Очерки сравнительного религиоведения
Шрифт:
БИБЛИОГРАФИЯ
Van der Leeuw G. Religion in Essence and Manifestation. L., 1938. P. 384 и сл.; Van der Leeuw G. L’Homme primitif et la religion. По всей работе; Dumezil G. Temps et Mythes // Recherches philosophiques. Vol. V. 1935–1936. P. 235–251; Reuter H. Die Zeit: eine religionswissenshaftliche Untersuchung. Bonn, 1941; Coomaraswamy A. Time and Eternity. Ascona, 1947.
Hubert H., Mauss M. La Repr'esentation de temps dans la religion et la magie // M'elanges d’histoire des religions, 1909. P. 190–229; Saintyves P. Les Notions de temps et d’'eternit'e dans la magie et la religion // RHR 1919. Vol. LXXIX. P. 74–104; Nilsson M. P. Primitive Time Reckoning // Reg. Societas Humaniorum Letterarum Lundensis Acta. Vol. I. Lund, 1920; Cavatgnac E. Calendaners et f^etes religieuses // RHR. 1925. Vol. II. P. 8 и сл.
Granet M. Danses et l'egendes de la Clune ancienne. P., 1928. P. 114 и сл., 230 и сл.; Levy-Bruhl L. Primitives and the Supernatural. L., 1936 — по всей работе; Dangal R. Tagesanbruch und Weltenstehung // SMSR, 1938. Vol. XIV. S. 65–81; Lehmann F. R. Weltuntergang und Welterneuerung im Glauben Schriftloser V"olker // ZFE. 1939. Vol. LXXI. S. 103–115; Soustelle J. La Pens'ee cosmologique des anciens Mexicains. P., 1940. P. 79
Jerem'ias A. Handbuch der altorientalischen Geisteskultur. 2nd ed. В., 1929. S. 239 и сл., 313 и сл.; Johnson A. J. The Role of the King in the Jerusalem Cultus // The Labyrinth. L., 1938. P. 73–11; Carcopino J. Virgile et le myst`ere de la XVe Eclogue. Revised and augmented edition. P., 1943.
Christensen A. Le Premier Homme et le premier roi dans l’histoire l'egendaire des Iraniens. Uppsala, 1918–1924. 2 vols.; Dumezil G. Le probl`eme des Centaures. P., 1929; Lehmann F. R., Pedersen. Der Beweis f"ur die Auferstehung im Koran // Der Islam. vol. V. S. 54–61; Wensinck F. J. The Semitic New Year and the Origin of Eschatology // AOA. 1923. Vol. I. P. 158–99; Marquart J. The Nawroz, Its History and Significance // Journal of Cama Oriental Institute. Bombay, 1937. № XXXI. P. 1–51; Schefrelowitz J. Die Zeit als Schicksalsgottheit in der indischen and iranischen Religion. Stuttgart, 1929; Hertel J. Das indogermanische Neujahrsopfer im Veda. Lpz., 1938.
Eliade M. The Myth of the Eternal Return. L., 1955. Ch. II, III; Eliade M. Images et Symboles. P., 1952. Ch. II.
Pallis S. A. The Babylonian Akitu Festival. Copenhagen, 1926; Zimmern . Zum babylonishen Neujarsfest. Pts. , II, Berichte "uber d. Verhandl d. Kgl. Sachs. Gesell d. Wiss. Lpz., 1906–1918. Vol. XVIII, 3; Vol. LXX, 5; Frazer J. The Scapegoat P. 355: Labat R. Le caract`ere religieux de la royaut'e assyro-babylonienne. P., 1939. P. 95. Pettazzoni R. Der babylonische Ritus des Akitu und das Gedicht der Weltsch"opfung // EJ. 1950. Vol. XIX. S. 703–730.
Глава XII
МОРФОЛОГИЯ И ФУНКЦИЯ МИФА
156. МИФ ТВОРЕНИЯ — МИФ–ОБРАЗЕЦ
Согласно полинезийскому мифу, в начале были только первобытные воды, погруженные в космическую тьму. И вот из «безмерности пространства» раздался голос пребывавшего там Ио [1581] , Верховного Бога, выразившего желание прервать свой покой. И тотчас явился свет. И Бог говорил: «Вы, воды Таи–Кама, разделитесь. Да возникнут небеса!» Так через посредство космогонических речей Ио возник мир. Вспомнив эти «древние и заветные формулы… древнюю и заветную космологическую мудрость (вананга), которая вызвала произрастание из бездны…», современный полинезиец Харе Хонги продолжает в словах, исполненных красноречивого косноязычия:
1581
Об Ио и христианском влиянии см. прим. 69. — Прим. В. П.
«Так вот, друзья мои, есть три важных случая, когда эти заветные формулы используются в наших священных ритуалах. Во–первых, в ритуале оплодотворения бесплодной утробы. Во–вторых, в ритуале просвещения души и тела. И наконец, в–третьих, в ритуале, совершаемом по таким торжественным поводам, как смерть, война, крещение, пение родословных повествований и тому подобные важные дела, входившие в круг специальных обязанностей священников.
