Очерки сравнительного религиоведения
Шрифт:
Каждый год мир создается заново. Может случиться, как было, к примеру, в Месопотамии, что Творение воспроизводится явным образом (декламацией поэмы о Творении). Но если нам и не сообщают, что речь идет о подражании Творению, следы этого явственно различимы (гашение и зажигание огней, явления умерших, состязания соперничающих сторон, инициации, браки, оргии и т. п.; ср. § 152). Эти новогодние и весенние ритуалы, разумеется, не всегда явным образом связаны с «мифом»; правильнее сказать, что они интегрированы в состав побочных мифов, где акцент сделан не на функции Творения. Но взятые в совокупности все сакральные акты, все «знаки», используемые в канун Нового года и с приходом весны — будь они в существе своем символическими или ритуальными, мифологическими или легендарными, — подчиняются единой парадигме; все они выражают с большей или меньшей отчетливостью драму Творения. В этом плане все они суть часть космогонического мифа, хотя во многих случаях речь идет не о «мифах» в точном смысле слова, а всего лишь о ритуалах или «знаках». Таким образом, «знак» наступления весны можно рассматривать как зашифрованный или «концентрированный» миф, ибо сама демонстрация знака эквивалентна провозглашению Творения. Настоящий миф описывает архетипическое событие (в данном случае сотворение мира) словами, тогда как «знак» (в данном случае зеленая ветка или животное) воскрешает событие самим фактом своей демонстрации. Я приведу несколько примеров, проясняющих отношение между мифом в точном смысле слова и магико–религиозными феноменами этого последнего рода, которые можно назвать «зашифрованными» или «концентрированными» мифами.
157. КОСМОГОНИЧЕСКОЕ ЯЙЦО
Космогонический миф островов Общества повествует о Таароа, «предке всех богов» и Творце мира, пребывающем «от вечности в своей раковине, во тьме. Раковина была подобна яйцу, вращающемуся в бесконечном пространстве» [1588] . Этот мотив космогонического яйца, встречаемый нами в Полинезии [1589] , распространен также в Индии [1590] , Индонезии [1591] , Иране, Греции [1592] ,
1588
Handy. Polynesian Religion. Honolulu, 1927. P. 12.
1589
См.: Dixon R.B. Oceanic Mythology. Boston, 1916. P. 20.
1590
'Satapatha-Brahmana. XI, 1, 6, 1 и сл.; Законы Ману. 1, 5 и т.д.
1591
Numarazawa F.К. Die Weltanf"ange in der japanischen Mythologie. Lucerne; P., 1946. S. 310; Krappe A.H. Le Genese… P. 397.
1592
Harrison J. Prolegomena to the Study of Greek Religion. P. 627 и сл.
1593
Numarazawa F.К. Die Weltanf"ange… S. 309.
1594
Ibid. S. 310; Krappe .. Le Genese… P. 414.
1595
Ibid. Le Genese… P. 371, n. 1.
1596
Воспроизведенной В.Люнгманом в работе: Euphrat-Rhein. Vol. l. S. 21. Fig. 1.
1597
См.: Dixon R.В. Oceanic Mythology: Индонезия — P. 160 и сл., Меланезия — P. 109, Полинезия, Микронезия — P. 109. №17.
Кроме того, во многих местах яйцо связано с символами обновления природы и растительности; новогодние деревья, Майские деревья, деревья св. Иоанна и т. д. декорировались яйцами и яичной скорлупой [1598] . Мы знаем, что все эти растительные и новогодние символы в известной мере резюмируют миф периодического Творения. Дерево и само по себе есть символ природы и ее неустанного обновления, и, когда к нему добавляется яйцо, оно оказывается дополнительным подтверждением всех этих космогонических ценностей. Отсюда та роль, которую оно на Востоке играет во всех новогодних драмах. В Персии, примеру, крашеное яйцо может служить подарком к Новому году, который и в наши дни там продолжают называть «праздником крашеных яиц» [1599] . А крашеные яйца, которые дарят на Пасху на Балканах суть, вероятно, пережиток аналогичного ритуала, знаменовавшего некогда приход весны. Во всех этих случаях, как и в тех, к рассмотрению которых мы подходим, ритуальная сила яйца не объяснима с помощью какой-либо эмпирической или рационалистической интерпретации яйца как семени; эта сила основана на воплощенном в яйце символе, который указывает не столько на рождение, сколько на возрождение, совершающееся в соответствии с космогонической моделью. Иначе было бы невозможно объяснить то важное место, которое занимают яйца в праздновании Нового года и в поминовении усопших. Мы уже видели, сколь тесная связь существует между культом усопших и началом года; с наступлением Нового года, когда мир творится заново, умершие ощущают притяжение к живым и могут надеяться до некоторой степени возвратиться к жизни [1600] . К какому бы из этих ритуальных или мифологических примеров мы ни обратились, везде в основе лежит идея не обычного рождения, а повторения архетипического рождения Космоса, имитация космогонии. В некоторых местах Индии существует обычай во время индуистского земледельческого праздника холи, являющегося одновременно и днем поминовения усопших, жечь костры и бросать в них две маленькие фигурки мужчины и женщины, представляющие Камадеву и Рати. Вместе с мужской фигуркой в огонь бросаются также яйцо и живая курица [1601] . В такой форме праздник символизирует смерть и воскресение Камадевы и Рати. Яйцо подтверждает воскресение и способствует ему, причем, повторим еще раз, речь идет не о рождении, а о «возвращении», о «повторении».
