Одержимый ею
Шрифт:
Но этот раз я не злюсь, как тогда, в день свадьбы, когда плеснула в него шампанским. В этот раз его бравада оседает горечью у меня на губах.
— Не волнуйся, — подбадривает он, — ничего криминального. От отца досталось. — И спрашивает странно глухим и печальным голосом: — Ты наденешь его мне?
Киваю, беру его руку, завожу палец в кольцо.
В этот раз не играет вальс Мендельсона, я — в домашнем костюме, а мужчина рядом со мной — судорожно втягивает воздух.
А потом —
Зачем он это делает? Почему смотрит так отчаянно?
Пахомов переплетает наши пальцы, сжимает мою руку крепко-крепко и упирается лбом в мой лоб.
— Вот теперь мы настоящие молодожёны, — горько улыбается он. — Звони родителям.
Я делаю дозвон, а он снова усаживает меня к себе на колени и проводит носом от подбородка до уха, нежно щекоча и обдавая горячим дыханием.
Мамочка! Папа!
Как же давно я их не видела!
Папа поправляет очки, мама — причёску. Осматривают нас внимательно и строго, особенно, мужчину, который держит меня в объятиях.
И Пахомов снова ведёт себя странно: он словно сжимается под их изучающими взглядами, как студент, которого оглядывает экзаменатор.
Он что — волнуется? Почему? Он же не мой муж, даже если не понравится родителям — не страшно же, я всё равно собираюсь развестись с Артёмом, как тот только поправится.
Пахомов обнимает меня нагло и собственнически.
— Здравствуйте, — говорит он. — Благодарю вас за дочь. — Нежно целует меня в висок. — Она так вскружила мне голову, что мы решили не тянуть со свадьбой.
Он произносит всё это настолько искренне, что у родителей и сомнений не возникает. Папа бы точно почувствовал фальшь — он у меня просто живой детектор лжи.
— Я очень надеюсь, молодой человек, что совсем скоро мы встретимся лично и побеседуем о женщинах и любви.
— Сочту за честь, — вежливо отзывается Пахомов, ещё сильнее, с каким-то отчаянием, прижимая меня к себе.
Что с ним? Почему он так себя ведёт?
Улыбаюсь, ерошу ему волосы… И сама — задыхаюсь. Взъерошенный, с сияющим взглядом он выглядит сейчас таким молодым и таким красивым.
И что самое удивительное — полностью открытым передо мной, без панциря, без брони, без маски крутого мафиози.
Просто мужчина — немного уставший, очень светлый и…
— Чем вы занимаетесь, Артём? — спрашивает мама, и Пахомов вздрагивает, моментально захлопывая все двери и опуская забрало.
Пока он ищет ответ, я выдаю первое, что приходит в голову:
— Тёма — эксперт по изучению предметов древности. Он учился в Оксфорде. Мы познакомились на выставке.
И ведь почти не вру, всё так.
Пахомов снова целует меня и заявляет нарочито весёлым тоном:
— Да-да, поэтому наш девиз по жизни Ars longa, vita brevis[1]. И поскольку vita brevis — стараемся ловить каждую минуту.
С этими словами он впивается в мои губы…будто имеет на это право. Жадно, голодно, отчаянно.
Лучше бы перевёл, умник чёртов. Я не сильна в латыни.
Родители хлопают в ладоши, Пахомов открывается от меня, тяжело дыша.
— Ну, не будем вам мешать, — тактично говорит мама.
— Ждём в гости в ближайшие дни, — напоминает папа.
И они отключаются.
И вместе с ними исчезает и нежный внимательный Пахомов.
Сейчас я сижу в объятиях чудовища.
У него безумно горят глаза…
И, кажется, будто в плотоядном оскале с клыков капает слюна.
Монстр очень голоден и намерен меня сожрать.
Хочу вырваться из объятий, отползти подальше, но меня крепко держат и грозно напоминают:
— Куда ты собралась? Настало время платить.
И я понимаю, что влипла…
ВАЛЕРИЙ
До своей комнаты практически доползаю.
Падаю поверх покрывала и тупо пялюсь в потолок. Внутри — пусто до звона. Всё выгорело в чёрном пламени отчаяния и ярких всполохах похоти.
Я заслужил.
Палач и каратель.
Я убивал нередко — это моё ремесло. Будничное и скучное. Оно не вызывает эмоций. Но душу свою я извазюкал знатно. Она во тьме до самых потаённых уголков. Натащил туда грязи.
И теперь мне только и остаётся — любоваться мечтой со стороны, прекрасной мечтой о семье, где все друг друга любят и заботятся.
Жена, дети — недоступная мне роскошь.
У коронованного авторитета не может быть семьи. Мой отец женился когда-то на матери Артёма — и дорого поплатился за это: любимую подстрелили вскоре после родов. Она провела семь лет в коме. Я не желаю такой судьбы женщине, которая окажется рядом со мной.
А ребёнок? Я просто никогда не осмелюсь посмотреть ему в глаза, взять малыша на руки.
Я по-чёрному завидую обычным работягам, которым доступны простые радости. За это все деньги мира выложить не жалко.
Вот только изгаженную душу не отмыть…
Но мне хочется — до дрожи в пальцах — прикоснуться к мечте. Хотя бы попробовать её каково это — иметь нормальную семью, где царят тепло и любовь, прочувствовать, что значит родственники, прикоснуться к запретному.
Пусть это будет даже не моё, краденное, под чужим именем.
Только бы ощутить.
Поэтому я и согласился на весь на предложенный Ингой фарс.
Иначе мне было не узнать — каково это: быть женатым на Инге? Общаться с её семьёй.