Очерки по психологии бессознательного (сборник)
Шрифт:
Конечно, существуют и безнадежные случаи, когда помощь просто бесполезна; но есть и такие случаи, когда дело не «пробуксовывает» и не «зацикливается», когда не надо во что бы то ни стало с горьким сердцем и больной головой оставлять ситуацию переноса. Я сказал себе как раз в связи с моей пациенткой, что из подобного опыта тоже должен быть приемлемый и ясный путь. Хотя у моей пациентки уж давно кончились деньги (если они у нее и вообще были), но мне любопытно было узнать, какие же пути выберет природа, чтобы добиться удовлетворительного выхода из тупика переноса. Так как я никогда не воображал о себе, будто наделен тем самым «здравым человеческим рассудком», который в любой запутанной ситуации точно подскажет, что надо делать, и поскольку моя пациентка знала об этом не больше меня, то я предложил ей, что мы по крайней мере могли бы отслеживать движения, поступающие из психической сферы, «не оскверненной» нашей всезнающей мудростью и сознательным планированием. Это означало прежде всего обращение к ее сновидениям.
Сновидения содержат образы и мысленные ассоциации, в производстве которых сознательное намерение не участвует. Они возникают спонтанно, без нашей помощи и являются представителями непроизвольной психической деятельности. Поэтому сновидение есть, собственно, в высокой степени объективный, естественный продукт психического, от которого можно ожидать по меньшей мере ссылок и намеков на некоторые основные тенденции в психическом процессе. Кроме того, поскольку психический процесс, как и всякий жизненный процесс, есть не просто каузальный ход событий, но также еще и процесс с телеологической (финальной) ориентацией, то от сновидения можно ожидать, что оно даст нам определенные показания относительно его объективной обусловленности, равно как и об объективных тенденциях, поскольку последние
Мы с пациенткой подвергли ее сновидения тщательному наблюдению. Буквальное воспроизведение всех тех сновидений, которые имели место, завело бы нас слишком далеко. Поэтому позвольте лишь бегло воспроизвести их основные мотивы: в большинстве своем эти сновидения касались личности доктора, т. е. действующими лицами, без сомнения, выступали сама сновидица и ее доктор. Последний, однако, редко появлялся в своем естественном облике, а по большей части был специфически искажен. Иногда его фигура представала в неестественно огромных размерах, порой он выглядел необычайно старым, а потом вновь обретал сходство с ее отцом, но при этом был странно встроен в природу, как в следующем сновидении: ее отец (который в действительности был невысокого роста) стоял вместе с ней на холме, покрытом пшеничными полями. Она, совершенно крошечная, находилась рядом, и он казался ей подобным великану. Он поднял ее с земли и взял на руки, как малое дитя. Ветер проносился по пшеничным полям, и, как пшеница раскачивалась на ветру, он качал ее на своих руках.
Из этого сна и других ему подобных я смог прояснить для себя различные вещи. Прежде всего у меня сложилось впечатление, что ее бессознательное непоколебимо привержено идее о том, будто я ее отец-возлюбленный, вследствие чего эта фатальная связь, которую нужно было как-то развязать, постоянно оказывалась еще более усиленной. Кроме того, было чрезвычайно трудно не заметить, что бессознательное накладывает особый отпечаток на сверхъестественную, почти «божественную» природу отца-влюбленного, из-за чего связанная с переносом завышенная оценка всякий раз особо подчеркивалась. Поэтому я спрашивал себя: неужели пациентка все еще не поняла весь фантастический характер своего переноса, или же бессознательное вообще не может быть распознано, а слепо и идиотически следует за какими-то бессмысленными химерами? Мысль Фрейда о том, что бессознательное «не умеет ничего, кроме как желать», слепая и бесцельная воля Шопенгауэра, гностический демиург, который в своем тщеславии мнит себя совершенным и в самой слепоте своей ограниченности творит нечто жалкое и несовершенное, – все эти пессимистические подозрения относительно отрицательной сущности мира и души совместились. В подобной ситуации действительно не остается ничего иного, кроме как следовать хорошо известному пожеланию «Тебе пристало…», подкрепленному, так сказать, решительным «ударом топора», полностью отсекающего всю фантасмагорию касательно добра и зла.
