Очерки по истории русской церковной смуты
Шрифт:
Люди, близко знавшие патриарха до революции, говорят, наоборот, о его либерализме и терпимости, что очень идет к его мягкой и гуманной натуре. Так, например, архиепископ Тихон положительно отзывается об М. М. Тарееве — смелом богослове-новаторе, которого не выносила официальная церковь. «Что ты, что ты, — возмутился преосвященный Тихон, — рассказывает его, ученик Б. Царевский, — какой он неправославный? Православие тем и хорошо, что оно способно многое включить в свое глубокое русло» (Соборный разум, 1918, с. 19). Очень интересен для характеристики патриарха его отзыв об увольнении митрополита Макария на покой. «По его мнению, если бы всеми уважаемый старец-митрополит и был виноват в том соприкосновении со «старцем» Распутиным, в котором его обвинял этот барин, на время надевший красную рубашку (Львов), не ему все же выступать с обличениями и кричать и топать ногами на святителя.
Зачем преосвященный Макарий все-таки подал прошение об отставке? — заметил я.
— То-то все мы лакеи! — с горечью воскликнул владыка. — Веками унижений приучены к покорности! Ну да
Последние фразы были связаны с такой глубокой горечью, что я искренно покаялся в душе, что неосторожно затронул его наболевшие раны». (Там же, с. 19). Таков был человек, которому 21 ноября 1917 года была вверена Русская Православная Церковь.
Наряду с патриархом был избран также Священный Синод, состоявший из 6 человек: митрополитов Антония Харьковского, Арсения Новгородского, Сергия Владимирского, Платона Одесского, архиепископов Анастасия Кишиневского и Евлогия Волынского. На случай смерти членов Синода было избрано также шесть заместителей (кандидатов в члены Синода): митрополит Петроградский Вениамин, архиепископы Таврический Димитрий, Могилевский Константин, Тамбовский Кирилл, епископы Вятский Никандр и Пермский Андроник (Церковные ведомости, 1918, № 21–22, с. 633). В качестве «нижней палаты» был избран также Церковный совет, состоявший из представителей белого духовенства и мирян.
Избрание патриарха было встречено повсюду верующими с восторгом. Правда, А. И. Введенский в своей известной книге «Церковь и государство» вспоминает, что в январе 1918 г. он якобы имел беседу с протопресвитером Г. Шавельским, во время которой было высказано намерение уже тогда отколоться от патриарха. Никакими конкретными данными это намерение, однако, не подкрепляется; скорее всего, мы здесь имеем дело с одним из тех разговоров, которые (как говорят французы) сочиняют, спускаясь с лестницы.
Как вел себя, однако, торопецкий попович, попавший на патриарший престол? Надо сказать, что, будучи патриархом, Тихон очень мало изменился. Спокойствие, добродушие, чувство юмора иг покидали его никогда в жизни. Если позволительно привести здесь литературную аналогию, покойный патриарх был удивительно похож на Кутузова, каким его изображает Л. Н. Толстой в романе «Война и мир». Скромный, простой русский человек с ясным практическим умом и добрым сердцем — таким оставался до смерти патриарх Тихон. Чтобы дать представление об его личности, приведем несколько эпизодов, связанных с его поездкой летом 1918 года в Петроград (29 мая — 3 июня 1918 г). «Сотрудник одной из петроградских газет спросил патриарха, что доносится к нему со всех сторон России. Патриарх после некоторого раздумья лаконически ответил: «Вопли». (Церковные ведомости, 1918, 14 июля, № 23–24, с. 691.) Отвечая на экзальтированную речь прот. Н. С. Рудницкого (председателя правления братства православных приходов), патриарх сказал: «Я слышал сейчас, что братство объединяет людей, готовых на подвиги исповедничества, мученичества, готовых на смерть. Русский человек вообще умеет умирать, а жить и действовать он не умеет. Задача братства не в том только, чтобы воодушевлять на мучения и смерть, но и наставлять, как надо жить, указать, чем должны руководствоваться миряне, чтобы Церковь Божия возрастала и крепла. Наше упование — это жизнь, а не смерть и могила». (Там же, с. 696.) «Церковь должна быть свободна от бюрократического порядка», — говорил он тогда же. Здесь, в Петрограде, он встречается в первый раз с обновленцами; на Стремянной улице, в зале собраний при церкви Св. Троицы, делегация общества «Соборный разум», состоящая из четырех человек (свящ. Е. Белкова, прот. М. Попова, прот. К. Околовича и секретаря В. И. Лебедева), вручила ему адрес. «Да… это — хорошо… теперь все стало соборное — и церковь соборная, и Россия соборная, и разум соборный», — сказал патриарх» (Соборный разум, № 6–7, с. 13).
