Очищение

Харрис Роберт

В тот же вечер мы начали эту работу и продолжали ее много дней и ночей. Было здорово заняться хоть чем-то, пока Цицерон оставался у себя в комнате и отказывался видеть кого-либо. Мы спрятали драгоценности и монеты в амфорах с вином и маслом, которые на виду у всех перевезли через весь город. Мы прятали золотые и серебряные блюда у себя под одеждой и старались нормальной походкой дойти до дома на Эсквилинском холме, где с шумом сбрасывали их. Мы заворачивали античные бюсты в шали, и наши рабыни выносили их, как своих грудных детей. Крупные предметы мебели разбирались и вывозились как дрова для каминов. Ковры и гобелены заворачивались в простыни и увозились в направлении прачечной, а уже оттуда скрытно переправлялись в поместье Лукулла, находившееся сразу за Фортунальными воротами на севере города.

Я лично занялся библиотекой

Цицерона, наполняя мешки его самыми секретными документами и пряча их в подвале нашего старого дома. Во время этих поездок я наблюдал за штаб-квартирой Клодия в храме Кастора, где банды его людей были готовы броситься на Цицерона, как только он покажется на улице. Однажды я стоял позади толпы и слушал, как сам Клодий поносил Цицерона со своей платформы трибуна. Этот демагог полностью контролировал город.

Цезарь находился со своей армией на Марсовом поле, готовясь к маршу на Галлию. Помпей покинул город и наслаждался жизнью с молодой женой в своем поместье в Альбанских холмах. Консулы были обязаны Клодию своими провинциями. Смазливчик научился ласкать толпу, как жиголо ласкает свою любовницу. Он заставлял ее стонать от восторга. Мне было противно наблюдать за всем этим.

Перевозку самой ценной вещи, дорогой Цицерону, мы оставили на последний момент. Это был резной столик, сделанный из лимонного дерева и подаренный ему одним клиентом. Говорили, что он стоил полмиллиона сестерций. Разобрать его было невозможно, поэтому мы решили перевезти его к Лукуллу под покровом ночи. Там бы он легко затерялся среди другой экстравагантной мебели. Мы положили его в повозку, запряженную быками, засыпали сеном и отправились в двухмильное путешествие. Управляющий Лукулла, с коротким кнутом в руках, встретил нас у ворот и сказал, что рабыня покажет нам, где можно поставить этот стол. Только вчетвером нам удалось поднять его, а потом рабыня повела нас по громадным, заполненным эхом залам, пока наконец не указала нам место, куда его поставить. Мое сердце отчаянно билось, и не только от тяжести ноши, но и от того, что я узнал рабыню. Да и как я мог не узнать ее — ведь большинство ночей я засыпал, мечтая о ней. Конечно, я хотел задать Агате сотни вопросов, но я боялся привлечь к ней внимание управляющего. Мы пошли за ней по той же дороге, по которой она нас привела, и опять оказались в холле возле входа. Я не мог не заметить, какой усталой и заторможенной она выглядела. Плечи Агаты были опущены, а в черных волосах проглядывала седина. Было очевидно, что жизнь в Риме была для нее значительно тяжелее, чем в Мицениуме, — жизнь рабыни, непредсказуемость которой определялась не статусом самого человека, а отношением к нему хозяина: Лукулл, скорее всего, и не подозревал о ее существовании. Дверь была открыта. Остальные уже вышли, но прежде чем последовать за ними, я тихо позвал: «Агата!» — а она устало повернулась и уставилась на меня с удивлением, что кто-то знает ее имя, но в потускневших глазах девушки не появилось и тени узнавания.

XIX

На следующее утро я говорил с личным слугой Цицерона, когда заметил, как хозяин спускается из своей спальни в первый раз за две недели. У меня перехватило дыхание. Он выглядел как призрак. Цицерон расстался со своей обычной тогой и надел старую черную тунику, чтобы подчеркнуть, что он в трауре. Щеки хозяина впали, волосы свалялись, а отросшая борода придавала ему вид бездомного бродяги. Спустившись вниз, хозяин остановился. К этому моменту почти все содержимое дома было вывезено. Сенатор с удивлением обвел взглядом пустые стены и полы атриума — и пошаркал в свою библиотеку. Пройдя вслед за ним, я наблюдал от двери, как хозяин осматривал пустые полки. В библиотеке осталось только одно кресло и маленький стол. Не оглядываясь, голосом, который был ужасен тем, что был очень тих, он спросил:

— Кто это сделал?

— Хозяйка решила, что это необходимая предосторожность, — ответил я.

— Необходимая предосторожность? — Цицерон провел рукой по пустым полкам; они были сделаны из палисандра, и он сам придумал для них очень красивый узор. — Это больше похоже на кол мне в спину. — А затем приказал, все еще не глядя на меня: — Вели приготовить экипаж.