Однако по мере того, как я снова и снова основательно «проворачивал» эти сновидения в своем сознании, передо мной забрезжила и другая возможность. Я сказал себе: нельзя усомниться в том, что сновидения продолжают говорить теми же прежними метафорами, которые до боли знакомы и пациентке, и мне из наших бесед. Сама пациентка, без сомнения, распознаёт свою трансферентную фантазию. Она знает, что я выступаю для нее в качестве полубожественного отца-возлюбленного, и может по крайней мере интеллектуально отличать этот образ от моей фактической реальности. Следовательно, сновидения очевидным образом воспроизводят сознательную точку зрения за вычетом сознательной критики, которую они полностью игнорируют. Значит, сновидения повторяют сознательные содержания, но не in toto [98] , a настаивают на фантастической позиции в противовес «здравому смыслу».
98
В целом (лат.).
Я, естественно, задал себе вопрос: каков источник подобного упрямства и какова цель последнего? То, что в нем должен быть заключен какой-нибудь конечный смысл, было для меня несомненно, поскольку не существует по-настоящему одушевленных предметов, у которых нет какой-то осмысленной цели, которые, иначе говоря, становятся объяснимы, если их понимать как простые пережитки определенных предшествующих фактов. Но энергия переноса столь сильна, что производит впечатление прямо-таки жизненного инстинкта. Что же является целью таких фантазий? Внимательное рассмотрение и анализ сновидений и особенно того самого, которое я воспроизвел дословно, раскрывают примечательную тенденцию, а именно: вопреки сознательной критике, сводящей все к человеческим пропорциям, наделить личность доктора сверхчеловеческими качествами. Он должен быть исполином, должен быть древним, как мир, превосходить отца, проноситься, словно ветер, над землей, в конечном счете он непременно превратится в бога! Или, сказал я себе, может быть, это тот случай, когда бессознательное попытается сотворить бога из личности доктора, освободить, так сказать, видение бога из-под покровов личности, тогда сам перенос на личность врача оказывается обычным непониманием, присущим здравому рассудку, глупой выходкой «здравого человеческого рассудка»? Может быть, напор бессознательного только внешне направлен на эту личность, а в более глубоком смысле – на бога? Может ли жажда бога быть страстью, изливающейся из ничем не обусловленной, темнейшей природы инстинкта, страстью, возможно, более глубокой и сильной, чем любовь к человеческой личности? Или же это тот образец высочайшего и подлиннейшего смысла нецелесообразной любви, которую называют переносом, крошечная частица реальной «любви божьей», которая была утрачена сознанием после пятнадцатого века?
Никто не станет подвергать сомнению существование страстной тоски по человеческой личности, но этот фрагмент религиозной психологии, исторический анахронизм, что-то из области средневекового любопытства (вспомним Мехтильду Магдебургскую) выступает на свет как непосредственная живая реальность в консультационном кабинете и выражается в прозаической фигуре доктора, и этот факт поначалу выглядит слишком фантастическим, чтобы быть принятым всерьез.
Подлинно научная установка не должна быть предвзятой. Единственный критерий валидности гипотезы – наличие эвристичности, т. е. присутствие у нее объяснительной ценности. Но есть еще и вопрос, можно ли рассматривать выдвинутые прежде возможности в качестве валидной гипотезы? Нет никакой априорной причины считать невозможным наличие цели у бессознательных тенденций, лежащих по ту сторону человеческой личности, с таким же успехом можно предположить, что бессознательное не умеет ничего, кроме как «только желать». Только на основании опыта можно решить, какая из гипотез наиболее подходящая. Эта новая гипотеза показалась не совсем правдоподобной моей весьма критически настроенной пациентке. Прежний взгляд, согласно которому я был отцом-возлюбленным и в качестве такового представлял собой идеальное разрешение конфликта, представлялся несравненно более привлекательным для ее способа чувствования. Несмотря на это, ее интеллект был достаточно ясен, чтобы понимать теоретическую возможность такой гипотезы. Между тем сновидения пациентки продолжали дезинтегрировать личность доктора во все большем масштабе. Наряду с этим произошло нечто, что поначалу понял только я и что вызвало мое крайнее удивление, а именно нечто вроде подземного подрыва ее переноса. Ее отношения с одним другом заметно углубились, несмотря на то что сознательно она все еще держалась за свой перенос. Так что, когда пришло время расстаться со мной, это не стало катастрофой, а сделалось совершенно осмысленным прощанием. У меня было преимущество единственного свидетеля процесса развязки. Я мог видеть, как трансличностная точка контроля – я не могу назвать это как-то иначе – развивала ведущую функцию и шаг за шагом собирала в себе все до тех пор личностные сверхоценки, как с этим притоком энергии приобретала влияние на сопротивляющийся сознательный разум, причем пациентка сознательно этого не замечала. Из этого мне стало ясно, что эти сновидения были не просто фантазиями, а саморепрезентациями бессознательного развития, которые давали возможность психике пациентки постепенно перерастать бессмысленную личностную связь [99] .
