Очищение
Шрифт:
— Болезнь? — с недоверием спросил Цицерон. — А вы не думаете, что его отравили?
Отравили? Врачи не могли произнести само это слово. Нет-нет — это была разрушительная болезнь, возможно, какое-то вирулентное расстройство, укус змеи, наконец: все что угодно, но не отравление, сама мысль о котором была слишком невероятной, чтобы ее обсуждать. А кроме того, кому могло прийти в голову отравить благородного Целера?
Цицерон не стал с ними спорить. Он никогда не сомневался, что Целера убили, хотя и не был уверен, приложил ли к этому руку Цезарь, или это сделал Клавдий, или, может быть, они оба. Правда так никому и не известна. Однако он никогда не сомневался в том, кто дал Целеру смертельную дозу яда, потому что, когда мы покидали этот дом смерти, мы встретили входящую Клодию,
XVIII
Погребальный костер Целера был зажжен на Форуме, в знак признания его заслуг перед нацией. Его лицо было спокойно, а черный от уголя рот был тщательно вымыт. На церемонии присутствовал Цезарь и все члены Сената. Клодия великолепно выглядела в траурных одеждах и, как безутешная вдова, заливалась слезами. После сожжения прах Целера был помещен в семейный мавзолей, а Цицерон погрузился в глубокую печаль. Он чувствовал, что все его надежды остановить Цезаря умерли вместе с Целером.
Видя депрессию своего мужа, Теренция настояла на смене обстановки. Цицерон купил новую недвижимость на побережье Анцио, всего в полутора днях пути от Рима, и именно туда семья направилась с началом весенних каникул. По пути туда мы проезжали Солоний, где у Клавдиев было громадное загородное поместье. Говорили, что там, за высокими желтыми стенами, Клавдий и Клодия держали семейный совет вместе с другими братьями и сестрами.
— Все шестеро собрались в одном месте, — заметил Цицерон, когда мы проезжали мимо, — как выводок щенков — проклятый выводок! Только представь себе, как они там кувыркаются друг с другом в постели и планируют мое уничтожение.
Я не стал возражать ему, хотя трудно было представить их двух тупоголовых старших братьев, Аппия и Гая, принимающих участие в таком разврате.
В Анцио стояла ужасная погода, ветер с моря приносил дождевые заряды. Несмотря на это, Цицерон сидел на террасе, смотрел на серые волны на горизонте и пытался найти выход из ловушки. Наконец, когда прошло два или три дня и мозги его прочистились, он перешел в библиотеку.
— Скажи мне, Тирон, каким оружием я располагаю? — спросил меня хозяин и сам же ответил на свой вопрос: — Только этим. — Он показывал на полки с рукописями. — Словами. У Цезаря и Помпея есть их легионы, у Красса — деньги, у Клавдия — дружки на улицах Рима. Мои легионеры — это мои слова. Мой язык вознес меня, он же меня и спасет.
И мы не откладывая начали работу над тем, что он назвал «Секретная история моего консульства» — четвертой и окончательной версией его автобиографии, и в то же время самой правдивой. Над книгой, которую он рассматривал как основу своей защиты на суде, которая никогда не была опубликована и многое из которой я включил в эти свои мемуары. В этой книге он подробно разобрал все аспекты отношений между Цезарем и Катилиной; показал, как Красс защищал Катилину, финансируя его деятельность, пока, наконец, не предал его; рассказал и о том, как Помпей использовал своих подчиненных для продления кризиса, с тем чтобы у него была веская причина вернуться в Рим во главе армии. Чтобы написать все это, нам понадобилось две недели, и, когда мы закончили, я сделал дополнительную копию этого опуса. После завершения работы каждый свиток папируса был завернут в чистую льняную ткань, после этого — в промасленную материю, а потом помещен в амфору, которая была герметично залита воском. Затем, однажды рано утром, пока все в доме еще спали, мы с Цицероном отнесли амфору в ближайшую рощу и закопали между грабом и ясенем.
— Если со мной что-нибудь случится, — проинструктировал меня Цицерон, — выкопай ее и передай Теренции. Пусть распоряжается ею по своему усмотрению.
