Один день без Сталина. Москва в октябре 41-го года
Шрифт:
Совершенно фантастическую историю поведал на пленуме горкома Щербаков:
— В Кашире, в одной из деревень, обнаружена одна кладовщица, незаметная, казалось бы, серая, замызганная личность. Но оказалось, она фашистская шпионка, знает даже не один язык, а несколько, чего нельзя было подозревать. Если такие люди могут быть обнаружены где-то в деревне, под Каширой, то, конечно, в еще большей степени они могут быть обнаружены здесь, в Москве…
Чем могла в глухой деревне заниматься немецкая шпионка, Щербаков не объяснил. Неужели он сам верил в эту нелепую байку? Руководитель столичного региона, человек, входящий в состав политбюро?..
Статьи в прессе о шпионах и диверсантах
А вот еще одна столь же безумная история, свидетельствующая об умонастроениях москвичей. Врач московской скорой помощи записывал в дневнике: «Двенадцать часов ночи. Тихо. Пьем чай. Коллега рассказывает, как его друг, старый артист, обнаружил шпиона. Человек этот отмеривал шагами расстояние от станции метро до углов улиц. Проделал он это несколько раз. Артист с помощью милиции его задержал и привел в комендатуру, где шпиона разоблачили».
Приведу еще одно, очень достоверное свидетельство моей мамы, Ирины Владимировны Млечиной. Память заботливо хранит детские впечатления. Она рассказала о них в воспоминаниях «Игрушка времени и страха», изданных совсем недавно. По профессии она критик, доктор филологических наук, работала в академическом Институте мировой литературы, то есть оценивала то, что пишут другие. Думаю, ей надо было самой писать прозу, эссеистику. Книга у моей замечательной мамы получилась очень искренняя.
«Все в классе были охвачены шпиономанией, — вспоминает Ирина Млечина. — Возвращаясь домой, иногда уже в сумерках или даже в темноте (несколько лет училась во вторую смену), девчонки гурьбой бежали по Сретенке и иногда, заметив где-нибудь на углу нетвердо державшегося на ногах мужчину или вообще какого-нибудь человека, разглядывавшего витрину продмага, они немедленно приходили к выводу, что это подозрительная личность, и бежали к ближайшему постовому, наперебой уговаривая его, что возле такого-то переулка только что засекли шпиона. Уж больно странно он выглядит. То оглядывается по сторонам, то слишком пристально изучает содержимое витрины.
Милиционеры с каменными лицами принимали к сведению нашу информацию, иногда улыбались, отдавали честь и говорили, что немедленно примут меры, а чаще и улыбнуться-то не решались (вдруг девчонки донесут, что он отнесся легкомысленно к их сообщению, тогда несдобровать).
Иногда я рассказывала дома, что сегодня мы видели шпиона, ну явного шпиона. Отец с изумлением смотрел на меня, долго молчал и потом говорил:
— Ну, с чего ты взяла? Если бы это был в самом деле шпион, он бы сделал все, чтобы не привлечь вашего внимания.
Я иногда задумывалась над словами отца, но потом все начиналось сначала. Ведь в школе призывали к бдительности. Хорошо, что тогда я еще не читала газет, а радио у нас не было. Играли мы с девочками тоже почти исключительно в военные игры, в немцев и русских, в фашистов и «наших».
Невероятной бдительностью, похоже, отличались все московские школьники и особенно школьницы.
«За день до начала войны мне «стукнуло» одиннадцать лет, — вспоминает историк Наталия Викторовна Щербань. — Мы дежурили на крышах, тушили зажигалки, ловили шпионов. Однажды я «сдала» в милицию очередного «шпиона». Худой иностранец плохо говорил по-русски и приставал ко мне на улице с вопросом: «Где твой пап и где твой мам?» А мама тогда готовила для фронта пенициллин, который ежедневно забирали наши летчики, и этот вопрос усилил мои подозрения. Дома я рассказала о случившемся, но отец насторожился: «Давай подробнее». Я нарисовала портрет незнакомца, и отец воскликнул: «Это же Дерма-нетто!» (папин
«Москва и ее окрестности были полностью затемнены, и все граждане усердно следили за светомаскировкой, — рассказывал член-корреспондент Академии наук математик Лев Семенович Понтрягин. — Их усердие приводило к анекдотическим происшествиям. Так, однажды ночью к нам в квартиру позвонили соседи и сказали, что у нас на балконе стоит прожектор. В действительности же на балконе стоял чемодан, и свет луны падал на металлический замок, который блестел.
Нелепое происшествие произошло с Андреем Николаевичем Колмогоровым (академик-математик, будущий лауреат Сталинской и Ленинской премий, Герой Социалистического Труда. — Авт.), который возвращался к себе на дачу в белом костюме. Кто-то пристал к нему с тем, что он нарушает светомаскировку своим белым костюмом. Тогда он разделся до трусиков и пошел в таком виде, положив одежду в рюкзак. Но тут же попался какому-то военному патрулю. Его голый вид вызвал подозрение. Оно усилилось, когда Колмогоров заявил, что он академик, но не смог предъявить никаких документов. Он был задержан до утра в милиции, пока не выяснили по телефону его личность».
На заседании бюро обкома партии от 20 августа обсуждался вопрос об областной прокуратуре:
«Бюро МК ВКП(б) устанавливает, что областная прокуратура (прокурор т. Апеннин) не перестроила своей работы в условиях военного времени. Дела на распространителей провокационных слухов, виновников возникновения пожаров и нарушителей военной дисциплины расследуются крайне медленно и в ряде случаев необоснованно прекращаются. Тов. Апеннин не знает действительного положения дел в районах и совершенно неудовлетворительно осуществляет руководство районной и городской прокуратурой.
Бюро МК ВКП(б) постановляет:
За либеральную практику на работе и медлительность в расследовании дел в условиях военного времени прокурору Московской области т. Апеннину П.Я. объявить строгий выговор. Предупредить тов. Апеннина, что, если он не устранит указанных недостатков в работе, будет поставлен вопрос о снятии его с работы прокурора Московской области».
Меньше всего в те годы прокуратуру можно было обвинить в либерализме. Партийные руководители были недовольны тем, что прокуроры и судьи соблюдали элементарные юридические процедуры. А Павла Яковлевича Апеннина скоро уберут из Москвы…
11 сентября секретариат горкома постановил:
«Ряд партийных и хозяйственных руководителей в военной обстановке не только не усилили борьбы за реализацию Указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года, а наоборот, ослабили ее, в результате чего количество прогулов и опозданий значительно возросло…
Секретариат МГК ВКП(б) отмечает, что большинство народных судов гор. Москвы ослабили карательную политику, либеральничают с прогульщиками и дезорганизаторами производства, затягивают сроки рассмотрения дел и приведения приговоров в исполнение…»
Указ Верховного Совета запретил уходить по собственному желанию с работы или переходить на другое предприятие. Самовольный уход карался тюремным заключением на срок от двух до четырех месяцев. Вводилась уголовная ответственность за прогул: исправительно-трудовые работы на срок до шести месяцев с удержанием части зарплаты. Судам предписывалось рассматривать такие дела в пятидневный срок и приговоры приводить в исполнение немедленно. Если директор не отдавал прогульщика под суд, он сам подлежал уголовной ответственности. Если он принимал самовольно ушедшего с другой работы, тоже шел под суд…