Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599

Шапиро Джеймс

«Жизнеописания» Плутарха в переводе Томаса Норта были опубликованы в 1579 году французским издателем-иммигрантом Томасом Вотройером. После смерти Вотройера дело продолжил его ученик Ричард Филд, который, помимо других книг, в 1595 году выпустил переработанное и расширенное издание «Жизнеописаний» на английском языке. Филд и Шекспир учились в Стратфорде в одной грамматической школе, их отцы работали вместе: отец Филда — кожевенных дел мастер; отец Шекспира, недолгое время занимавшийся инвентарной описью его имущества, бывал у Филда по делам службы. Юный Филд появился в Лондоне на десять лет раньше Шекспира и, возможно, помогал тому освоиться на новом месте. Когда Шекспир решил опубликовать поэму «Венера и Адонис», он обратился к Филду. Они настолько закадычные друзья, что Шекспир словно невзначай упоминает его фамилию в «Цимбелине»: когда Имогену спрашивают,

кто ее господин, она отвечает: «Ричард дю Шан» (то есть в переводе на английский Ричард Филд). Сам Филд часто подписывался как Рикардо дель Кампо, на испанский манер, когда речь заходила об испанских изданиях. Шекспир, возможно, пользовался экземпляром Плутарха (который ему подарил или одолжил Филд), изданным в формате Фолио, — это было дорогое и красивое издание стоимостью в несколько фунтов.

Шекспир впервые пролистал «Жизнеописания» еще в 1595-м, когда искал подходящие имена для персонажей «Сна в летнюю ночь»; у Плутарха он их заимствовал немало. В конце 1598-го Шекспир всерьез взялся за эту книгу. Первая пьеса, в которой ощутимо влияние «Жизнеописаний», — «Генрих V»; и дело не только в таких простых примерах, как неожиданное сравнение Генриха V с Александром Великим. В «Генрихе V» драматург впервые по-настоящему осмысляет жанр биографии. Краткие жизнеописания, мастерски воссоздающие внутренний мир персонажей, — образец для Шекспира. Его ранним пьесам не хватало глубины психологизма: поэтому между Титом Андроником и Гамлетом, героями-мстителями, лежит пропасть; огромная разница и между саморазоблачениями Ричарда III и Брута. Шекспир многому научился у Плутарха.

Внимательно изучив «Жизнеописания», драматург изменил свое отношение к Бруту и Цезарю, — мы можем судить об этом, так как оба упоминаются в его более ранних пьесах. Раньше Шекспир не особенно задумывался над убийством Цезаря, полагая, как и многие, что это гнусное преступление. За десять лет до «Юлия Цезаря», в финале третьей части «Генриха VI» (V, 3), королева Маргарита сравнивает убийство ее сына, принца Эдуарда, со смертью Цезаря от рук заговорщиков. В начале своего пути Шекспир считал Брута незаконным сыном Цезаря; с этой точки зрения, Брут совершает не просто политическое убийство, а еще и отцеубийство («…бастардом Брутом / Заколот Юлий Цезарь»; «Генрих VI. Вторая часть», IV, 1; перевод Е. Бируковой). Однако, прочитав Плутарха, Шекспир больше заинтересовался политическими причинами смерти Цезаря, нежели семейными обстоятельствами, и с нетерпением взялся за дело.

Весной 1599-го, работая над «Юлием Цезарем», Шекспир находился на распутье. Он размышлял над тем, как писать дальше, и в его сознании современные события все больше переплетались с событиями истории, а внешний мир персонажей — с их внутренними переживаниями. Тем не менее речи Антония и Брута на похоронах Цезаря отличаются простым и лаконичным слогом. Практически вся пьеса (2500 строк) написана в стихах; она на 800 строк короче «Генриха V». Возникает ощущение, что Шекспир сознательно разрабатывал новый тип письма. Хотя он и придумывает неологизмы, но в этой пьесе их гораздо меньше, чем в других (при том, что именно благодаря «Юлию Цезарю» в обиход вошли такие слова, как «gusty», «chidden», «unscorched», «insuppressive», «misgiving» и «honeyless»). Если работа над «Генрихом V» шла тяжело, то «Юлий Цезарь», напротив, — пьеса, написанная легко и всего за несколько недель.

Эта трагедия — новый виток в шекспировской драматургии. Возьмем, например, монолог Брута, один из первых великих монологов Шекспира. Брут погружен в свои мысли, так как обдумывает, как окажется, одно из самых значительных событий в истории человечества. Впервые на елизаветинской сцене герой с такой откровенностью говорит о своих внутренних переживаниях:

Я сна лишился с той поры, как Кассий

О Цезаре мне говорил.