По его мнению, у него был только один реальный способ избежать суда — в том случае, если недовольство Помпея Цезарем превратится в открытую вражду. Зная их обоих, это не было таким уж невероятным предположением, и он постоянно выискивал подтверждающие это признаки. Все письма из Рима с нетерпением распечатывались. Все знакомые, которые проезжали мимо нас по направлению к Неаполитанскому заливу, тщательно расспрашивались. Некоторые вещи казались многообещающими. В качестве поддержки Цицерона Помпей попросил Клавдия — то есть уже Клодия — отправиться в Армению, а не выставлять свою кандидатуру на пост трибуна. Клодий отказался. Помпей разозлился и перестал его принимать. Цезарь принял сторону Помпея. Клодий яростно спорил с Цезарем; дело дошло до того, что он пригрозил пересмотреть законы, принятые триумвиратом, после того как станет трибуном. Цезарь больше не мог терпеть Клодия. Помпей обвинил Цезаря в том, что этот «патриций-плебей» появился только благодаря стараниям самого Цезаря. Люди говорили даже, что два великих человека прекратили общаться. Цицерон был в восторге.
— Попомни мои слова, Тирон, любые режимы, какой бы властью или популярностью они ни обладали, рано или поздно разваливаются, — сказал мне однажды хозяин.
И были все признаки того, что этот тоже уже начинает разваливаться. Так, наверное, и произошло бы, если бы Цезарь не сделал отчаянный шаг, чтобы сохранить триумвират.
Удар был нанесен в первый день мая. После обеда Цицерон прикорнул на своем ложе, когда прибыло письмо от Аттика. Должен сказать, что к этому времени мы перебрались на виллу в Формии, а Аттик на короткое время вернулся в свой дом в Риме, откуда он регулярно информировал Цицерона о том, что ему удавалось узнать. Конечно, хозяину не хватало непосредственного общения с Аттиком, однако они оба согласились, что тот принесет больше пользы, оставаясь в Риме, чем считая волны на морском берегу. Теренция вышивала, все дышало покоем, и я еще размышлял, будить или не будить Цицерона. Однако он сам услышал шум гонца, царственным жестом протянул ко мне руку и сказал:
— Дай сюда.
Я передал ему письмо и вышел на террасу. Крохотный огонек горел на борту лодки далеко в море, и я размышлял, какую рыбу рыбаки ловят в темноте или же они просто расставляют ловушки для лобстеров или кого-то еще — я ведь абсолютная сухопутная крыса, — когда из комнаты за моей спиной раздался громкий стон.
— Что случилось? — спросила Теренция, в испуге поднимая глаза от вышивки.
Когда я вошел в комнату, Цицерон прижимал письмо к груди.
— Помпей опять женился, — сказал он загробным голосом. — Он женился на дочери Цезаря!
Цицерон умел бороться с окружающей действительностью многими видами оружия: логикой, хитростью, иронией, юмором, ораторским искусством, опытом, своим глубоким знанием человеческой натуры и законов. Однако таинству двух обнаженных тел, лежащих в кровати в темноте, и связям, предпочтениям и интимным контактам, которые при этом возникали, ему противопоставить было нечего. Это может показаться странным, но перспектива такого брака никогда не приходила ему в голову. Помпею было почти сорок семь, Юлии — четырнадцать. Только Цезарь, злился Цицерон, мог так цинично и извращенно использовать свою дочь. Он распространялся на эту тему около двух часов: «Нет, ты только представь себе: он и она — вдвоем!» — а после этого, успокоившись, послал свои поздравления жениху и невесте.
Вернувшись в Рим, он сразу же направился к ним, чтобы вручить свой подарок. Я тащил его в коробке из сандалового дерева, и после того как хозяин произнес заготовленную речь об этом браке, одобренном на небесах, я передал ему эту коробку.
— Ну и кто же получает подарки в этом доме? — игриво спросил Цицерон, сделав шаг в направлении Помпея, который протянул было руку, чтобы принять подарок, и тут же повернулся и с поклоном вручил коробку Юлии.
Она рассмеялась; ее примеру через мгновение последовал Помпей, хотя и погрозил пальцем Цицерону, назвав его мошенником. Должен отметить, что Юлия превратилась в очаровательную молодую женщину — хорошенькую, грациозную и, по-видимому, очень добрую. Однако при этом в каждой черте ее лица и в каждом движении тела проглядывал Цезарь. Казалось, что она забрала себе всю его веселость. И что еще было удивительным, так это то, что она совершенно очевидно была влюблена в Помпея.