Очищение
Шрифт:
Семен читал строки сообщений на форуме и ему смертельно хотелось написать им: ЛЮДИ! ОПОМНИТЕСЬ! ВЫ РОЕТЕ МОГИЛУ САМИ СЕБЕ! И вдруг ничуть не странное откровение пришло ему в голову: так они и пишут все это уже из могилы. Они уже мертвецы. ВСЕ!
По спине Семена пробежался жутких холодок и он невольно достал сигарету и закурил. Толик, подняв на него глаза, спросил:
– Страшно? – увидев ответный кивок, он тоже удовлетворенно кивнул и сказал: – Это хорошо. Хорошо, что тебе страшно. Если бы ты пренебрежительно к этому отнесся, не было бы от тебя никакого толку. Тут надо охренеть как испугаться, чтобы понимать… чтобы понять что ты последний рубеж на пути этих бестий. Это ВИЧ-террор! Они террористы-смертники. Шахиды. И ты, твой пистолет, твои руки, твоя голова… в общем,
Семен смотрел на не поднимающего голову Толика. Видел его абсолютно неуместную улыбку и думал уж не шутит ли он.
– Взрывчатку может найти сканер и собака… а как выделить в толпе больного этой заразой, как узнать что у него нет где-нибудь булавки спрятанной? Как вообще отличить его от простого человека!? – продолжал не понимать Семен. – Как распознать у него злой умысел!?
– Не знаю, Сема. – честно признался Толик. – Не знаю. И другие не знают. Та чушь, которой меня пичкают… – он выразительно посмотрел на бумаги перед собой – она ни к черту не годиться. Тут работы психологов. Но в них нет никакого прока. Каждый из этих личность… индивидуальность. И это страшное горе делает их еще более индивидуальным. Если обычных людей легко градировать по группам. То этих нет. Каждый из них уникален в своей беде. Кого-то заразила любимая женщина. Кто-то наркоман со стажем. Кто-то переспал в командировке с проституткой… ты, к примеру, знаешь, что презервативы не дают стопроцентной гарантии защиты? Не знаешь? Ну, вот теперь узнал. И каждый из них переживает свое горе по-своему. Но это не все… Ты не представляешь, как это невыносимо чувствовать вину перед другим человеком, которого ты заразил, сам не зная того. Суицид в таких случаях действительно бывает спасением от душевных терзаний.
– Но если презервативы не дают гарантии, то почему на них пишут что они защищают?!
Толик хмыкнул:
– Элементарно, Ватсон. Они же хоть как-то могут защитить… пусть не сто процентов… только хоть кто-нибудь вякнет, что презервативы не дают защиты полной и молодежь в своем гормональном угаре начнет вообще на них забивать. Смысл-то какой в них будет для нее? Лотерея и так. Заражусь не заражусь.
– Охренеть… – только и сказал Семен.
– Охренеть это не то слово. Просто писец. – усмехнулся Толик и отпив глоток чая сказал: – Но и это не самое страшное. Страшно другое. Что, как и любая эпидемия… в общем чем больше носителей ТЕМ БОЛЬШЕ они заразят. Уже через пару лет смертность от СПИДа побьет все рекорды бубонной чумы по Европе и Азии вместе взятым. И спасения нет. Понимаешь что страшно? Нет спасения. Так оно и будет. Это не остановить. Без радикальных шагов это не остановить, а радикальные шаги никто в трезвом уме и здравой памяти не совершит. Это БЕЗЫСХОДНОСТЬ, Сема. Бесчеловечная БЕЗЫСХОДНОСТЬ.
Семен смотрел на Толика и только диву давался, как такие слова можно произносить улыбаясь. Пусть грустно, но улыбаясь! Да тут орать в голос впору и требовать, чтобы хоть кто-то что-то придумал, а не так смиренно и с улыбкой говорить подобное!
– И как… как жить?
Покачав головой, Толик сказал:
– Будь я дурачком, которых в массе по телевизору показывают я бы тебя увещевал: Не греши! Не прелюбодействуй. Не одурманивай мозг свой алкоголем и наркотиками и не совершишь ты поступка непоправимого… Но я знаю, что это не спасет от дурачка с шприцом. Я знаю, что это не защитит тебя от халатности врача, припершегося на работу с похмелья. Я уверен, что это не спасет тебя от измен твоей подружки собственной и, подхватив на стороне ВИЧ, она заразит и тебя. Так что спасения нет. Точнее оно есть, как и любое лекарство настоящее довольно радикальное. Чемодан, вокзал, тайга! Кругом тайга, а буууууурые медведи… заголосили, стало быыыыыть веснааааааа!