— Конечно, — заколебался я. — Могу я узнать, куда мы едем, чтобы сообщить вознице?

— Это не важно. Приготовь мне этот проклятый экипаж.

Я приказал конюху

подъехать к передней двери, а затем нашел Теренцию и предупредил ее, что хозяин собирается выехать. Она взволнованно посмотрела на меня и поспешила в библиотеку. Большинство домашних уже знали, что Цицерон наконец-то встал с постели, и все собрались в атриуме, радостные и испуганные, забыв о своей работе и обязанностях. Мы услышали звуки громких голосов, и вскоре Теренция, вся в слезах, выбежала из библиотеки. Она велела мне: «Будь рядом с ним!» — и взбежала вверх по ступеням лестницы. Через несколько мгновений появился нахмуренный Цицерон. Сейчас он больше походил на себя обычного, как будто ссора с женой явилась для него своего рода тоником. Хозяин направился к передней двери и велел слуге открыть ее. Тот взглянул на меня, как бы спрашивая позволения. Я быстро кивнул.

Как всегда, демонстранты ждали на улице, но сейчас их было гораздо меньше, чем в тот день, когда закон, запрещающий предоставлять Цицерону кров и пищу, был обнародован. Большая часть толпы устала ждать, когда появится ее жертва, как кошка устает ждать мышь у ее норки. Однако то, что было потеряно в смысле количества, оставшиеся вполне компенсировали своей ненавистью, и они подняли настоящий шум, скандируя: «Тиран!», «Убийца!», «Смерть!» Когда же Цицерон вышел из двери, они бросились вперед. Он сразу же залез в экипаж, я — за ним следом. Телохранитель сидел рядом с возницей, и он наклонился ко мне, чтобы узнать, куда мы едем. Я посмотрел на Цицерона.

— К Помпею, — произнес он.

— Но Помпей сейчас не в Риме, — запротестовал я. К этому времени по стенкам экипажа забарабанили кулаки.

— А где же он?

— В своем поместье, в Альбанских холмах.

— Еще лучше, — ответил Цицерон. — Там-то он меня точно не ожидает.

Я крикнул место назначения вознице, который ударом кнута направил экипаж к Капенским воротам. Мы тронулись под аккомпанемент ударов по экипажу и криков толпы.

Поездка заняла у нас не меньше двух часов, и все это время Цицерон сидел в углу повозки напротив меня, подобрав ноги, как будто хотел уменьшиться в размерах. Только когда мы свернули с шоссе на гравийную подъездную дорогу в поместье Помпея, он распрямился и стал смотреть в окно на роскошные пейзажи со статуями и искусно подстриженными деревьями и кустарниками.

— Я заставлю его устыдиться и защитить меня, — сказал Цицерон. — А если он откажется, то я убью себя у его ног, и история навсегда проклянет его за трусость. Ты что, думаешь, что я этого не сделаю? Я абсолютно серьезен. — И хозяин достал из туники маленький нож, который показал мне. Лезвие ножа было не длиннее его ладони. Цицерон оскалился — казалось, что он не в себе.

Мы остановились перед громадным загородным домом, и подбежавший слуга Помпея открыл нам дверь экипажа. Цицерон бывал в этом доме бессчетное количество раз, и раб очень хорошо его знал. Но улыбка исчезла с его лица, когда он увидел небритое лицо Цицерона и его черную тунику. В шоке он отступил на несколько шагов.

— Ты чувствуешь этот запах, Тирон? — спросил Цицерон, тыкая мне в лицо запястьем своей руки, затем поднял его к своему носу и тоже понюхал. — Это запах смерти. — Он издал странный смешок, а затем выбрался из повозки и направился в сторону дома, сказав через плечо дворецкому: — Доложи своему хозяину. Я знаю, куда идти.

Я поспешил вслед за ним, и вдвоем мы вошли в большой салон, наполненный антикварной мебелью, коврами и гобеленами. Здесь же, в шкафах, были выставлены многочисленные военные трофеи Помпея, привезенные им из покоренных стран, — красная глазурованная посуда из Испании, резная слоновая кость из Африки, серебро с чеканкой с Востока. Цицерон уселся на покрытый светлым шелком диван с высокой спинкой, а я остался стоять рядом с одной из дверей, выходившей на террасу, вдоль которой были расставлены бюсты великих людей Античности. Под террасой садовник толкал перед собой тачку, полную опавших листьев. До меня доносился аромат костра, скрытого от моих глаз. Вся сцена была настолько цивилизованна и упорядочена — настоящий оазис покоя посреди ужаса наших будней, — что я никогда ее не забуду. Наконец раздался негромкий звук шагов, и появилась жена Помпея в сопровождении своих горничных, все из которых были намного старше ее. Она выглядела как настоящая кукла, с темными локонами и в простом зеленом платье. Вокруг шеи у нее был шарф. Цицерон встал и поцеловал ей руку.