Вообще патриарх очень терпимо относился к реформаторам: в Москве, в храме Василия Блаженного, подвизался свящ. о. Роман Медведь, известный своей независимостью, который не раз публично заявлял, что он по ряду вопросов не согласен с патриархом. В церкви Тихона Амафун-тского на Арбате служил о. Иван Борисов, настроенный примерно так же, наконец, при патриархе развивал свою деятельность о. Владимир Быков — крупный биолог, принявший сан. О. Владимир смело реформировал богослужение и скандализировал консерваторов своими оригинальными проповедями-беседами. Патриарх ему покровительствовал и даже отвел ему для богослужения одну из церквей Зачатьевского монастыря на Остоженке. Следует также упомянуть об имевшей место в 1919 году попытке создать Рабоче-крестьянскую христиано-социалистическую партию, задуманную священником Гребневской церкви, что на Лубянке, впоследствии ренегатом, С. Калиновским. Патриарх благословил священника на создание этой партии с крайне левой программой, и лишь по независящим от патриарха обстоятельствам партия не была создана. Наконец, патриарх смотрел сквозь пальцы на деятельность Антонина, который после революции как с цепи сорвался: проживая на покое в Заиконоспасском монастыре (на Никольской), совершая литургию посреди храма, читал евхаристические молитвы вслух, кроил и перекраивал богослужение, изменяя его каждый день…
Мы охарактеризовали деятельность патриарха в бурные революционные годы (1917–1921 гг.), и забыли мы сущую «мелочь»: знаменитые антисоветские воззвания патриарха и его деятельность в качестве одного из вождей антисоветских сил в стране. Остановимся и на этой стороне его деятельности. На предыдущих страницах мы старались дать совершенно объективную характеристику патриарха Тихона, как деятеля и как человека. Как видит читатель, патриарх Тихон был умным и добрым человеком, который, однако, являлся типичным представителем дореволюционного русского духовенства, — таким он был и по своим воззрениям, и по своим вкусам, и по своему психическому складу. Странно было бы ожидать от этого человека, чтобы он рассуждал, как марксист, да еще большевик, и приветствовал бы Октябрьскую революцию: тогда он не был бы главой Русского духовенства. Отражая позицию русского духовенства и почти всей тогдашней русской интеллигенции (даже таких людей, как А. М. Горький, Куприн, Скиталец и другие), патриарх выступил против Советского правительства с рядом воззваний: с крещенским воззванием 6/19 января 1918 года, в котором он выступил с протестом против кровавых эксцессов, с воззванием против Брестского мира, а также с резким письмом В. И. Ленину, написанным к первой годовщине Октября, в котором содержалось требование всеобщей амнистии. Что характерно для всех этих воззваний? Прежде всего отметим, что патриарх, в противоположность некоторым священникам, нигде не восстает против социалистических и коммунистических принципов, ни даже против революции как таковой, — он восстает, главным образом, против эксцессов и против отдельных актов Советского правительства (Брестский мир). Правда, иногда патриарх не видит за деревьями леса и не желает замечать тех огромных исторических сдвигов, которые несет Октябрьская революция, но это, конечно, не его вина, а его беда — следствие той среды, в которой он вырос и развивался; это результат вековой позиции русского духовенства.