99
См.: Transcendent function // Psychological Types. Def. 51. Symbol. Рус. пер. – Трансцендентная функция // Психологические типы. СПб., 1995. § 805. нем.: Transzendente Funktion. Ges. Werke. 1950. Bd. 6. Par. 908.
Это изменение произошло, как я показал, благодаря тому, что бессознательно развилась трансличностная точка контроля; некая, так сказать, виртуальная цель, символически выразившаяся в созерцании Бога. Сновидения возвысили человеческий
100
Более подробно см.: Jung C. Wandlungen und Symbole der Libido. 1912. Рус. пер. – Юнг К. Символы трансформации. М., 2000; Neuauflage: Symbole der Wandlung / Ges. Werke. 1952. Bd. 5.
Эти первобытные представления, немало примеров которых я привел в своей книге «Символы трансформации», побуждают к проведению различия по отношению к бессознательному материалу, существенного различия между «досознательным» и «бессознательным», или «подсознательным» и «бессознательным». Правомочность подобного подразделения здесь не обсуждается. В каждом из понятий присутствует своя определенная ценность, и они стоят того, чтобы развивать их в качестве определяющих гипотез или точек зрения. Введенное различие, сделать которое меня заставил опыт, претендует лишь на ценность более широкой точки зрения. Из сказанного следует, что мы в определенной степени должны выделять в бессознательном слой, который можно обозначить как личное бессознательное. Материал, содержащийся в этом слое, обладает личностной природой, поскольку он характеризуется отчасти как приобретение в результате индивидуального существования, а отчасти как психологические факторы, которые с таким же успехом могли бы оказаться осознанными. Хотя, с одной стороны, понятно, что несовместимые психологические содержания подлежат вытеснению друг другом и потому бессознательны, но, с другой стороны, все же есть возможность того, что вытесненные содержания тоже могут быть осознаны и должны быть осознаны, если уж они узнаны. Мы узнаём эти материалы как личностные содержания благодаря тому, что можем проследить их влияние, или их частичное присутствие, или их возникновение в нашем личном прошлом. Они являются интегральными компонентами личности, входящими в ее «инвентарную ведомость», и их утрата в сознании означает неполноценность в том или ином отношении, и притом не ту неполноценность, которая имеет психологический характер органического увечья или врожденного дефекта, а скорее характер лакуны, которую подавленное моральное негодование стремится восполнить. Чувство моральной неполноценности всегда указывает на то, что выпавший фрагмент есть нечто такое, что, собственно говоря, не должно было бы выпадать или, иными словами, может быть осознано, если употребить необходимые для этого усилия. Чувство моральной неполноценности возникает при этом отнюдь не из столкновения со всеобщим, в известном смысле произвольным моральным законом, а из конфликта с собственной самостью, которая, исходя из чувства психического равновесия, требует восполнения дефицита. Где бы ни возникало это чувство моральной неполноценности, оно указывает также и на то, что налицо не только требование ассимиляции бессознательного компонента, но также и возможность такой ассимиляции. В конечном счете это моральные качества человека, которые заставляют его либо через непосредственное понимание необходимости, либо косвенным образом через болезненый невроз ассимилировать свою бессознательную самость и вести себя осознанно. Тот, кто продвигается вперед по дороге реализации своей бессознательной самости, должен неизбежно приводить к осознанию содержания личного бессознательного, расширяя таким образом масштаб своей личности. Это «расширение» затрагивает в первую очередь моральное сознание, самопознание, так как бессознательные содержания, высвобожденные анализом и переведенные в сознание, – это, как правило, поначалу неприятные и потому вытесненные содержания: желания, воспоминания, предрасположенности, планы и т. д. Сюда относятся содержания, которые появляются на свет тем же путем, что и исповедь, хотя и в более ограниченной степени. Другие возникают, как правило, с помощью анализа сновидений. Зачастую весьма интересно наблюдать, как сновидения выносят наверх – фрагмент за фрагментом, тонко чувствуя момент, – самые существенные элементы. Весь этот материал в совокупности с материалом сознания дает в результате значительное расширение горизонта, углубляя знание себя. Естественно предположить, что это, как ничто иное, способно гуманизировать человека и привить ему чувство меры. Но даже и знание самого себя, о действенности которого все мудрецы предполагали самое лучшее, по-разному воздействует на различные характеры. Существует немало замечательных открытий в практическом анализе, но об этом у меня пойдет речь в следующей главе.