Невольно Семен улыбнулся. Поющего Толика он еще не видел. Но улыбка сползла с его лица, когда он понял, что Толик ни на грамм не шутит. Только в самоизоляции он видит спасение для человека.
4.
Мальчика звали Антоном. Он привез ее к себе домой и познакомил с еще тремя парнями. Все они, как выяснила Вика, были больны, а один из них и это показалось ей невероятным уже жил с этой болезнью ПЯТЬ лет. Именно он, кивнув Антону, взял Вику за руку и повел ее на кухонку, где стал расспрашивать. Вика еще потрясенная сегодняшним утром рассказывала все честно и без утайки. Словно самому близкому человеку. А этот Марат кивал и изредка что-то насмешливо комментировал.
Рассказывая о своей жизни, Вика все меньше и меньше сама понимала, как ее так вот угораздило. Ведь она не блядь, по рукам не ходила, как ее подружка Катька с общаги. Она вообще себя старалась блюсти. За всю жизнь она по пальцам одной руки могла сосчитать своих сексуальных партнеров. Сказав, что она даже не предполагает от кого заразилась, Вика выслушала целую лекцию о том, как и где можно подхватить эту мерзость. И что сексуальный контакт даже не обязателен.
Но из всего названного она не могла ничего примерить на себя. Все эти ужасы рассказанные Маратом были словно из другой жизни. Вика никогда не была наркоманкой. В стоматологию ходила только в лучшую. В парикмахерской ее не царапали и не резали. Контакта с явными больными у нее не было. Сдавшись, Марат сказал:
– Завтра результаты получишь, тебя направят к врачу. Он тебе сказать сможет, сколько эта гадость в тебе уже.
– Господи… как бы до завтра дожить. – всхлипывая и рассматривая потолок сказала девушка.
– До завтра ты точно доживешь! – усмехаясь, сказал Марат. – А вот дальше только твой выбор. Два моих приятеля с крыши скинулись, когда точно узнали. А я вот видишь – живу.
– Но как с этим вообще жить можно! – уже плача и никого не стесняясь, спрашивала Вика.
– Хреново, но можно. – Улыбался парень, словно получал удовольствие от ее слез. Вика даже хотела разозлиться на него, но вдруг поняла что это не так… Не получает он наслаждение. Он просто все это уже прошел. И период надежды, что врачи ошиблись. И период когда хотелось броситься с крыши. И даже слезы свои он уже прошел. Давно. Пять лед назад. И теперь глядя на нее он просто вспоминает каким сам был тогда.
Так ведь всегда… вспоминая нечто страшное в своей жизни мы невольно бывает улыбаемся. Насмешливо рассказываем об ужасах, которые пережили. И это не бравада. Это реакция здорового мозга! И Марат улыбался, просто заново вспоминая свои страдания.
На кухню вошел Антон и сказал, ставя чайник на плиту:
– Ну, чего? Наговорились? – он тоже улыбался. Поглядев на зареванную Вику, он достал чистые салфетки из шкафчика над раковиной и сам вытер девушки лицо, хотя раньше это бы ее несказанно взбесило. Как это так, кто-то чужой прикасается к ее лицу!? А он вытер и, бросив салфетку в раковину, сказал: – Не реви. Ты такая красивая, когда не ревешь. И вообще сейчас крепкого чаю налью, знаешь, как быстро отпускает? А потом вечером когда поменьше транспорта будет, поедем на Воробьевы, втихаря пикник устроим.
Вика буркнула что-то типа, что ей сейчас не до пикников и парни рассмеялись. Не понимая причин этого смеха, она возмущенно спросила, в чем дело.
– Вика, – обратился к ней с улыбкой Марат, – знаешь почему я уже пять лет живу и не жалею что живу и даже не чувствую, что болезнь во мне? Потому что я научился охренеть как ценить время. И если есть возможность поехать на пикник. Или вырваться за город искупаться… или еще что. Или просто нажраться с корешами я это делаю, а не думаю что мне лень или не до того.
Антон хмыкнул и сказал:
– Нет, если не хочешь, то мы без тебя. Просто сегодня там тебя увидел и по глазам все понял. А главное понял, что тебе нужна помощь. Любая. Мне кажется тебе даже выревется некому. Не обращай внимания, сама тоже скоро вынужденно психологом станешь. Так что вместо того, чтобы сидеть в одиночку и сходить с ума, жалея себя… лучше поехали с нами. У нас шашлыка и на тебя хватит. А там где мы делаем, нас даже менты не гоняют. Поехали, а? Все равно результаты у тебя только завтра будут. Чего сегодня тупить-то и ждать неизвестно чего. А потом я тебя завезу на машине домой. Согласна? Где ты живешь?