Очищение Духом
Шрифт:
Стражник достал из кармана бумагу, что-то прочёл и сказал:
– Иди на юго-восток до истоков Нириона, там ты найдёшь лодки. В одной из них ты можешь легко спуститься по нему до самого устья, а оттуда до деревни Липенцы два-три дня пути. Это удобнее, чем идти по пустыне.
Ривелсея верила. Она очень обрадовалась, узнав, что по пустыне идти не придётся. На лодке сплавляться вниз – это просто удовольствие. Никаких усилий, нет ужасной жары, и воды – сколько хочешь…
– Спасибо за информацию, – сказала Ривелсея.
– Удачи. Когда проведёшь в пути сутки и ещё полдня, будь осторожна – Нирион в конце становится очень быстрым, и справляться с ним трудно. В Келирон он впадает резко, и если ты упустишь этот момент и не причалишь к берегу вовремя, то тебя отнесёт в сторону Невильна, в лучшем случае, на половину дневного пути. С Келироном там тебе не совладать,
– Хорошо, – сказала Ривелсея и вышла из ворот Цитадели. Стражник смотрел ей вслед, а затем запер ворота и, прислонившись к ним, вновь о чём-то задумался.
Ривелсея же, сверив направление по карте, не оглядываясь, быстрым шагом направилась на юго-восток. Солнце ещё не встало, но небо засветлелось уже на востоке, и серая гладь песка стала белеть. Пустыня просыпалась. Осколок давно забытого ужаса шевельнулся в подсознании. Но нет. Страх не для ратлера. Его больше нет. Есть только мощь. Мощь, которая побеждает всё.
Сначала проснулся зной, потом быстро поднялось над горизонтом солнце. Ривелсея на миг остановилась и обернулась назад. Цитадель исчезла, её уже не было видно, и это было очень странно, ведь башни и стены Цитадели Порядка неимоверно высоки, и они не могли бы так быстро исчезнуть из виду, если бы не мощная система воздушных потоков, обеспечивающая полную скрытность крепости ратлеров. Вот так же когда-то (полгода назад, но казалось – бесконечно давно) она шла по этой же самой пустыне, и так же мучила неугасимая жара и бледное жгучее солнце. Только теперь у Ривелсеи была не надежда, а решимость, не неопределённость, а цель, и не упорство, а мощь. Возможно, именно мощь способствовала тому, что раны и ожоги на теле Ривелсеи уже почти зажили, всего за две недели. Лицо её снова вполне можно было назвать симпатичным и миловидным, лишь на левой щеке осталась ярко-розовая полоса, след ратлерского огня, запечатлевшийся, наверно, на всю жизнь. Детской наивности в этом лице больше не было, зато появился какой-то даже не блеск, а слабое сверкание в глазах. Сейчас – слабое; мощь пока не использовалась Ривелсеей и спокойно омывала вместе с силой всё тело, вызывая постоянное ощущение решимости и уверенности в своих способностях.
Когда солнце пошло к западу, Ривелсея успела уже пройти не одну тысячу шагов. И это не показалось ей теперь настолько изнурительным. По мере приближения к Нириону, источнику живительной влаги, питавшему собой всю местность вокруг, эта местность менялась, среди песков появлялись небольшие скопления зелени, а затем – низкорослые деревья. Ривелсея полной грудью вдохнула живительный влажный воздух, веющий ей в лицо, прошла ещё полсотни шагов и увидела вдали ярко блистающее пространство быстрых вод Нириона.
Река оживляла. Оживляла как пустыню, так и сердце Ривелсеи. Лодка из коричневого тёмного дерева, найденная Ривелсеей привязанной у берега, быстро неслась по воде, оставляя позади пенные разводы и длинный путь. Грести было незачем, Нирион сам работал за неё. Это, конечно же, радовало. Если только не думать о пути обратно, когда она будет бороться с рекой.
Сверкание вод убаюкивало, и Ривелсея, улегшись на дно лодки, разрешила себе уснуть. Только закрыв глаза, она вновь ощутила единение с водой, растворилась в её движении и мягко, незаметно погрузилась в сон.
Сгустились серовато-белёсые сумерки, и Нирион тут же покрылся густым клубящимся туманом. Ривелсея проснулась от мокрого холода и зябко поёжилась, достала из рюкзака ратлерский плащ и, закутавшись в него, стала вглядываться в плывущую рядом ночную мглу. Берегов за туманной пеленой было совсем не видно, и воды не видно, лишь звёзды сверкали в вышине, и казалось, что лодка плывёт не по реке, а по небу. Спать больше не хотелось, а делать было нечего. Ривелсея всю ночь сидела, глядя в темноту и сумрак, и думала. Обо всём и ни о чём. Просто о жизни.