Меж выполненьем замыслов ужасных

И первым побужденьем промежуток

Похож на призрак иль на страшный сон:

Наш разум и все члены тела спорят,

Собравшись на совет, и человек

Похож на маленькое государство,

Где вспыхнуло междоусобье. ( II, 1 )

Перед нами мрачные размышления человека, пытающегося разобраться в себе самом. С одной стороны, желание оправдать в своих глазах убийство тирана; однако Брут понимает, что поступок, в необходимости которого он пытается себя убедить, — поступок мятежника. В дальнейшем, даже несмотря на то, что Брут настроен решительно и бодр духом, его преследуют призраки. С другой, Шекспир показывает, какие муки совести испытывает Брут — от вынашивания идеи, когда он обдумывает «выполненье замыслов ужасных», до ее осуществления. Вполне возможно, именно тогда Шекспир задумался и о Макбете, но решил на несколько лет отложить сей сюжет, хотя и глубоко им проникся: «Мне самый призрак этого убийства / Так потрясает строй души, что разум / Удушен грезами и поглощен / Несуществующим» (перевод Ю. Корнеева, I, 3). Услышав тем летом последние слова монолога Брута, многие зрители Глобуса вспомнили о другом «промежутке» — лондонцы с волнением ожидали, чем же закончится восстание в «маленьком государстве» Ирландии.

Шекспир также осознал, как важно и то, о чем персонажи молчат. В «Генрихе V» он слишком часто использовал длинные монологи, которые скорее побуждали к действию, нежели раскрывали личность героя. В «Юлии Цезаре» самые памятные строки, напротив, очень лаконичны: слова Цезаря «И ты, о Брут» и реплика Брута «Порция мертва» со всей полнотой раскрывают внутренний мир этих персонажей.

Примерно в середине мая Хейворд отдал в печать новое издание своей хроники, которая, как он рассчитывал, вскоре должна появиться в книжной лавке Вулфа неподалеку от Королевской биржи. Лондонский епископ Ричард Бэнкрофт, цензурировавший печатную продукцию, как и архиепископ Кентерберийский, был сыт этим вопросом по горло. 27 мая, на неделе после Пятидесятницы, Бэнкрофт приказал главе Гильдии печатников изъять тираж и привезти книги к его дому в Фулеме, где и сжег большую их часть. Хотя он и намеревался действовать тихо, вскоре в Лондоне об этом узнали — в первую очередь те, кто жаждал прочитать хронику. С досады Вулф рвал на себе волосы: он потерял деньги, и помощи ждать было неоткуда. Теперь в продаже осталась только одна книга о Генрихе IV — шекспировская.

Оказалось, что хроника Хейворда была лишь первой ласточкой. Неделю спустя, 1 июня, Джон Уитгиф и Бэнкрофт приказали конфисковать и сжечь более десятка других книг — по преимуществу сатирической направленности. Среди них «Едкая сатира» и «Virgidemiarum» Джозефа Холла, «Бич мерзостей» и «Превращение Пигмалионовой статуи» Джона Марстона, «Шесть едких сатир» Томаса Миддлтона, «Эпиграммы» Джона Дэвиса и многое другое. Особенно пострадали Нэш и Харви — впредь их произведения запретили публиковать. Огню предали и две книги, в которых усмотрели критику в адрес Елизаветы, королевы-девственницы, — «Инвектива против женщин» и «Пятнадцать радостей брака».

После запрета стало очевидно: времена злободневной сатиры прошли, и ни одна эпиграмма или сатира не будут пропущены в печать. Из-за Хейворда под запретом оказались и хроники — теперь их «публикация могла состояться только после одобрения Тайного совета». Цензура оказалась в руках властей, а не церкви, и нужно было обладать немалым мужеством, чтобы представить хронику, даже в незначительной степени критикующую события национальной истории, на рассмотрение тайным советникам. Гнева не избежали и лондонские драматурги — «ни одна пьеса не будет опубликована без разрешения властей». Неизвестно, почему одни произведения получали одобрение, а другие нет. Подобная избирательность, возможно намеренная, не обошлась без последствий. Просматривая список запрещенных книг, авторы, прервавшие работу над своими текстами, недоумевали, что же спровоцировало реакцию церковников: то ли дело в злободневности сатиры как таковой, то ли в стремлении сатириков к скабрезным шуткам и открытым политическим выпадам.

Шекспир счастливо избежал их участи — ему лишь опалило крылья. Во времена правления Елизаветы ни «Ричард II», имевший большой успех у публики, ни первая часть «Генриха IV» ни разу не публиковались. Чтобы обезопасить себя, Слуги лорда-камергера приняли меры и в отношении двух других пьес Шекспира: и вторая часть «Генриха IV», и «Генрих V» вышли в свет с купюрами — правда, в отличие от других шекспировских пьес, довольно быстро. В обеих хрониках, как оказалось, архиепископ предстает в невыгодном свете, особенно во второй части «Генриха IV», и потому при публикации пришлось вычеркнуть все сомнительные строки, в частности вот эти: «…теперь же / Архиепископ освятил мятеж» (I, 1; перевод Е. Бируковой). Сейчас, когда Глобус почти готов к открытию, совсем не время совершать необдуманные поступки. Судя по истории публикации шекспировских пьес, Слугам лорда-камергера было гораздо выгоднее издавать тексты с небольшими купюрами, убрав при этом из репертуара пьесы крамольного содержания, нежели сохранять произведения, которые рано или поздно попадут под запрет.