Один день ясного неба
Шрифт:
Он встретил ее в следующий раз, когда уже считал себя мужчиной. Девятнадцать лет. Важная персона. Ученик Дез’ре. Уставший после шестнадцатичасовой смены. Уже не девственник, но ставший мужчиной не с Леной, а с симпатичной водительницей автобуса, у которой кровь пылала огнем, и она опалила его не раз и не два. Люди сразу узнавали его, когда он шел через город. Незнакомые, глядя на него, бились об заклад, что именно он-то и станет новым радетелем.
Так что он был вполне уверен в себе, чтобы подойти к Найе, когда увидел, как она ловко спрыгнула с заднего сиденья автобуса
– Привет, Найя!
Она внимательно поглядела на него.
Другое лицо. Невинность пропала. Они смотрели друг на друга и издавали невнятные звуки, и где-то внутри у обоих шевельнулось желание, отвлекая их и заглушая слова, которые они хотели произнести. Они ведь когда-то встречались тайком, по темным углам, и сейчас, стоя в открытую, лицом к лицу, на ярком солнце, смущались и казались себе незнакомцами: он – высоченный, она – низкорослая. Когда же они наконец вошли в пустой дом одного из его приятелей, она уже была целиком поглощена романтичными фантазиями, а он боялся ее напугать. Он налил ей дрянного красного вина в найденную на кухне чашку. Ни слова не говоря, она выпила, хотя терпеть не могла алкоголь, и присела на край кровати, поскольку больше сесть было некуда. В душном доме пахло псиной. Оба вспотели от жары, и внутри ее едва слышно билось желание, и собачья шерсть, покрывавшая все поверхности в доме, прилипла к ее голым рукам и к его лицу; и когда он опустил ее на кровать и поцеловал, ему почудилось, что голова сейчас лопнет. Он целовал все ее тело, не зная, что еще с ней делать, пытаясь вернуть давно угасшие нежность и доверительность, но осколки ее сердца торчали у нее из груди и впивались в его кожу.
Он знал, что она родилась с пятью сердцами: одно билось в груди, еще по одному – в запястьях, одно малюсенькое – за левым ухом, и самое крошечное таилось в третьем пальце на ноге. Но, ощутив ее крепкие объятия и исходивший из нее поток энергии, он изумился и задохнулся.
Когда пришел Айо, Завьер обследовал висевшую на тросе козью тушу, с помощью мясника поворачивая ее то в одну сторону, то в другую, все еще пытаясь успокоиться после стычки с тихой шелковистой женщиной. На спине у брата болталась дюжина курочек, истекавших кровью, на боку висела яркая пузатая бутыль.
– Хочешь, чтобы я отвез козу к Му? – Айо одной рукой снял тушу с крюка и сунул под мышку. Увидев злобное нахмуренное лицо Завьера, замер. – Чем ты недоволен?
– Не важно.
– Тебя кто-то обидел, Зав?
– Я же говорю: не важно.
Они молча уставились друг на друга. Айо покрепче зажал под мышкой козу.
Мясник поморщился:
– Я бы мог послать двух парней, чтобы они ее вам доставили, это не проблема.
Айо хохотнул:
– Да я сам в состоянии донести до ресторана Интиасарову козу.
– Замолчи, Айо!
Тот насупился.
– Да нет, правда, что с тобой такое?
– Одна девчонка тут сказала, что он повинен в смерти жены, – брякнул мясник.
Завьер бросил на него свирепый взгляд. Ну почему люди не могут держать язык за зубами?
– Ты бы только посмотрел на эту мерзкую стерву! – продолжал мясник. – От одного ее вида в кровать тянет!
– Какая еще девчонка? Где?
– В
– Забудь об этом, Айо!
Айо громко всосал воздух через зубы, швырнул козью тушу на окровавленный стол, пропустив мимо ушей приглушенное проклятье желтолицего торговца, и нырнул в палатку мясника, строгим жестом приглашая Завьера за собой.
Завьер со вздохом повиновался. Айо весь этот год был терпелив и добр к нему.
Стоя за брезентовой стенкой в окружении ведер с красной жижей и требухой, Айо внимательно осмотрел его ноги.
– Что? – вполголоса спросил Завьер.
Связка мертвых курочек на спине у Айо затряслась.
– У меня есть женщина, – сообщил старший брат.
– Я рад за тебя! – с удивлением произнес Завьер.
Это и впрямь стало хорошим известием. У Айо был неудачный брак.
Глаза Айо нервно забегали, но потом он уставился прямо на Завьера.
– Да. Эта женщина… – Он чуть улыбнулся. – Я уже староват, чтобы сходить с ума из-за женщин. Сам знаешь. Но эта… – Он помотал головой, выражая этим движением одновременно смущение и удовольствие.
Завьер усмехнулся и хлопнул брата по спине. Весь его гнев улетучился. Они затрясли головами, их лица просияли. Курочки за спиной у Айо тоже затряслись. Давно у него не было так хорошо на душе. Айо всем своим видом показывал, что уверен в своих чувствах.
– И когда ты приведешь ее в дом?
– Не сейчас.
– Пропустим по стаканчику после того, как уляжется вся эта свадебная кутерьма.
Айо схватил его за плечо – больно! Завьер попытался было вырваться, но стальные пальцы брата крепко впились ему в кожу. Айо медленно заговорил, словно изучал каждое произнесенное слово:
– Я знаю эту женщину вот уже несколько месяцев и все думаю: почему я не привожу ее в семью? Сначала я думаю о тебе, потом о Чсе. Но о себе никогда. – Он кивнул своим мыслям и сильнее сжал его плечо. Завьер поморщился. Но Айо, похоже, этого не заметил. – Моя женщина озабочена. Она, знаешь ли, сильная. Но она думает, что, может быть, я не готов к ней, хотя я с ней не согласен. Потому мне и приходится спрашивать у себя самого: что же делать?
Казалось, их разговор слышат все на рынке. Вокруг них сгустился запах мертвых животных.
– От тебя несет, Зав.
Завьер недоуменно нахмурился, обидевшись.
– Я… дурно пахну?
– Нет, нет, не в этом смысле. Я хочу сказать, что от тебя разит печалью, Зав. Я не могу подпустить к тебе людей. Что с тобой такое?
От клокотавшего в его душе гнева белый брезент палатки заходил ходуном у них над головой. Завьер смутился: неужели он дал повод неправильно истолковать его состояние, и кому – Айо!
– Ну а чего ты от меня ждал? В этот день ровно год назад умерла Найя! – Он повысил голос. – А тут еще эта женщина заговорила про самоубийство. Люди считают, что я виноват? Это же был несчастный случай, Айо!
– Да, Зав. И мы скорбим вместе с тобой. Это очень-очень печально. – Айо разжал пальцы. Он снова подобрел. Может, он всегда был добрым, даже в минуты гнева, даже по-женски проявляя нежность. – Но ты сегодня печален точно так же, как и год назад.
Хотя как он мог быть по-настоящему добрым и при этом говорить такие глупости?