем, для которых он не успел или не захотел дать доказательств. Это была очень странная, безалаберная и очень капризная фигура — с великими ошибками и великими открытиями в науке. Эти теоремы в течение трех веков служили темой для работ сотен, если не тысяч людей. Кажется, сейчас осталось доказать только одну теорему. И каждый год на ней изощряются все любители математического спорта. Оценка ошибок этих искателей является одним из несчастий для учреждений, имеющих задачей суждение о научной ценности открываемого. Как бы то ни было, теорема была найдена или угадана Ферма в XVII в. — она верна, но до сих пор, несмотря на усилия тысяч людей, доказана не была.18
Едва ли нужна более яркая черта для оценки значения личности в научном творчестве.
Сколько бесконечных выводов — логически правильных — можем мы отсюда сделать, если вдумаемся в это положение.
3.4 Введение научной работы в России Петром Великим
как дела государственной пользы.
В истории научной работы в России подымается при самом начале личность царя Петра. Петр не сделал научных открытий. Выдающихся научных работников в области точных наук никогда не было среди крупных государственных деятелей. Но Петр принадлежит истории науки потому, что он положил прочное начало научной творческой работе нашего общества.
Он действовал здесь как организатор и инициатор научных изысканий, не только давая средства для работы, но и ставя для решения определенные задания. В то же самое время он создавал в нашей стране своей политической деятельностью орудия и возможность научного исследования.
Роль Петра Великого в истории культурной и государственной жизни нашей страны давно оценена. Она возбуждала много споров, нередко переоценивалась — но и то, что осталось в конце концов после исторических изысканий двух столетий, совершенно достаточно для того, чтобы фигура этого человека в мировой истории осталась колоссальной.