Очерки по психологии бессознательного (сборник)

Юнг Карл Густав

В обоих случаях причиной инфляции является коллективное бессознательное, и независимости индивида наносится вред. Но поскольку не всякая индивидуальность способна быть самостоятельной и независимой, то ученическая фантазия – быть может, самое лучшее, что они могут осуществить. Тогда наслаждение от сопутствующей этому инфляции – уже некая компенсация за утрату духовной свободы. Но нельзя недооценивать и тот факт, что жизнь настоящего или воображаемого пророка полна страданий, скорби, разочарований и лишений, так что сонм поющих осанну учеников обладает ценностью компенсации. Все это по-человечески настолько понятно, что было бы удивительно, если бы оно имело хоть какое-то другое предназначение.

Часть вторая

Индивидуация

I. Функция бессознательного

За пределами тех альтернативных стадий, с которыми мы имели дело в предшествующей главе, существует некое место назначения, некая возможная цель. Этим местом назначения, этой целью является путь индивидуации. Индивидуация означает становление единственного гомогенного бытия, и в той степени, в какой «индивидуальность» заключает в себе нашу глубочайшую, предельную и ни с чем несравнимую уникальность, она подразумевает также и становление собственной

самости. Поэтому «индивидуацию» можно было бы перевести и как «становление личности» или как «самореализацию».

Возможности развития, обсуждавшиеся в предыдущих главах, есть, по сути, отчуждение самости, способ лишения ее самостоятельности в пользу внешней роли или воображаемого значения. В первом случае самость уходит на задний план и уступает место социальному признанию, в последнем – аутосуггестивному значению изначального образа. В обоих случаях берет верх коллективное. Самолишение в пользу коллективного соответствует социальному идеалу; оно даже считается социальным долгом и добродетелью, хотя может использоваться и в целях самососредоточения. Эгоистов называют «самолюбивыми», что, естественно, не имеет ничего общего с тем значением понятия «самость», в каком я его здесь употребляю. С другой стороны, самореализация есть нечто совершенно иное, нежели самолишение. Подобное недопонимание широко распространено из-за недостаточно четкого различения индивидуализма и индивидуации. Индивидуализм означает сознательное подчеркивание, выделение и возвышение предполагаемого своеобразия в противовес коллективным соображениям и обязательствам. Индивидуация же означает как раз более совершенное и более полное осуществление коллективных свойств и качеств человеком, так как адекватный учет своеобразия индивида ведет к лучшему социальному достижению, нежели в случае, когда своеобразием пренебрегают или когда его подавляют. Специфику характера и склад ума индивида не следует понимать как странность его сути или как составляющие его бытия, скорее имеет смысл относиться к ним как к уникальной комбинации или различию в степени развития функций и способностей, которые сами по себе универсальны. Каждое человеческое лицо имеет нос, два глаза и т. д., но эти сами по себе универсальные черты изменчивы, и эта вариабельность делает возможным индивидуальное своеобразие. Поэтому индивидуация может означать только процесс психологического развития, в котором осуществляются заложенные изначально индивидуальные качества; другими словами, это процесс, с помощью которого человек становится тем конкретным, уникальным существом, каким он фактически и является. Вместе с тем он не делается «самолюбивым» в обыденном смысле слова, а просто реализует и своеобразие своей натуры, а это, как уже сказано, принципиально отлично от эгоизма или индивидуализма.

Далее, в той степени, в какой человеческий индивид как живое единство состоит из чисто универсальных факторов, он всецело коллективен и потому ни в каком смысле не противостоит коллективности. Следовательно, индивидуалистическое подчеркивание собственного своеобразия противоречит этому основному свойству живого существа. Индивидуация же, со своей стороны, нацелена на живое взаимодействие всех факторов. Но поскольку универсальные факторы всегда появляются в индивидуальной форме, то их полное рассмотрение приводит к индивидуальному результату, не превзойденному ничем иным, и менее всего индивидуализмом.

Цель индивидуации тем самым сводится, с одной стороны, к тому, чтобы избавить самость от ложных покровов персоны, а с другой – к высвобождению от суггестивной власти архаических образов. Из всего высказанного в предшествующих главах должно быть достаточно ясно, что же означает персона с точки зрения психологии. Но когда мы обращаемся к другой стороне, а именно к влиянию коллективного бессознательного, то обнаруживаем, что здесь мы оказываемся в темном внутреннем мире, понять который гораздо труднее, чем психологию персоны, которая доступна каждому. Любому известно, что подразумевается под «принятием официального вида» или что значит «играть социальную роль». Манипулируя персоной, человек пытается предстать в том или ином качестве или же он прячется под маской, в других случаях он может использовать определенную персону в качестве препятствия. Так что проблема персоны не должна представлять большой трудности для понимания.