Слова, которыми Ио образовал Вселенную, — которыми, иначе сказать, она была оплодотворена и побуждена произвести мир света, — те же слова используются в ритуале оплодотворения бесплодной утробы. Слова, которыми Ио зажег свет во тьме, используются в ритуалах, предназначенных ободрить омраченное и впавшее в уныние сердце, немощную старость; осветить потаенные места и дела, вдохновить на песнесложение и многие другие деяния, помогающие противостоять отчаянию во времена поражений. Ибо всякий такой ритуал содержит слова [использованные Ио] для преодоления и рассеяния тьмы. Наконец, существует приуготовительный ритуал, посвященный последовательности образования Вселенной и истории происхождения самого человека».
Космогонический миф, таким образом, служит полинезийцам в качестве архетипической модели для всех случаев Творения, на каком бы уровне они ни имели место: биологическом, психологическом, духовном. Главная функция мифа состоит в том, чтобы задать образцы, модели для всякого ритуала и для всякого важного действия, совершаемого человеком. Что дело обстоит именно так, было показано многочисленными этнологами.
«У маринд–аним (Голландская Новая Гвинея), — пишет П. Вирц, — миф, собственно говоря, в той же мере лежит в основании больших празднеств, где появляются исполнители дема, как и в основании тайных культов» [1582] . Как мы видели (§ 150), даже за пределами сферы религиозных в точном смысле слова действий мифы служат моделью для других важных занятий человека, таких как, например, навигация и рыбная ловля.
1582
Цит. по кн.: Levy Bruhl L. La mythologie primitive. Le monde mythique des Australiens et Papous. P., 1936. P. XV"I"I.
Что особенно интересно в связи с полинезийским мифом Творения так это отмеченное выше многообразие применений этого мифа в ситуациях, которые, по крайней мере на первый взгляд, не имеют никакого отношения к религиозной жизни, — таким как акт продолжения рода, утешение отчаявшихся, стариков и больных, вдохновление сказителей и воинов и т. д. Космогония, таким образом, служит моделью везде, где встает вопрос о том, чтобы сотворить нечто; часто это нечто «живое», нечто «одушевленное» (биологического, психологического или духовного рода), как в приведенных выше случаях, но иногда речь идет о сотворении предмета очевидно «неодушевленного» — дома, лодки, государства и т. д.; вспомним космогоническую модель для строительства домов, дворцов и городов (§ 143 и далее).
Эти мифы–модели встречаются не только в «архаичных» традициях: в индийском метафизическом трактате «Брихадараньяка–упанишада» описывается ритуал, цель которого — появление на свет мальчика. Акт рождения этот ритуал преобразует в иерогамию. Человеческая пара отождествляется с космической парой. «Я — Небо, ты — Земля» (dyaur aham, prthivi ivam), — говорит муж [1583] . Зачатие становится творческим актом космических пропорций с участием целого ряда богов: «Пусть Вишну приготовит лоно, пусть Тваштар сотворит образы, пусть Праджапати вольется, пусть Дхатар даст тебе плод» [1584] . Иерогамия Неба и Земли или Солнца и Луны часто понимается вполне буквально: ut maritus supra feminam in coitione iacet, sic coelum supra terram (как муж в соитии простирается над женой, так небо простирается над землей) [1585] . Было бы заблуждением считать, что эта идея иерогамии свойственна лишь «архаичной ментальности»: тот же антропоморфизм используется и в весьма развитом символизме алхимии, относящемся к союзу Солнца и Луны [1586] , и в других случаях coniunctio (союза) жду космологическими или духовными началами [1587] . Короче говоря, оогамия сохраняет свой космологический характер независимо от разнообразия контекстов, где она встречается, и от того, насколько антропоморфны формулы, в которых она выражается.
1583
Brhadaranyaka-Upanisad. VI. 4, 20.
1584
Ibid. VI. 4, 21.
1585
См.: Hollis. The Masai. Oxford, 1905. P. 279; Krappe A.H. Mythologie universelle. P., 1930. P. 370. №1.
1586
См., напр.: Carbonelli G. Sulle fonti storiche della chimica e dell’ alchimia in Italia. Rome, 1925. P. 43. Fig. 49; Jung С.G. Psychology and alchemy. L., 1953. P. 317. Fig. 167.
1587
См.: Jung С.G. Psychology… P. 395. Fig. 226; Fig. 268 и т.д.
Миф Творения, включает он или не включает в себя иерогамию, вдобавок к такой своей важной функции, как моделирование и оправдание всей человеческой деятельности, является еще и архетипом для всего комплекса мифов и ритуальных систем. Прообразом всякой идеи обновления, нового начала, восстановления прежде бывшего, на каком бы уровне она ни появилась, можно считать идею «рождения», а прообразом последней — идею «сотворения Космоса». С аналогичными отождествлениями мы сталкиваемся при изучении ритуалов и символики по поводу возрождения растительной жизни (§ 118 и далее); всякий приход весны являет собой космогонию, всякий знак воскресения растительности равнозначен манифестации Вселенной во всей ее полноте, и вот почему, как мы видели (§ 123), с этим знаком — веткой, цветком или животным — ходят процессией от дома к дому, чтобы показать его всем. Это доказательство, что «весна пришла», не только весна природы, физическое явление, но и воскресение жизни. Ритуальные представления, происходившие под Новый год (§ 152 и далее) или с приходом весны (борьба весны и зимы, изгнание смерти, казнь зимы или смерти и т. п.; ср. § 121 и далее), — суть лишь фрагментарные и «специализированные» версии одного и того же мифа, вырастающего из мифа космогонического.