Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Шапиро Джеймс

Фамилия Мак-Моррис говорит сама за себя, объясняя поведение этого персонажа. Англо-норманны, обосновавшиеся в Ирландии много веков назад, адаптировали свои фамилии к местным традициям, заменив родную приставку «фитц» на гэльскую («мэк»). Неудивительно, почему полу-англичанин, полу-ирландец и полу-норманн Мак-Моррис так обеспокоен вопросом своей национальной идентичности. Кто он: англичанин, ирландец, англосакс? И кому ему служить? Один из ирландских капитанов английской армии, Кристофер Лоуренс, уставший от армейской жизни, однажды сказал так: «Как жаль, что в Англии меня считают ирландцем, а в Ирландии англичанином».

Вероятно, Шекспир отразил в этой пьесе современные предрассудки о шотландцах, соседях англичан, однако отчасти

он и сам думал так же. Если мы откроем эту же сцену в Фолио, в котором пьесу напечатали по оригинальной версии Шекспира, то даже по обозначению персонажей в тексте поймем, что думал о них драматург. На протяжении всей сцены Мак-Моррис и Джеми названы только по национальной принадлежности — «ирландец» и «шотландец», то есть Шекспир выписал скорее два национальных типа, нежели конкретных персонажей. Валлийцу Флюэллену повезло немного больше — один раз он упомянут по имени, а затем только как «валлиец». При этом англичанин Гауэр всегда назван по имени. Увы, представление об англичанах, сражавшихся плечом к плечу в союзе с другими нациями, трещит по швам.

Создавая национальные стереотипы, Шекспир пытается показать взаимосвязь между национальностью и языком со всеми его диалектами. Помимо типичной ломаной речи Мак-Морриса, Джеми и Флюэллена (зачастую их реплики звучат комично), мы слышим ломаную речь Екатерины Французской; сватаясь к принцессе, Генрих V изъясняется по-французски (он знает этот язык на уровне школьника), нескладно говорит по-французски и пленный господин Ле Фер. Мы также присутствуем на уроке английского языка: Алиса учит Екатерину английским словам, некоторые из которых по-французски звучат непристойно; эта сцена позволяет предположить, что Екатерина скоро уступит Генриху.

Услышав исковерканный английский, мы чувствуем, как сложно героям понять друг друга. Несмотря на урок английского, в целом именно языковой барьер мешает преодолеть национальные различия, потому что национальные особенности ярче всего выражаются в речи персонажей. Генрих — типичный англичанин, который не может или не хочет говорить по-французски; своей невесте он объясняет это так: «Ей-богу, Кэт, осилить такую речь по-французски для меня то же самое, что завоевать королевство» (V, 2). Слова Екатерины «Я не понимать, что это» (V, 2) могли бы повторить многие лондонцы. Зритель тоже не всегда понимает, о чем идет речь, ведь в «Генрихе V» Шекспир использует массу неологизмов, придуманных им самим («impawn», «womby vaultages», «portage», «nook-smitten», «sur-reined», «congreeted», «enscheduled», «curselarie»). Эти слова, наряду с редкими («leno», «cresive»), а также заимствованными («sutler», слово, пришедшее из голландского), заставляли зал напрячься, чтобы понять, о чем идет речь. Ирония Шекспира здесь очевидна: он, разумеется, понимал, что английский язык расширяет свои границы (а возможно, и просто замусоривается) за счет присвоения слов других языков.

Наглядный пример того, что англичане и французы не понимают друг друга, — в одной из сцен с Пистолем — этот хвастун не верит своему счастью, узнав, что к нему в плен попал богатый француз. Речь Пистоля, весьма невыразительная, пропитана старинными оборотами, давно вышедшими из употребления, в том числе и высокопарными словами марловианского толка. Когда он слышит французскую речь и думает о выкупе, то мгновенно вспоминает слова популярной ирландской песенки «Calen o costure me», которые произносит на свой лад:

_{ПИСТОЛЬ}

Сдавайся, пес!

_{ФРАНЦУЗСКИЙ СОЛДАТ}

Je pense que vous etes gentilhomme de bonne qualite.

