Шрифт:
Ева
Я – психолог. Несколько лет назад работала в больнице. Одной из пациенток – моей героине – предстояла серьёзная операция. Ситуация усугублялась тем, что у женщины были серьёзные проблемы с сердцем. Операция была опасна для неё, но отказ от хирургического вмешательства неизбежно привёл бы к самому печальному исходу.
Во время достаточно долгого подготовительного периода меня пригласили, чтобы поддержать эту пациентку и стабилизировать её психологическое состояние. В этом действительно была необходимость: женщина переживала депрессию, появились панические атаки.
Когда она впервые вошла в мой кабинет, я увидела перед собой хрупкую симпатичную женщину небольшого роста. У неё была грива рыжеватых волос и большие грустные глаза чайного цвета, обрамлённые паутинкой мелких морщинок. Она тихо улыбнулась и представилась: «Ева». Хотя Еве шёл шестой десяток лет, я не стала настаивать на том, чтобы обращаться к ней по отчеству. Ева, так Ева.
Поначалу беседа не клеилась. Ева вежливо отвечала на вопросы, но её ответы оставались односложными, было видно, что женщина полностью погружена в себя, в свои невесёлые мысли и, возможно, не верит в то, что «разговорами» можно что-то изменить.
Я понимала, в каком шоковом состоянии она находилась. В её жизни было одновременно несколько кризисных ситуаций: возрастной кризис, потеря близких и привычного круга общения, смена места жительства. Сверх этого, а возможно, как результат перенесённых потрясений – тяжёлая болезнь, страх грядущей операции, неопределённость в будущем и, как это нередко бывает в подобных случаях, финансовые трудности, отсутствие поддержки. Как не загрустить?
Передо мной стояла задача помочь человеку обрести опору, найти внутри себя волшебную соломинку, держась за которую можно переплыть этот бушующий океан и обрести твёрдую почву под ногами, а также определиться, в каком направлении идти дальше по этой почве, наметить новые пути.
Легко сказать, правда? Человек закрыт. С чего же начать? Пытаясь разрядить обстановку, я осторожно пошутила. Тут же глаза Евы потеплели, она бросила мне в ответ меткую весёлую фразочку. Мы поняли друг друга и посмеялись. Оборона Евы рассыпалась, а сама она стала постепенно раскрываться, как цветок, причём, цветок необычный и яркий.
Когда у Евы появилось доверие ко мне, она смогла, наконец, со всей искренностью говорить о себе. Я обратила внимание на то, что, рассказывая о детстве и юности, Ева, как будто, становилась другим человеком. В речи она начинала использовать специфические словечки и выражения. В ней вдруг оживал какой-то неубиваемый юморист-импровизатор, в глазах не оставалось и следа от тоски, а на лице всё чаще появлялась улыбка.
Оказалось, Ева была одесситкой: она родилась в Одессе, в Одессе выросла и провела юность, то есть, сформировалась в этой среде как личность. В бытовом и, тем более, в официальном общении об этом совершенно невозможно было догадаться. Ева Альбертовна была интеллигентным, хорошо образованным человеком и в обычной речи не позволяла себе «вольностей» просторечных, тем более, жаргонизмов. С ней было интересно общаться на самые разные темы: на всё у неё был свой взгляд, своё обоснованное мнение.
Я попросила Еву отпустить себя и перестать контролировать свою речь, жесты, поведение:
– Ева, позвольте себе всё! Не ограничивайте себя. Погружайтесь в воспоминания, переживайте всё снова, называйте всё своими именами без страха и упрёка, говорите о своих чувствах, говорите о своих желаниях!
Через какое-то время я попросила Еву рассказать и о своих мечтах.
– О мечтах? Вы таки шутите!
– Ева, мы с вами очень плодотворно поработали: обнаружили множество корней психологических проблем, о которых раньше даже трудно было догадаться, устранили внутренние блоки, изменили негативные установки и нашли внутренние ресурсы для движения вперёд. Теперь Вы чувствуете себя совершенно другим человеком.
Но знаете, какой ещё есть дополнительный и неожиданный результат? В процессе нашего общения мне пришлось создать целый словарь-разговорник одесского языка Вашей юности, а записи Ваших глубоких погружений в подсознательное больше похожи на художественные рассказы, чем на протоколы психолога. Понимаете? Это же идея! Это же – почти готовая книга!
– Идея… Вы полагаете, сейчас это будет кому-то интересно? Жизнь так далеко ушла вперёд. Я ведь и сама думала, что всё забыто, всё в прошлом. Если бы не терапия, не психоанализ, я бы и не знала, что внутри меня так много Одессы… живёт…
– Вот именно, Ева! Живёт! И поддерживает Вас! Эта любовь даёт Вам силы, веру и свет надежды! Так поделитесь этим с другими! Пусть кто-то тоже вспомнит свою Одессу-маму и поймёт, что к этому источнику всегда можно прийти и «брать воду жизни даром»! А кто-то, возможно, откроет для себя вашу Одессу того времени впервые.
Попробуйте! Это счастье – возможность выразить себя в творчестве.
И уговорила…
Ева полностью погрузилась в работу. День и ночь она писала свои воспоминания, которые мы договорились совместно выпустить в виде небольшой книги с приложением – хулиганским и ужасно смешным словарём «одесского языка».
По этим материалам мы также продолжали психоаналитическую работу, но дело уже шло легко. Тот мир за окном, который ещё недавно казался Еве серым и враждебным, теперь заиграл яркими красками, повсюду для неё разливался тёплый свет Одессы далёкого детства. Повсюду – потому что источник этого света был внутри неё самой.
Теперь Ева смотрела в будущее с надеждой и энтузиазмом. Наконец, мы отобрали материалы для печати, я занялась правкой и поиском редакции для выпуска небольшого тиража нашего совместного творения, а Ева, полная радостных надежд, была направлена на операцию.
Она улыбалась, когда её увозили на каталке и махала мне ручкой, как будто уплывала куда-то по волнам на белом теплоходе. Потом её положили на холодный хирургический стол, крепко привязали руки и ноги, сделали укол, и анестезиолог накрыл её лицо маской.
Всё.
Во время операции её сердце остановилось. Реанимация была безуспешной…
Только я знаю, куда Ева полетела, когда остановилось её сердце: прикоснуться к сырой стене своего старого дома на Молдаванке, к гладкому булыжнику мостовой, к нежным душистым веткам цветущей акации и катальпы, к тёплым стволам платанов. Пролететь насквозь Пассаж и Горсад, арки Оперного театра и Колоннаду на Приморском бульваре. Обнять Пушкина и Дюка, и через Потёмкинскую лестницу – в порт, к морю. Туда, где на линии горизонта море сливается с небом. И выше… и выше… и выше… в самый яркий свет, который пребудет вечно.