Когда ещё только стало светать и прошли утренние туманы, Ривелсея стала напряженно вглядываться вдаль и вслушиваться в шум воды. Впрочем, зря она так волновалась. Около полудня она стала отчётливо слышать, как быстрое журчание Нириона начинает заглушаться мощным шумом вдали, который усиливался с каждой минутой. Там, как гигантский зверь, гулко и мощно грохотал и рокотал Великий Келирон. Ривелсея, чтобы не рисковать, заблаговременно пристала к берегу, оставила лодку в кустах, даже не заботясь о том, чтобы спрятать её – кто и зачем может здесь проходить? – и дальше пошла пешком.
Местность здесь совершенно изменилась по сравнению с окрестностями ратлерской
Шум Келирона, поначалу очень отчётливый и громкий, понемногу смягчался и отдалялся, пока не угас совсем. Мысли же в голове Ривелсеи шумели всё сильнее и сильнее по мере того, как она приближалась к деревне Липенцы. Только сейчас она стала вполне осознавать суть и смысл задания Ордена. «Рыцари Разума не способны ни переживать, ни сомневаться, ни испытывать волнение». Так записано в кодексе ратлеров. Может быть. Однако Ривелсея в данный момент испытывала все эти не свойственные ратлерам чувства. Мысль о том, что ей придётся убить человека, даже нескольких, приходила в противоречие со всей сущностью Ривелсеи, с той её частью, которая просто не могла не думая выполнять ратлерские задания. Неожиданно взбунтовалась та самая девочка Ривелсея, которая, казалось, навсегда осталась там, за пеленой времени и дымкой памяти, в деревне Росолесной. Бунт её был очень силён, и сама Ривелсея даже остановилась, чувствуя, как через неё проходит какая-то дрожь и нервная судорога, парализующая тело. Мощь справилась, хотя и с трудом, с этим новым всплеском ненужных эмоций и излишних переживаний. Всё-таки как ратлер Ривелсея пока что была не слишком сильна. Поэтому сомнения остались. Ривелсея же продолжила путь. Она старалась просто ни о чём не думать, пока не доберётся до деревни, а там будет видно.
До деревни за этот день она не дошла. Когда стало совсем темно, расстелила на траве плащ, улеглась на него и стала смотреть на звёзды. Холодные ледяные кристаллы в небесной тиши светили ярко и спокойно, и такой же ледяной осколок белого месяца озарял блеклым светом рощу, обступавшую Ривелсею, и деревья отбрасывали на землю смутные и мутные тени.
Она не спала всю ночь. И даже не пыталась заснуть. Старалась отогнать от себя все мысли, но всё равно не могла успокоиться. Вспомнилась мать, всю себя посвятившая тому, чтобы продлить и облегчить жизнь людей, вспомнился отец, всегда помогавший тем, кто нуждался в его помощи. И его слова вспомнились, сказанные в тот день, когда разбился с лошади сосед-ростовщик. Уже вечером, когда поужинали и Ривелсея с отцом, как у них вошло в привычку и традицию, гуляли перед сном по ближней рощице. Долго тогда молчали, Ривелсея смотрела, как солнце своими последними лучами проникает сквозь ветви деревьев, и вдыхала пряный, терпкий до неимоверности воздух ранней осени, который на взрослого человека обрушивает потоки воспоминаний, на ребёнка – фантазий, на подростка – тоски. Ривелсее было тогда четырнадцать, она запомнила этот вечер: гуляли долго, наконец отец посмотрел на солнце, потом на дочь, остановился и сказал, даже не обозначая, о ком идёт речь – это и так было понятно. «Что вот сказать про него? Не был он ни хорошим, ни добрым, людей обирал, обманывал, богатство себе копил. А убился – и жалко его, не за дела, а просто, как человеку человека может быть жалко. Пусть и добра он мало делал, и не любил, быть может, никого, однако же он место на этом свете своё занимал, и никто его на этом месте заменить не сможет. Родился человек – место занял, умер – оно навеки пустым остаётся, никто на него уже не встанет. Жил человек так, как нужным считал, и не может же быть, чтобы жизнь свою он зря прожил. Каждый человек – не зря на этом свете живёт».
Молчали опять долго. Потом он добавил: «И лошадь его мне жалко. Ведь из-за неё он расшибся, а лошади – существа разумные. Поэтому жалко. Ведь нет страшнее муки, чем ощущать себя причиной смерти человека».
Совсем некстати, совсем невовремя вспомнились ей тихие слова отца, его чуть смуглое лицо, широкие плечи и ясные голубые глаза. Буря сомнений в душе переросла в смерч, и утишить его была не в состоянии даже ратлерская мощь. Но образ отца в её сознании сменился другим, сумрачным и властным, и слова вспомнились другие, холодные и до боли правильные, выверенные многими жизнями и многими смертями. «Жизнь каждого человека должна быть полезна и разумна. Живущий неразумно не живёт, а существует. В случае, когда он кому-то наносит вред, он недостоин существовать, если те, кому он его наносит, не являются такими же, как он». Железные слова. Железная ратлерская логика. Та логика, которую Ривелсея должна была осмыслить, понять и принять. Она очень старалась, но пока не могла.