_{ПИСТОЛЬ}

Калите? Calmie, custure me.

Ты, верно, дворянин? Как звать тебя? Ответствуй. ( IV, 4 )

«Calen o costure me» —

искаженное название ирландской песенки «Девушка, сокровище мое» («Cailin og a’stor»), в свою очередь исковерканное Пистолем («Calmie, custure me»). Ирландский язык, как и сама Ирландия, и ее население, присвоен англичанами, безнадежно подчинен английскому. Этот короткий обмен репликами также позволяет понять, насколько мастерски и реалистично Шекспир изображает своих персонажей, — хотя Пистоль и не Гамлет, но, поняв ход мыслей этого героя, мы прекрасно видим, кто перед нами.

Случись подобный разговор в Ирландии на самом деле, было бы совсем не до смеха. Автор анонимного английского трактата «Рассуждение об Ирландии» (1599) предупреждает, что из-за завоевательных войн и кровосмесительных браков англичане, возможно, и вовсе утратят свою идентичность: «В Ирландии ходят слухи о том, что новые английские поселенцы во втором поколении уже ирландцы, а совсем не англичане», правда, замечает автор трактата, «зло всегда побеждает добро». Чтобы не развивать дальше эту мысль, он пытается убедить читателя в том, что англичане склонны скорее выселять ирландцев, чем искоренять их привычки: «Переселение ирландцев на другие земли счастливо способствует перемене их нравов». Лучше всего было бы отправить их в Англию — прислуживать англичанам (что случится, если и на родине возникнут кровосмесительные браки, совершенно не ясно). Даже Спенсер в своем трактате «Взгляд…» рассуждает о том, что англичане, живущие в Ирландии, становятся «настоящими ирландцами», и задается риторическим вопросом, предвосхищающим размышления Мак-Морриса о национальной идентичности: «Неужто возможно, чтобы англичанин, получивший воспитание в такой цивилизованной стране, как Англия, встретившись с варварами, забыл о своем происхождении и о своей национальности? Как же так?»

Национальные вопросы, волновавшие елизаветинцев во время войны с Ирландией, нашли глубокое отражение в «Генрихе V»; этим шекспировская хроника значительно отличается от предшествующих пьес о правлении Генриха V. Так, в третьем акте дофин называет англичан полукровками:

Возможно ли побегам,

Рожденным сладострастьем наших предков,

Росткам, привитым к дикому стволу,

Подняться так внезапно к облакам,

Глумясь над их самих родившим стеблем? ( III, 5 )

Игра слов, связанная с понятием «graft» (прививать растения), затуманивает смысл сказанного. В 1066 году после завоевания Англии норманнами, англичанки стали рожать от них детей («ростки, привитые к дикому стволу»). Почему же века спустя Генрих V со своей армией полукровок и выскочек смеет «глумиться над их самих родившим стеблем», то есть бросить вызов им, французам? Герцогу Бурбонскому, кипящему от гнева, ничего не остается, как согласиться с дофином: «Норманны! Все норманнские ублюдки!» (III, 5). Слова герцога еще более нелепы, чем реплика дофина. Да, англичане стали норманнами после завоевания Англии, но они бастарды. С точки зрения дофина и герцога Бурбонского, чистокровны только французы, но и те тревожатся за свое будущее: «…дамы говорят, смеясь над нами, / Что пыл у нас погас, что им придется / Отдать тела английской молодежи, / Чтоб Францию бойцами населить» (III, 5).

Болезненный вопрос чистоты национальной крови звучит на протяжении всей хроники. В творчестве Шекспира «Генрих V» занимает серединное положение между «Венецианским купцом», где Шекспир несколько лет назад уже поставил вопрос о межнациональных браках, и «Отелло», в котором он позднее возобновит размышления на эту тему. Угроза Генриха разрешить английским солдатам насиловать французских девиц из Гарфлера еще больше подогревает ситуацию:

Моя ль вина — о нет, скорее, ваша, —

Коль ваши девы в руки попадут