Однако совсем другое дело – изложить на общедоступном уровне те тонкие внутренние процессы, которые вторгаются в сознание с такой внушающей силой. Возможно, наилучшим было бы изобразить эти воздействия с помощью примеров душевных расстройств, творческого вдохновения и обращения в религиозную веру. Самым прекрасным образчиком внутреннего изменения подобного рода, взятым, так сказать, из жизни, является книга Герберта Уэллса «Отец Кристины Альберты». Похожие метаморфозы описаны также в превосходной книге Леона Доде «Наследственность». Обширный материал содержится у Вильяма Джемса в его работе «Многообразие религиозного опыта» [133] . Хотя во многих случаях такого рода присутствуют определенные внешние факторы, которые либо напрямую обусловливают это изменение, либо обеспечивают его условия, однако это не всегда тот случай, когда внешний фактор позволяет дать удовлетворительное объяснение подобных изменений личности. Необходимо признать тот факт, что изменение личности может возникать и из субъективных внутренних причин, мнений или убеждений, когда внешние побуждения не играют никакой роли либо они весьма незначительны. При патологических изменениях личности это, можно сказать, является правилом. Те случаи психоза, которые представляют ясную и простую реакцию на подавляющее внешнее событие, следует отнести к исключениям. Соответственно для психиатрии наследственная или приобретенная патологическая предрасположенность является важным этиологическим фактором. Вероятно, то же самое верно и в отношении большинства случаев творческой интуиции: вряд ли имеет смысл предполагать чисто каузальную связь между упавшим яблоком и теорией тяготения Ньютона. Сходным образом любые религиозные конверсии, которые напрямую нельзя отнести на счет внушения или психического заражения, основаны, по всей вероятности, на независимых внутренних процессах, достигающих своей кульминации в изменении личности. Как правило, эти процессы имеют обыкновение быть поначалу подпороговыми, т. е. бессознательными, и только постепенно достигать сознания. Момент вторжения может, однако, быть весьма внезапным, когда сознание мгновенно наполняется крайне чужеродными и, по всей видимости, неожиданными содержаниями. Такое впечатление может сложиться у неспециалиста и даже у самого участника этого процесса, хотя опытный

наблюдатель знает, что психологические события никогда не бывают внезапными. На самом деле это вторжение может готовиться годами, зачастую на протяжении половины жизни, и уже в детстве можно отметить вполне примечательные знаки, которые символически указывают на будущее патологическое развитие. Я вспоминаю, например, случай одного душевнобольного, который отказывался от пищи и доставлял неимоверные трудности при попытках его искусственного кормления с помощью носового зонда. В конце концов потребовалась анестезия, чтобы можно было ввести зонд. Пациент обладал редкой способностью заглатывать свой язык, прижимая его к гортани, о чем я тогда не имел никакого представления. В период просветления пациент рассказал мне следующее. Будучи еще мальчиком, он частенько размышлял о том, как можно было бы покончить с собой, чтобы никто не смог ему в этом помешать. Сначала он пытался сделать это путем задержки дыхания, пока не обнаружил, что в полубессознательном состоянии возобновляет дыхание. Поэтому он оставил эти попытки и подумал: может быть, все получится, если отказаться от пищи. Такая фантазия пришлась ему по душе, хотя впоследствии он обнаружил, что пища в жидком виде может подаваться через носоглотку. Тогда он стал размышлять над тем, как перекрыть и этот канал, и пришел к мысли о том, чтобы прижимать язык к гортани. Вначале это ему не удавалось, но он начал делать регулярные упражнения и вскоре вполне овладел искусством проглатывать язык примерно так, как это иногда непроизвольно случается под наркозом, очевидно, когда искусственно расслабляется мускулатура основания языка.

133

Джемс В. Многообразие религиозного опыта. СПб., 1992.

Таким странным способом этот мальчик вымостил себе дорогу к предстоящему психозу. После второго приступа он стал неизлечимым душевнобольным. Это всего лишь один пример среди многих других, но он достаточно хорошо демонстрирует, что последующее, по всей видимости, внезапное вторжение чуждых содержаний на самом деле оказывается совсем не внезапным, а является скорее результатом многолетнего бессознательного развития.