Как показывает мой пример с архаической идеей бога, бессознательное, по всей видимости, содержит в себе еще и нечто другое, кроме личных приобретений и вещей. Моя пациентка совершенно не осознавала происхождения «духа» от «ветра» или параллелизма того и другого. Это содержание никогда не было продуктом ее размышлений, и ее никогда этому не учили. Существенный фрагмент Нового Завета ( [101] ) был ей недоступен, так как она не знала греческого. Речь могла бы идти (если бы это действительно было личностное приобретение) о так называемой криптомнезии [102] , т. е. о бессознательном припоминании мысли, которую сновидица некогда уже где-то вычитала. Против такой возможности в данном конкретном случае я ничего не могу возразить, но я знаю довольно много других случаев – большое их число я привел в упомянутой выше книге, – когда даже криптомнезию можно с уверенностью исключить. Но даже если бы это был случай криптомнезии (что мне кажется маловероятным), то ведь еще надо бы объяснить, каким было существовавшее прежде положение вещей, благодаря которому именно этот образ закрепился в памяти, а позднее снова был (Земон) «экфорирован» (от – греческого слова, означающего «выносить», «уносить», лат. efferre = «производить»). В любом случае, идет ли речь о криптомнезии или нет, имеется в виду подлинный и настоящий первобытный богообраз, который вырастал в бессознательном современного человека и осуществлял там живое воздействие – воздействие, которое можно было бы рекомендовать психологу религии для размышлений. В этом образе нет ничего, что можно было бы назвать «личностным»: это полностью коллективный образ, этническое происхождение которого давно известно. Здесь этот исторический и повсеместно распространенный образ вновь актуализируется с помощью естественной психической функции. Это вовсе не удивительно, поскольку моя пациентка родилась на свет с человеческим мозгом, который предположительно и сегодня функционирует таким же образом, как у древних германцев. Мы имеем дело с реактивированным архетипом, как я обозначил эти изначальные образы в другом месте [103] . Эти древние образы вызваны к жизни первобытной, основывающейся на аналогии формой мышления, свойственной сновидениям. Речь идет не об унаследованных идеях, а об унаследованной предрасположенности к ним [104] .
101
Ветер дует, где хочет (греч.).
102
Ср.: Floumoy. Des Indes `a la Plan`ete Mars. 'Etude sur un cas de somnambulisme avec glossolahe. 1900; Jung. Zur Psychologie und Pathologie sogenannter occulter Ph"anomene. 1902, 110 f., Ges. Werke, Bd l. Par. 138 f. Рус. пер. – Юнг К. Г. О психологии и психопатологии так называемых оккультных явлений Юнг К. Г. Конфликты детской души. М.: Канон, 1996.
103
Психологические типы. СПб., 1995. § 682; Psychologische Typen. 1950. Ges. Werke. Bd. 6.
104
Соответственно обвинение в мистицизме, выдвинутое против моих идей, не имеет под собой основания.