1598
Mannhardt W. Baumkultus. S. 244 и сл.; S. 263 и сл.; и т.д.
1599
Lassy. Muharram Mysteries. Helsinki, 19l6. P. 219 и сл.; Liungman W. Euphrat-Rhein. Vol. 1. S. 20.
1600
Как уже отмечалось (прим. 1402), живые и мертвые — предки составляли две части общины, воссоединявшейся в периоды поминальных и календарных празднеств: предки были «агентами» живых сородичей в ином мире и влияли на силы природы, поэтому их жизнедательные силы поддерживались живыми. — Прим. В.П.
1601
Crooke W. The Holi: A Vernal Festival of the Hindus // FRE. Vol. 25. P. 75.
Символизм такого рода мы встречаем даже в некоторых доисторических и протоисторических обществах. Глиняные яйца были обнаружены во множестве захоронений на территориях России и Швеции [1602] ; Арне не без оснований считает их символами бессмертия [1603] . В ритуале, относящемся к культу Осириса, используется яйцо, изготовленное из смеси самых разных составляющих (алмазной пыли, финиковой муки, ароматических веществ и др.), назначение яйца вполне уяснить пока не удается [1604] . Статуи Диониса, найденные в беотийских захоронениях, всегда держат в одной руке яйцо [1605] , что символизирует возвращение к жизни. Этим объясняется запрет есть яйца в орфической традиции [1606] , поскольку главной целью орфизма было избавление от бесконечной цепи реинкарнации — прекращение, другими словами периодического возвращения к жизни.
1602
Arne T.J. La Swede et l’Orient. Uppsala, 1914. P. 216.
1603
Пасхальные глиняные яйца — писанки — довольно редкая находка: в погребениях часто встречается простая яичная скорлупа. — Прим. В.П.
1604
Liungman W. Euphrat-Rhein. Vol. 1. S. 141 и сл.
1605
Nilsson M.P. Geschichte… Vol. 1. S. 565.
1606
Rohde A.V. Psyche. L., 1925. P. 357. . 2; Harrison J. Prolegomena… P. 629.
В заключение я приведу еще несколько примеров ритуального использования яйца. Это, во–первых, земледельческие ритуалы, которые еще совершаются в наши дни. Для того чтобы обеспечить хороший рост зерновых, финские крестьяне имели обыкновение держать яйцо в кармане в течение всего времени сева или же класть его в распаханную землю [1607] . Эстонцы едят яйца во время пахоты, «чтобы набраться сил», а шведы бросают яйца в распаханное поле. Когда немцы сеют лен, они иногда кладут с семенами льна яйца, или оставляют одно яйцо в поле, или же едят яйца во время сева [1608] . У немцев же еще сохранился обычай закапывать в своих полях освященные пасхальные яйца [1609] . Черемисы (марийцы) и вотяки (удмурты) подбрасывают яйца в воздух перед началом сева; [1610] в других случаях они закапывают яйца в бороздах как приношение Матери–Земле [1611] . Яйцо приносится в дар богам подземного мира; нередко оно используется как приношение и в культе умерших [1612] . Но с каким бы ритуалом ни было связано яйцо, оно никогда не утрачивает своего первичного значения: оно обеспечивает повторение акта Творения, в результате которого in illo tempore возникли живые формы. При сборе лекарственных трав иногда на место сорванного растения кладется яйцо, что должно обеспечить появление нового растения на этом месте [1613] .
1607
Rantasalo A.V. Der Ackerbau in Volksaberglauben der Finnen und Esten mit entsprechenden Gebr"achen der Germanen verglichen // FFC. Helsinki, 1919–1925. №32. S. 55, 56.
1608
Rantasalo .V. Der Ackerbau… S. 57.