А теперь один важный вопрос: в чем заключается суть этих бессознательных процессов? И каким образом они конституируются? Естественно, раз они бессознательны, то и сказать о них ровным счетом нечего. Но иногда они заявляют о себе – отчасти через симптомы, отчасти через поступки, мнения, аффекты, фантазии и сновидения. Основываясь на материалах наблюдений подобных проявлений, можно сделать косвенные выводы об их кратковременности, а также о структуре бессознательных процессов и их развитии. Однако не следует впадать в иллюзию, будто тем самым обнаружена истинная природа бессознательных процессов. Нам никогда не удастся выйти за пределы гипотетического высказывания «как если бы».

«Ни один смертный разум не сможет проникнуть в глубины природы», – не проникнет он и в глубины бессознательного. Однако мы знаем, что бессознательное никогда не отдыхает. Похоже, что оно всегда за работой; даже когда мы спим, мы видим сны. Многие люди утверждают, что сны им никогда не снятся, но, вероятнее всего, они их просто не помнят. Примечательно то, что люди, разговаривающие во сне, в большинстве либо не помнят сновидение, в котором они разговаривали, либо отрицают сам факт наличия у них сновидения. Но не проходит и дня, чтобы мы не обмолвились о чем-то или что-то не выскочило бы у нас из памяти, что, разумеется, в другое время прекрасно сохранялось в памяти, или нас не охватило бы невесть откуда взявшееся настроение и т. д. Подобные вещи не что иное, как симптомы не прекращающейся за нашей спиной бессознательной деятельности, которая непосредственно дает о себе знать в сновидениях ночью, но лишь от случая к случаю прорывается сквозь запреты, налагаемые нашим дневным сознанием.

В пределах нашего нынешнего опыта можно утверждать, что бессознательные процессы находятся в компенсаторной связи с сознанием. Я намеренно употребляю слово «компенсаторный», а не слово «противоположный», потому что сознание и бессознательное совсем не обязательно противостоят друг другу, они взаимодополняются с целью образовать целокупность, именуемую самостью. В соответствии с этим определением самость есть некоторая величина, превосходящая сознательное Я. Она охватывает не только сознание, но и бессознательное психическое и поэтому является, так сказать, личностью, которую мы представляем. Достаточно легко думать о самих себе как об обладателях частичек душ (part-souls). Нетрудно, таким образом, видеть себя, к примеру, в качестве персоны. Но ясное представление о себе как о самости превосходит силу нашего воображения, ибо в этом случае часть могла бы постигать целое. И не стоит надеяться на то, что мы хоть когда-нибудь приблизимся к осознанию самости, ибо, сколько бы мы ни вырастали в самоосознании, всегда будет существовать неопределенное количество бессознательного материала, который принадлежит к целокупной самости. Таким образом, самость всегда останется превосходящей величиной.

Бессознательные процессы, компенсирующие сознательное Я, содержат в себе все те элементы, которые необходимы для саморегулирования психического как целого. На личностном уровне эти элементы есть сознательно не признанные личностные мотивы, возникающие в сновидениях, или значения дневных ситуаций, не замеченные нами, или выводы, которые мы не смогли сделать, или непозволительные аффекты, удержанные в себе, или критика, которую мы сберегли про запас. Но чем дальше мы продвигаемся на пути самопознания и действуем в соответствии с этим, тем интенсивнее уменьшается запас личного бессознательного, залегающий поверх коллективного бессознательного. На этом пути возникает сознание, не втиснутое более в ограниченный, сверхчувствительный личный мир Я, а сопричастное более широкому миру объективных интересов. Это расширенное сознание – уже не тот чувствительный, эгоистический пучок личных желаний, страхов, надежд и амбиций, который всегда должен быть скомпенсирован или откорректирован бессознательной контртенденцией, а, напротив, та или иная функция отношений с миром объектов, которая в самом широком смысле вводит индивида в безусловную, связующую и нерасторжимую связь с миром. Возникающие на этой стадии проблемы – это уже не конфликты, вызванные эгоистическими желаниями, а трудности, касающиеся как меня, так и другого. Здесь речь идет в конечном счете о коллективных проблемах, приводящих в движение коллективное бессознательное, поскольку эти проблемы требуют коллективной, а не индивидуальной компенсации. Теперь наконец можно понять, что бессознательное создает содержания, ценимые не просто тем, к кому они относятся, но также и другими – огромным количеством людей, а возможно, и всеми.