«История — не Невский проспект», — говорил в свое время Н. Г. Чернышевский. Головокружительный рывок сделала история в 1917 году, следствием этого явился глубокий раскол в русском народе и обществе, — этот раскол пролег глубокой щелью в каждой семье, в каждом городе, каждом медвежьем уголке: все в России разделилось на приемлющих и неприемлющих революцию. Должна была расколоться и Русская Православная Церковь. И раскол Церкви наступил в весенние дни 1922 года.
Раскол
«Важно не знамя, важно не слово, на нем написанное, важна мысль знаменосца. Чтобы удобнее было рассмотреть эту мысль, надо уяснить себе, в чем состоит процесс, при помощи которого люди прячут иногда под великие слова весьма скверные вещи», — писал сто лет назад П. Л. Лавров (Исторические письма, 1870, с. 136).
Двадцатый век кишит примерами, подтверждающими эти слова известного русского социолога. Обновленческий раскол является одним из таких примеров. В предыдущих главах мы показали, как медленно, но верно растет обновленческое движение в Русской Церкви в предреволюционные годы и во время революции. Нет ничего удивительного в том, что это движение усилилось сразу после Октября. И сразу же мы видим знаменательное явление: в обновленческом движении появляются новые, нравственно растленные типы.
В этом отношении характерна так называемая «владимирщина»- раскол, произведенный в 1919 году бывшим архиепископом Пензенским Владимиром Путятой. Руководитель этого раскола является одной из самых омерзительных личностей в истории Русской Церкви; вполне заслуженно, за свои тяжкие грехи против нравственности, он был лишен сана — и поднял после этого в своей бывшей епархии смуту. Характерно, однако, что он прикрывался обновленческими лозунгами, говорил о своем желании «приблизить церковь к евангельским идеалам». Владимиру Путяте и его ближайшему стороннику иеромонаху Иоанникию Смирнову принадлежит сомнительная «честь»: они первые в Русской Церкви стали пользоваться в борьбе с идейными противниками методами политического доноса. Главной их заботой было завоевать доверие властей — и нельзя сказать, чтобы эти усилия остались совершенно безрезультатными. В 1919 году представитель властей созвал в пензенском кафедральном соборе местное духовенство и потребовал в ультимативной форме, чтобы они признали Владимира своим архиепископом; на тех, кто не признал Владимира (к чести пензенского духовенства, таких было большинство), обрушились репрессии. Дело приняло столь серьезный оборот, что пришлось вмешаться самому В. И. Ленину. Ленин приказал немедленно освободить всех арестованных, а делегации, прибывшей из Пензы, заявил, что «Владимир Путята — это пиявка, присосавшаяся к советской власти».
Еще более курьезный характер носил так называемый «царицынский раскол», или «илиодоровщина». Возглавлялся этот раскол знаменитым черносотенцем иеромонахом Илиодором Труфановым. Знаменитый в дореволюционное время деятель из «Союза русского народа», прославленный своими скандалами и близостью к Распутину, Илиодор неожиданно сделался ярым «революционером». Явившись в 1920 году в Царицын, опираясь на кучку своих старых поклонников и поклонниц, он объявил себя со свойственной ему экстравагантностью патриархом всея Руси и главой новой церкви. Рассыпавшись в комплиментах по адресу советской власти, недавний черносотенный «трибун» провозгласил здравицу в честь «красных славных орлов, выклевавших глаза самодержавию». «Слава орлам! Слава орлам! Слава орлам!» — истерически выкликал он, кланяясь на все четыре стороны. Затем Илиодор приступил к «реформам». Выбрав из числа своих сторонников 12 человек, он провозгласил их «российским синодом» — и тут же придумал членам синода особый титул: Ваше достоинство (как же можно без титула?). Затея Илиодора носила, однако, слишком откровенно авантюрный характер, чтобы просуществовать долго; через несколько лет все лопнуло, как мыльный пузырь: даже самые ярые поклонники царицынского патриарха в нем разочаровались, и сам Илиодор вскоре покинул Царицын.