1609
Ibid. S. 58.
1610
Ibid.
1611
Holmberg-Harva U. Die Religion der Tcheremissen. Porvoo, 1926. S. 179.
1612
Nilsson M. Das Ei im Totenkult der Alten // AFRW. 1908. Vol. XI.
1613
Delatte A. Herbarius. Li`ege; P., 1938. P. 120.
Во всех этих примерах яйцо гарантирует возможность повторения первичного акта, акта Творения. Тем самым мы в некотором смысле можем говорить о ритуальных вариациях мифа Творения. Ибо нам следует научиться отделять понятие «мифа» от таких понятий, как «слово» или «повествование» (ср. гомеровское употребление слова mythos в значении «слово», «речь»), и связывать его с представлениями о «сакральном действии», «значимом жесте» и «первичном событии». Мифическим является не только все, что повествуется о различных событиях, имевших место in illo tempore, или лицах, тогда живших, но и все, что прямо или косвенно имеет к ним отношение. В той мере, в какой яйцо связано с сюжетами Нового года или возвращения весны, представляет собой манифестацию Творения и — в контексте не эмпирического и рационального, но иерофанического опыта — резюме космогонии.
С некоторой точки зрения всякий миф есть миф «космогонический», поскольку всякий миф выражает появление новой космической «ситуации» или некоторое первичное событие, которое становится в силу одного того, что оно таким образом выражено, парадигмой на все последующие времена. Но разумнее не связывать себя какой-либо формулой и не сводить все мифы к единственному прототипу, как это делали некоторые из крупных ученых прошлых поколений, видевшие во всякой мифологии исключительно манифестации Солнца или Луны. Более полезными, нежели классификация мифов и поиск их возможного «происхождения», нам представляются исследования их структуры и той роли, которую они играют в духовном опыте архаичного человека.
158. ЧТО ОТКРЫВАЮТ МИФЫ
Миф, какова бы ни была его природа, есть всегда прецедент и пример не только для действий человека (сакральных или профанных), но и по отношению к месту, занимаемому человеком в мире; правильнее сказать: по отношению к модусам реального в целом. «Нам следует делать то, что в начале делали боги»; [1614] «Так действовали боги, так действуют люди» [1615] . Утверждения такого рода прекрасно передают образ поведения архаичного человека, но они едва ли исчерпывают содержание и функции мифов [1616] . В самом деле, существует целый ряд мифов, которые, повествуя о том, что боги или мифические существа делали in illo tempore, раскрывают уровень реальности, лежащий полностью за пределами какого-либо эмпирического или рационального постижения. Существуют, например, мифы, которые можно объединить в одну категорию мифов полярности (или двуединства) и реинтеграции и которым была специально посвящена другая наша книга [1617] . Существует большая группа мифов о братстве богов и демонов (например, девов и асуров), о «дружбе» или кровном родстве героев и их противников (как в случае Индры и Намуки), легендарных святых и дьяволиц (например, фольклорного св. Сисиния и его сестры, дьяволицы Юрцелии) и т. п. Мифы, наделяющие одним «отцом» фигуры, воплощающие диаметрально противоположные принципы, все еще сохраняются в религиозных традициях, акцентирующих дуализм, таких, например, как иранская религия. Зерванизм именует Ормузда и Ахримана братьями, сыновьями Зервана, и даже в «Авесте» сохраняются следы этого представления [1618] . Этот миф в некоторых случаях перешел и в фольклорные традиции: существует множество румынских поверий и пословиц, где Бога и Сатану именуют братьями [1619] .
1614
'Satapatha-Br. VII, 2, 1, 4.
1615
Taittiriya-Br. I, 5, 9, 4.
1616
Немотивированность или указание на авторитет предков и богов характерны для ритуала, миф, как правило, мотивирует (описывает) происхождение реалий повседневной жизни и культа. — Прим. В.П.
1617
Eliade M. Mitul Reintegrarii. Bucuresti. 1942.
1618
См., напр.: Yasna. 30, 3–б, а также комментарий Нюберга: Questions de cosmogonie et cosmologie mazdeennes // JA. 1929. P. 113 и сл. — Прим. М.Э.
В «Авесте» персонификация времени и земного бытия — божество Зерван (Зрван) скорее противопоставлен воплощению духовного бытия — Ахура–Мазде (см.: Лелеков Л.А. «Авеста» в современной науке. М., 1992. С. 228 и сл.). — Прим. В.П.
1619
См.: Zane. Proverbele Rom^amlor. Bucuresti. 1895–1901. Vol. VI. P. 556. — Прим. М.Э.
В дуалистических поверьях румын и славян Сатана возникает из отражения или тени Бога и нарекается его братом: возможны манихейские (иранские) истоки этих дуалистических верований (при посредстве богомильского дуалистического движения, распространенного в X-XI вв. на Балканах). (См.: Веселовский А.Н. Разыскания в области русского духовного стиха. XI-XVII // Сборник отделения русского языка и словесности. СПб., 1889. T. XLVI, №6. С. 1–116), но они не связаны собственно с «зерванизмом». — Прим. В.П.
Существует еще одна категория мифов и легенд, где речь идет уже не о братстве между противоположными фигурами, а об их парадоксальной взаимообратимости. Солнце, прототип богов, именуется иногда «Змеем» (§ 45) [1620] , а Агни, Бог огня, есть в то же самое время «жрец Асура» [1621] , т. е., по существу, демон. Его иногда описывают [1622] как «не имеющего ни ног, ни головы, прячущего обе свои головы», подобно свернувшейся змее. «Айтарея–брахмана» [1623] утверждает, что Ахи Будхнья [1624] есть невидимо (пароксена) тот, кто видимым образом (пратьякша) есть Агни; другими словами, змей есть виртуальность огня, а тьма есть свет в скрытом состоянии. В «Ваджасанее–самхите» [1625] . Ахи Будхнья отождествляется с Солнцем. Сома, напиток, наделяющий бессмертием, имеет в высшей степени «божественную», «солнечную» природу, и при этом мы читаем в «Ригведе» [1626] , что сома, «подобно Агни, сбрасывает свою старую кожу», что придает ему в какой-то мере змеиный характер. Варуна, Бог Неба и архетип «Господина Вселенной» (§ 21), есть одновременно Бог Океана, где, как объясняет «Махабхарата», обитают змеи; он — «змеиный царь» (нагараджа), и «Атхарваведа» [1627] даже называет его «гадюкой».
1620
О неубедительности трактовки Змея как метафоры Солнца см. прим. 567. — Прим. В.П.
1621
RV. VII, 30, 3.
1622
RV. IV, 1, 11.
1623
RV. II, 36.
1624
Ахи Будхнья, видимо, связан с Солнцем и небесной сферой вообще как Мировой змей, объемлющий Вселенную (ср.: Топоров В.Н. Ахи Будхнья // Мифы народов мира. Т. 1 С. 137). — Прим. В.П.
1625
RV. V, 33.
1626
RV IX, 86, 44.
1627
AV. II, 3, 57.
С точки зрения логики все эти «рептильные» атрибуты никак не могут подходить такому небесному божеству, как Варуна. Но миф приоткрывает онтологическую область, где законы поверхностной логики не имеют силы. Миф о Варуне являет нам божественное двуединство, наложение противоположностей, происходящую внутри божественной природы тотализацию всех атрибутов [1628] . В действенной и драматической форме миф выражает то, что метафизика и богословие определяют диалектически. Гераклит знал, что «Бог есть день и ночь, зима и лето, война и мир, сытость и голод — в нем все противоположности» [1629] . Сходным образом эта идея выражена в индийском тексте, где говорится, что богиня «есть шри [великолепие] в доме тех, кто творит добро, алакшми [противоположность Лакшми, Богини удачи и благополучия] в доме злых» [1630] . Но ведь этот текст всего лишь по–своему выражает то обстоятельство, что индийские Великие богини (Кали и другие), как и все иные великие богини, совмещают в себе черты как благости, так и грозности. Они суть одновременно богини плодородия и разрушения, рождения и смерти (часто также войны). Кали, к примеру, именуется «кроткой и милостивой», хотя связанные с нею мифология и иконография — ужасающие (Кали, покрытая кровью, в ожерелье из черепов, держащая чашу из черепа и т. п.) и ее культ — самый кровавый из азиатских культов. В Индии всякое божество имеет как «милостивый образ», так и «ужасающий образ» (кродха–мурти). В этом отношении в Шиве можно видеть архетип бесчисленного ряда богов и богинь, поскольку он периодически творит и уничтожает всю Вселенную.
1628
В этом понимании амбивалентной мифологической логики сближения и совмещения противоположностей Элиаде приближается к позднейшей концепции мифологического у К.Леви–Строса (ср.: Структура мифов // Леви–Строс К. Структурная антропология, М., 1983. С. 183–208; Неприрученная мысль // Леви–Строс К. Первобытное мышление. М, 1994. С. 111–335, особенно с. 126 и сл.). — Прим. В.П.
1629
Фрагмент 64.
1630
Marakandeya Purana. 74, 4.